Шпаргалка по "Зарубежная литературы первой половины 19 века"

 

Любовью дышит каждая страница «Отверженных». Это слово трепетно звучит из уст молодого студента и громогласным эхом раздается на баррикаде. В этом и проявляется романтизм произведения.

 

Этот роман – ода духовному исцелению и ода любви. Причем у Гюго невозможно одно без другого. Любовь – движущая сила.

 

Примечательно противостояние Жавера и Жана Вальжана на протяжении всего романа. Эти два героя будто связаны невидимой кармической нитью и призваны, слегка отдаляясь, затем снова с еще большей силой сталкиваться друг с другом. Это столкновение долга духовного, перед совестью, и долга земного, перед законом. Сцена размышлений Жавера на мосту лишь доказывает, что земные законы оказываются ничтожными перед законами высшими, но их гордость настолько велика, что предпочитает гибель коленопреклонению.

 

«Отверженные» - один из моих самых любимых романов, и я испытала ни с чем не сравнимое наслаждение, вновь перечитав его. Большое спасибо за это автору.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Вопрос 31. САНД, ЖОРЖ (Sand, George, псевд.; наст. имя – Амандин Люси Аврора Дюпен [Amandine Lucie Aurore Dupin], по мужу – баронесса Дюдеван [Dudevant]) (1804–1876), французская писательница. Родилась 1 июля 1804 в Париже. В восемнадцатилетнем возрасте вышла замуж за Казимира Дюдевана, неотесаного провинциального дворянина, который был совсем не пара импульсивной Авроре. В 1831 она добилась права жить раздельно, получив весьма скудное содержание, и перебралась в Париж. Здесь началась ее связь с молодым литератором Жюлем Сандо, вдвоем они сочинили очень неровный роман Роз и Бланш (Rose et Blanche, 1831), выпустив его под именем Жюль Санд. В следующем году она добилась большого успеха, написав роман Индиана (Indiana, 1832) и издав его под именем Жорж Санд. В 1833 Жорж Санд совершила знаменитую поездку в Италию вместе с А.де Мюссе, история их любви легла в основу ее книги Она и он (1859).

 

Ее обширное творчество традиционно делится на четыре периода. Первый – идеалистический, он отмечен лирической и романтической манерой письма; в те годы она истово защищала права угнетаемой обществом женщины и боролась за свободу любви в романах Индиана, Валентина (1832), Лелия (1833) и др. Второй период был мистико-социалистическим. Под влиянием Ламенне, де Буржа и Леру Санд проповедовала смешение классов через любовные и брачные союзы; эта фаза представлена такими книгами, как Странствующий подмастерье (1840), Консуэло (1842), Мельник из Анжибо (1845). В романах третьего периода, созданных по большей части после возвращения писательницы в Берри вследствие тяжелых переживаний, связанных с крахом революции 1848, используются незамысловатые деревенские сюжеты: Чертова лужа (1846), Маленькая Фадетта (1848), Франсуа-найденыш (1849), Мастера мозаики (1853). Сочинения четвертого периода в основном представляют собой чисто любовные истории, примерами могут служить Маркиз де Вильмер (1860) и Жан де ля Рош (1860).  Последние годы жизни Жорж Санд провела в своем имении, где пользовалась всеобщим уважением и заслужила прозвище «добрая дама из Ноана». Там же она скончалась 8 июня 1876. Соотношение романтизма и реализма в творчестве Ж. Санд( не точно)

 

Романтические героини ранних романов Жорж Санд — Индиана, Валентина, Лелия — в своих тщетных поисках правды, в борьбе за человеческое достоинство не выходили еще из круга личных чувств и переживаний. Ничего не ожидая от людей, они бежали общества, тщетно ища спасения на лоне природы. Их борьба за личное счастье завершалась трагически. Однако Жорж Санд была слишком искренней и деятельной натурой, ее слишком глубоко волновали вопросы общественной жизни, чтобы она могла долго оставаться со своими героями вне большого мира, где люди живут и борются, трудятся и мечтают, страдают и радуются. Ее романы конца 30—40-х годов тесно связаны с важнейшими вопросами общественно-политической жизни страны. Книги Жорж Санд открывали читателю новый мир, мир народной жизни, открывали нового героя, мечтающего не только о личном счастье, но и о счастье народа. Таков столяр Пьер Гюгенен, человек большого сердца, вдохновенный мастер своего дела («Странствующий подмастерье»). С большой любовью, с восхищением рассказывает Жорж Санд о смелом и свободолюбивом плотнике Жапплу («Грех господина Антуана»), о благородном душой мельнике Луи («Мельник из Анжибо»). В этих людях писательница находит душевное благородство, любовь к труду, истинную человечность. Наконец, так же как и ее современники Бальзак и Гюго, Жорж Санд обращает свои взоры к республиканцам, к героям баррикадных боев восстания 1832 года и создает образы Поля Арсена и Жана Ларавиньера («Орас»). Вера в народ и объясняет оптимистическое звучание романов Жорж Савд этих лет, ибо основное, что определяет отношение Жорж Санд к ее героям, это не жалость и не сострадание к ним, а восхищение их душевной красотой и нравственной силой. Искреннее восхищение неисчерпаемыми творческими возможностями народа, вера в него освещают эту своеобразно романтическую книгу. Жорж Санд нередко сознательно идеализировала своих положительных героев. Однако эта идеализация жизни и героев в произведениях Жорж Санд имела совершенно иную цель, чем у консервативных романтиков. Жорж Санд не стремилась увести своих читателей от острых вопросов современности. Ее поиски прекрасного в жизни, ее идеальные герои должны были служить примером, окрылять людей на борьбу за лучшее будущее. Она хотела вдохновлять, а не утешать.

 В своих многочисленных  спорах с Бальзаком она отстаивала  право художника создавать также  и образы идеальных героев. «Вы  изображаете человека таким, каким  он должен быть, я же беру  его таким, как он есть»,— говорил  ей Бальзак. Творчество Жорж Санд  замечательно своим героическим, романтическим пафосом, устремлением  к высоким и благородным гуманистическим  идеалам. Это имело большое значение, особенно на первых порах революционного  движения, когда надо было внушить  людям веру в свои силы, в  возможность борьбы и победы. Человек, его борьба, его надежды  должны быть в центре каждого  произведения искусства, а само  искусство — это «эхо человечества, которое волнуется или жалуется, отчаивается или ликует»,— утверждала  Жорж Санд.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Вопрос 32. Общие соображения об историческом романе.

 

События и люди французской революции были предметом не только исторического изучения, публицистического обсуждения и философского размышления, но и художественного воспроизведения — в живописи и в литературе, разумея под первою не только картины, но, например, и иллюстрации в книгах, говорящих о революции. В литературе существует большое количество произведений художественного творчества, изображающих события и людей французской революции как в драматической1, так и особенно в повествовательной форме, именно целый ряд романов, повестей и рассказов.

 

Как раз в новейшее время, которое принято начинать с французской революции, в XIX веке, роман сделался самой популярной и наиболее богатою, по содержанию своему, формою литературных произведений, причем в эту форму стали облекаться изображения не только современной жизни, но и жизни прошлых времен.

 

То, что мы называем историческим романом, получило свое настоящее развитие, равным образом, в XIX же веке, и в этом роде романа мы можем различать те же виды, что и в романе современном. В обоих родах романа мы различаем романы приключений и нравов, романы психологические и социальные, чисто художественные и дидактические (нравоучительные, тенденциозные). Как по современным романам, отражающим жизнь переживаемой эпохи, мы знакомимся с самою этою жизнью, так и исторический роман является для очень многих главным источником их исторического образования. С течением времени настоящее все более уходит в прошлое, и то, что было когда-то современностью, превращается в историю, но это не значит, чтобы с течением времени каждый современный роман превращался в исторический, хотя бы и мог служить целям исторического образования 2.

 

Автор современного романа изображает окружающую его среду, жизнь своей эпохи, тогда как исторический романист всегда является уже историком, т. е. изобразителем более или менее далекого от него прошлого.

 

Между историей и историческим романом существует тесное родство. Еще сто лет тому назад было в обычае рассматривать историю не в ряду других наук, а в ряду других искусств, именно искусств изобразительных, воспроизводящих действительность в образах, т. е. ставить историю недалеко от живописи и скульптуры и совсем близко к поэзии. Разница между историей и поэзией полагалась в том, что последняя изображает действительность, как она могла бы или должна была бы быть, а первая — так, как она была на самом деле. Другими словами, в истории подчеркивалась возможность художественного воспроизведения прошлого и отодвигались на задний план научное его объяснение и философское понимание. В настоящее время история мыслится шире, чем сто лет тому назад, не в смысле творчества образов, а в смысле созидания адекватных, т. е. вполне соответственных прошлой действительности понятий, формул и схем. Это не упраздняет, конечно, художественной истории и не вырывает пропасти между историческим романом и ею. Оба вида литературы занимаются воспроизведением прошлого, но если история должна передавать лишь реальную правду, то, что было, как оно было, то самая сущность исторического романа заключается в сочинительстве, в выдумке того, чего не было, но что могло бы быть по условиям времени и места. Нужно только, чтобы вымышленные образы, положения, происшествия были правдоподобны, чтобы не сочинялись исторические события, которых не было, чтобы историческим деятелям не приписывались деяния, созданные фантазией романиста, т. е., одним словом, чтобы научный историк не имел права сказать романисту: « А здесь вы, милостивый государь, сочинили сами».

 

Хороший исторический роман не может не быть плодом тщательного изучения самой воспроизводимой в нем эпохи. Он должен как можно дальше отстоять от сказки, действие которой совершается «в некотором царстве, в некотором государстве» и «когда-то». Самая пылкая фантазия в историческом романе должна обуздываться данными прошлой действительности, фактами данной эпохи, данной среды. И лучше, когда история является только фоном для вымышленного сюжета, а не главным его содержанием, и когда героями романа выступают не известные исторические деятели, могущие в нем появляться только эпизодически, а обыкновенные, так сказать, люди, простые смертные. В историческом романе, по самой его сущности, неизбежно очень и очень многое и самое даже главное присочиняется к истории, но это не значит, чтобы было дозволительно присочинять самое историю. Прототипом исторического романа считается, как известно, бывший столь популярным в средние века роман об Александре Великом, но это именно была сказка, а не реалистический роман.

 

Исторические романы находят обыкновенно самый широкий круг читателей. Вероятно, вообще наибольшее число почитателей находит так называемый роман приключений, дающий наибольшую возможность разыграться фантазии автора и заражающий воображение читателя. Сказочный элемент иногда в таком романе заглушает все остальное, и сама история становится здесь только «гвоздем, на который вешается картина», как выразился о своих собственных исторических романах Александр Дюма, бывший великим мастером в писании занимательнейших произведений с самыми удивительными приключениями. Почерпать исторические знания из таких романов — последнее дело, как бы романы эти ни были набиты внешними историческими подробностями. Другое дело — исторические романы с нравоописательным содержанием, в которых на первом плане повседневная жизнь эпохи, быт в широком смысле слова, даже с уклоном в сторону археологических подробностей, как в романах ученого египтолога Эберса, в которых они играют роль тяжеловатых привесков к интересным бытовым картинам. Если приключения в историческом романе неизбежно являются продуктами художественного творчества, то бытовые подробности можно сочинять разве только о временах, о которых мы ничего не знаем.

 

К нравоописательному, историко-бытовому роману близко подходит роман социальный, где на первом плане — общественные отношения эпохи с их политикой, с их классовыми противоречиями и столкновениями. В категории современного романа социальный роман, как его разновидность, зародился в первой половине XIX века, главным образом в тридцатых и сороковых годах, к каковому времени нужно отнести и проникновение его и в историческую романистику. На почве социальной истории только и развивается история нравов. Центр тяжести исторического романа — в романе социально-историческом.

 

Психологическому роману, в котором на первом плане изображение внутренних переживаний людей, их характеров, чувств, настроений, стремлений, также, конечно, есть место в историческом романе. Поступки и судьбы героев определяются в большей или меньшей мере их психикой, которая, в свою очередь, определяется в известной степени их жизненной обстановкой, нравами окружающей культурной среды, отношениями данного общественного уклада. Психология во всяком романе, т. е. и в современном, и в историческом, — будет ли он романом приключений нравов или социальным, — всегда в нем является желательным, даже необходимым элементом, но иногда главным в романе бывает именно психологический анализ. У каждой нации, у каждого общественного. класса, у представителей каждой профессии есть своя психика, и она также своя у любой эпохи: каждый человек— сын своего времени, и одна из задач исторического романа — изображать разные типы людей прошлого, людей определенных эпох, событий, культурных и социальных состояний разных эпох.

 

Таковы серьезные требования, которые должно применять к историческому роману, если он только написан не для праздной забавы. По хорошим историческим романам даже можно учиться истории, конечно, имея в виду известные оговорки. Наш великий критик В. Г. Белинский, бывший способным сильно увлекаться, прямо как-то высказал мысль, что историческому роману предстоит вытеснить самое историю,— мысль, которая лет пятьдесят тому назад мне, гимназисту, учившемуся истории по чрезвычайно сухому учебнику, очень понравилась. Теперь для меня это, конечно, наивность, но как бы далеко ни ушла историческая наука от беллетристической истории, исторический роман всегда будет иметь ценность не только с литературной точки зрения, но и в смысле одного из способов популяризации исторических знаний.

 

Французская революция—эпоха весьма благодарная для исторического романа, который берет из нее свой сюжет. Это — эпоха героическая, эпоха грандиозной борьбы, необычайных событий, потрясающих сцен, на фоне которой легко создавать творческим воображением самые удивительные приключения героев полусказочного характера. Для романа, изображающего нравы, для бытового романа это тоже необычайно красочная эпоха, а уже о более серьезной, социальной ее стороне и говорить нечего: это было время перестройки всех общественных отношений. Наконец, какая масса во французской революции было внутренних переживаний трагического характера, сколько сильных человеческих фигур, интересных с точки зрения психологической. Весьма естественно, что за обработку сюжетов из этой эпохи брались и самые крупные литературные таланты, среди которых мы встречаем таких глубоких писателей, как Виктор Гюго, Диккенс, Анатоль Франс и т. д.