Шпаргалка по "Отечественная литература"

Четвертая глава открывается максимой Неккера «Нравственность – в природе вещей». Возможны различные интерпретации этого известного в начале XIX века изречения. С одной стороны, моральная сентенция является увещеванием решительного поступка Татьяны, однако следует учитывать и то, что героиня в сюжете признания в любви повторяет рисунок поведения, намеченный романтическими произведениями. С другой стороны, этическая рекомендация Неккера предстает аксиомой отповеди Онегина, мало напоминающего Грандисона и Ловласа, но являющего не менее оригинальный тип самопроявления: он использует сюжет свидания для поучения, настолько увлекаясь назидательной риторикой, что вероятность осуществления любовных ожиданий девушки исключается. Символичность ситуации любовного объяснения состоит в том, что рождается особая процедура поведения участников фабулы встречи, когда культурная компетентность читателя оказывается излишней и события перестают соответствовать знакомому литературному ритуалу: чувственность, романтические клятвы, счастливые слезы, молчаливое согласие, выраженное глазами, и т. д. сознательно отвергаются автором ввиду претенциозной сентиментальности и литературности конфликта. Лекция на морально-этические темы видится более убедительной для человека, имеющего представление об основах «природы вещей».

В поэтической структуре «Евгения Онегина» сон Татьяны задает особый метафорический масштаб осмысления и оценки внутреннего мира героини и самого повествования. Автор раздвигает пространство рассказа до мифопоэтической аллегории. Цитирование Жуковского в начале пятой главы – «О, не знай сих страшных снов ты, моя Светлана!» – отчетливо вскрывает ассоциацию с творчеством предшественника, подготавливает драматическую фабулу. Поэтическая трактовка «чудного сна» – символический пейзаж, фольклорные эмблемы, барочно-сентименталистские аллюзии – объединяет частное со вселенским, чаемую гармонию с ощущением жизненного хаоса. Драматическая суть бытия, представленная в метафорике вещего видения, предваряет трагическую непреложность разрушения привычного для героини мира. Эпиграф-предостережение, осуществляя символическое иносказание, очерчивает и пределы богатого духовного содержания образа. В композиции романа, основанной на приемах контраста и параллелизма и упорядоченной зеркальными проекциями (письмо Татьяны – письмо Онегина; объяснение Татьяны – объяснение Онегина и т. д.), отсутствует антиномичная пара сну героини. «Бодрствующий» Онегин задан в плоскости реального социального существования, его натура освобождена от ассоциативно-поэтического контекста. И напротив, природа души Татьяны распространена на бесконечное многообразие бытовых реалий и мифологических сфер бытия.

Эпиграф-эпитафия, открывающий шестую главу романа – «Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому умирать не больно», – интегрирует пафос «На жизнь мадонны Лауры» Петрарки в сюжет романтика Владимира Ленского, чуждого объективной предметности мелочей российской жизни, создавшего иной мир в душе, отличие которого от окружающих и подготавливает трагедию персонажа. «Безболезненность смерти» предлагается как идея приятия предначертанного, независимо от того, когда оно осуществится. Мотивы поэзии Петрарки необходимы автору, чтобы приобщить персонаж к разработанной западной культурой философской традиции стоического умирания, прерывающего краткосрочность жизненной миссии «певца любви».

Тройной эпиграф к седьмой главе создает разнообразные по смыслу и интонации (панегирическую, ироническую, сатирическую) преамбулы повествования. Дмитриев, Баратынский, Грибоедов, объединенные высказываниями о Москве, представляют разнообразие спектра оценок национального мифа. Поэтические характеристики древней столицы найдут развитие в сюжете романа, наметят специфику решения конфликтов, определят особую нюансировку поведения героев. Двустишие из цикла «Стихов о разводе» Байрона, избранное в качестве эпиграфа восьмой главы, пронизано элегическими настроениями, метафорически передающими авторскую печаль прощания с романом и героями, расставания Онегина с Татьяной.

Эстетика эпиграфов наряду с другими художественными решениями Пушкина формирует дискуссионно-диалогический потенциал произведения, окрашивая прецедентные художественные явления в особые смысловые интонации, подготавливая новый масштаб обобщения классических образов. Взаимопроникновение текстов, пересечение событийных эпизодов и эмоциональных мнений составляют основу диалогической динамики культуры, ту соразмерность и пропорциональность, которая уравновешивает противоречивость субъективных устремлений писателей и поэтов в познании природы художественной истины.
 

 

22) «Русский мир» в романе  А.С. Пушкина “Евгений Онегин”.

 

«Пушкинская картина мира - это русская картина мира, - пишет

литературовед В.С. Непомнящий, -  весь жанр и вся структура романа как нельзя

более ярко демонстриру­ют  национальную суть восприятия абсолют­ного —

тот первоэлемент этого восприятия, в котором главное – личное. переживание

отношений с абсолютным. В картине мира, опирающейся на такое восприятие, нет

ничего от однозначного результата, в ней все — процесс; кон­туры ее несколько

размыты («Онегина» воздушная грома­да», — сказала Ахматова), но вовсе не от

неясности; они раз­мыты оттого, что сохраняют связи с «тайнами бытия».»

[107]  Суть здесь не в стремлении  проникнуть в смысл бытия, суть  в том,

чтобы проникнуться этим смыслом.

«Евгений Онегин» писался Пушкиным около 8 лет, выходя в свет отдельными главами,

по мере их создания. В связи с этим большинство критиков того времени считало,

что поэт прихотливо и капризно, без всякой предварительной перспективы, пишет

главу за главой своего «Онегина» в тоне легкой «болтовни» - стремительного и

непринужденного перехода от темы к теме. Мы действительно можем считать это

одной  из бросающихся в глаза стилевых примет пушкинского романа в стихах,

соглашаясь с исследователем Ю.М. Лотманом, который справедливо писал:

«Болтовня» - сознательная ориентация на повествование, которое воспринималось

бы читателем как непринужденный, непосредственный нелитературный

рассказ, - определила поиски новаторского построения поэтической интонации в

«Онегине»[108]. Можно говорить о том,

что устная речь в романе имитируется средствами письменного литературного

повествования. По наблюдению Ю.М. Лотмана, «такая имитация создавала в

читательском восприятии эффект непосредственного присутствия, что резко

повышало степень соучастия и доверия читателя по отношению к тексту»

[109]. В тексте романа есть конструкции, заимствованные из живой

каждодневной речи. «Иллюзия разговорных интонаций» (Ю.М. Лотман) действительно

способствует художественному воссозданию действительности.

Пушкин в VIII главе замечал, что, начиная работу, он «сквозь магический

кристалл». «даль свободного романа» «еще не ясно различал» (V, 191).

Действительно, многое в будущем содержании «Евгения Онегина» с самого начала не

было, да и не могло быть еще ясно Пушкину. Ведь замысел этого новаторского

произведения заключался в том, чтобы правдиво  показать и раскрыть образ и

судьбу героя времени, представителя данной исторической эпохи,

олицетворяющего, сосредоточивающего в себе основные черты пушкинской эпохи. А

«зеркалом», «энциклопедией» эпохи и должен был явиться пушкинский «роман в

стихах». Отсюда особая динамичность этого произведения. Ведь содержание его

росло и развивалось вместе (или почти одновременно) с развитием общества и

самого автора.

Но именно наличие в произведении Пушкина с самого начала работы над ним четко

осознанного замысла позволило поэту сделать из «собранья пестрых глав»

целостное произведение. Общая художественная концепция романа существовала у

поэта уже в начале его работы над «Евгением Онегиным». В строках I главы: «Я

думал уж о форме плана,//И как героя назову» (V, 35) мы видим явное

подтверждение тому, какое большое значение придавал Пушкин образно-творческой

идее произведения.

Действительно, по словам Н.Н. Скатова, «создание «Онегина» - это. подвиг как

подвижничество. Семь лет неустанного, напряженнейшего труда для того, чтобы

достичь иллюзии его полного отсутствия»

[110]. Поэт настойчиво стремится  создать впечатление о небрежности

исполнения «собранья пестрых глав». А между тем по окончании романа в

стихотворении «Труд» (1830) сам Пушкин скажет: «мой труд многолетний», а не

«небрежный плод моих забав». Откуда такое противоречие? Можно объяснить его

лишь тем, что, учитывая свободу поэтического выражения и вместе с тем

стремление автора охватить современную ему действительность с ее типическими

чертами, в самооценке Пушкина сопрягаются понятия «свободный роман» и

«онтологический роман».

Посвящение П.А. Плетневу появилось в печати в начале 1828 г. вместе с IV и V

главами романа. Главы готовились к печати в те горестные месяцы, когда все

мысли поэта занимала трагедия декабря 1825 г.  И именно в это время появляются

строки о «горестных заметах сердца». Посвящение последовало за III главой с ее

всем известным письмом Татьяны, в котором прозвучали такие слова: «Но так и

быть! Судьбу мою//Отныне я тебе вручаю.» Легко предположить, что у читателей

романа, ожидавших продолжения, были в памяти эти строки. В таком случае,

внимательному читателю не могли не броситься в глаза строки посвящения: «Но

так и быть – рукой пристрастной//Прими собранье пестрых глав.»

И.С. Збарский полагает, что Пушкин «с его абсолютным поэтическим слухом» не мог

не заметить этого самоцитирования. Оно не было случайным. «Это было намеренной

подсказкой поэта: нет, не просто собранье пестрых глав, не небрежный плод забав

перед тобой, читатель: судьбу мою отныне я тебе вручаю. Яснее сказать

поэт не мог»[111].

Духовное и поэтическое развитие поэта, его настроения, радости и печали, его

постоянная связь с поколением, обществом, Россией, историей, – все отразилось в

романе «Евгений Онегин». «О чем бы ни рассказывал поэт – о светской ли жизни

своего разочарованного героя, о печальной ли судьбе «милой Тани», о

восторженном ли поэте Ленском, Ольге, старушке ли няне. - всегда мы слышим его

личный голос, биение его сердца»[112],

- писал К.В. Мочульский. И все  же, несмотря на разнообразие  материала, который

вошел в роман, он един, закончен и открыт в жизнь, в нем есть  гармония с ее

стремлением охватить все, даже «невыразимое». Это подтверждает высказывание

Н.Н. Скатова, справедливо считающего роман «Евгений Онегин» вершиной

творческого пути поэта: «Если видеть в пушкинском творчестве воплощенную

гармонию, то прежде всего это «Евгений Онегин»

[113]. Многие современные исследователи  отмечают «соединение сложности  и

простоты, божественного и земного, гармонии и красоты, выраженных в совершенной

художественной форме» как «суть пушкинской эстетики»

[114].

Энциклопедизм романа в стихах состоит в умении поэта описывать любое явление

несколькими чертами. В.С. Непомнящий справедливо пишет: «Роман «Евгений Онегин»

– не только и не столько «энциклопедия» жизни России в первой трети XIX века,

сколько русская картина мира: в ней воплощены. представления о мире,

жизни, любви, совести, правде, которые выстраданы Россией, всем ее огромным

опытом, историческим и духовным, ее судьбой и верой. «Евгения Онегина» можно

назвать поэтому первым русским «проблемным романом»: на его протяжении Пушкин

ставит и решает для себя – и для нас – проблему человека»

 

23) Философия истории и образ  Пугачёва в повести А.С. Пушкина  «Капитанская дочка».

 

http://lit-helper.ru/p_Kak_virazilis-_principi_Pushkina-istorika_v_romane_Kapitanskaya_dochka

Образ "великого государя" "Капитанской дочки" многогранен: Пугачев то злобен, то великодушен, то хвастлив, то мудр, то отвратителен, то всевластен, то зависим от окружения. Он связан не только со страшными событиями екатерининской эпохи, но и с полувымышленными событиями пушкинской повести; зависит не только от расстановки социальных сил, но и от расстановки сил сюжетных. Пушкин последовательно соотносит образ народного вождя с образами дворянских генералов, с образами "людей из толпы", даже с образом Екатерины II, но главное сопоставление - все-таки с образом Петруши Гринева, обычного человека, действующего в великой истории.

    Пугачев неотделим от  стихии; он вызывает ее к жизни, он ведет ее за собою, и в  то же время подчиняется ее  безличной власти. Потому впервые  на страницах повести он появляется  во время снежного бурана, как  бы рождаясь из самой его сердцевины. Герои (Гринев и его слуга Савельич) бессильны против буйства непогоды; они заблудились; снег заметает их, но внезапно появившийся чернобородый казак говорит: "Дорога-то здесь, я стою на твердой полосе". В этом и дело, что твердая полоса Пугачева - это беспутье; он - проводник, дорожный бездорожья; он выводит путников по звездам - и его собственная звезда ведет его по историческому пути.

    Пушкину настолько важно  раз и навсегда связать образ  Пугачева с величественной и  смертоносной символикой снега, что он легко поступается реальной хронологией. Страшный буран происходил в самом начале сентября; это не до конца правдоподобно, зато работает на построение образа и сюжета, дает возможность Петруше пожертвовать для Пугачева заячий тулупчик - в благодарность за путеводство и просто из человеческого сочувствия к казаку, в холода пропившему свой тулуп. И затем Пугачев неизменно будет появляться в сопровождении зимнего пейзажа; и как иначе, если он свалился на Российское государство как снег на голову?