Русская средневековая философия

    Что произошло между Толстым и  Церковью? Я повторяю: если бы он просто говорил, что создал новое учение, никто бы его не осудил. В России были миллионы  нехристиан — мусульмане, иудаисты, буддисты, — никто их от Церкви не отлучал. Но они не говорили, что проповедуют христианское учение, а Толстой говорил. Мало того, этот человек, учивший о добре, терпимости, правде, справедливости, уважении к человеку, человек, который учил, что в каждой религии есть своя истина, делал только одно исключение и для одной только религии — для христианства как оно открыто Церковью. Здесь он был беспощаден, и ярость его не знала границ! Грубейшие кощунства, которые оскорбляли чувства бесчисленного количества людей, срывались с уст и пера этого «непротивленца». И притом, все это происходило под припев: вот это истинное христианство, а Церковь его искажает. 

    Более того, нападая на Церковь, он крушил и всю современную цивилизацию. Он выбрасывал за борт все: не только искусство, но и судопроизводство, законы. Якобы  он это вычитал в Евангелии. Христос  говорит: «Не судите», то есть не делайте  себя нравственными судьями ошибок и поступков других людей. Ибо  «кто из вас без греха, — спрашивает Христос, — пусть первый бросит камень». Это понятно, это естественно, это  глубоко справедливо внутренне; но какое это отношение имеет  к юриспруденции, к законам, которых  должно придерживаться общество? Толстой  выбрасывает за борт и армию, и  суд, и Церковь. (Правда, с тем, что он выбрасывает клятву, я совершенно согласен. Христос действительно недвусмысленно запретил клясться именем Бога. Он говорил: «Да будет слово ваше: да, да; нет, нет».) 

    И, наконец, последнее: непротивление  злу насилием. Что хотел сказать  наш Господь? Он хотел сказать, что  зло человеческое, которому мы сопротивляемся, употребляя то же зло, в конце концов не будет побеждено. Побеждает в итоге только добро. И когда Христос изгонял бичом торгующих из храма, Он ведь не имел в виду, что этим Он вразумил торговцев, — нет; Он просто их убрал оттуда. Апостол Павел, точно выражая мысль Иисуса Христа, говорил: «Не будь побеждаем злом, но побеждай зло добром». 

    Это не имеет отношения к юриспруденции. Христос говорит об умении прощать, и если вам нанесли тяжелый  урон, если (я приведу экстремальный  случай) убили близкого вам человека, и вы, проявив какое-то сверхчеловеческое  благородство, поняли, в чем там  дело, и простили, — вы на высоте. Но закон не может простить. Закон  только тем нравственно и силен, что он следует своей букве. Между  личной этикой, между личной нравственностью  и нравственностью общественной пока тождества существовать не может. И в третьем тысячелетии, и, быть может, в четвертом — не будет  существовать. Потому что мы, люди, —  духовные существа, и у нас особая жизнь. А общество еще наполовину живет по природным законам борьбы за существование. И общество обязано  изолировать убийцу и бороться с  этим механическими способами. И  воображать, что это можно слить  воедино, — значит питаться иллюзиями. 

    Если  внимательно читать Евангелие, то можно  заметить, что Христос никогда  не говорил, что социальные, законные средства пресечения зла не нужны. Он просто говорил о том, что так  зло не может быть искоренено никогда. И в самом деле, тюрьмы существуют тысячи лет (я не могу вам сказать, когда была построена первая тюрьма, но в древнем Египте, в третьем  тысячелетии до нашей эры, они  уже были). И что же, улучшилась ли от этого нравственность человечества за прошедшие тысячи лет? Нет. Но это  вовсе не значит, что закон не должен действовать. Конечно, безусловно, закон должен приближаться к гуманным принципам, но все-таки это два полюса, которые еще далеко не сошлись. 

    Что же, анархический взгляд Толстого на общество, на Церковь, на все структуры человечества — мы должны все это отбросить, должны считать глубоким заблуждением гения, нелепым черным пятном на его  прекрасной душе и жизни? И тут  я вам скажу — нет и еще  раз нет. Церковь обязана была засвидетельствовать, что Толстой  проповедует не христианское учение, а собственное. Отсюда постановление  Синода, о котором вы все знаете. 

    Некоторые из вас, наверное, читали рассказ Куприна  «Анафема»: как бедный дьякон должен был кричать в храме «анафема!»  Льву Толстому, но вместо этого бедняга  вскричал: «Многая лета!» Даже фильм такой был очень давно. Это все выдумки! Никакой анафемы не провозглашалось. Было определение Синода — небольшой текст на две печатных страницы, где было сказано, что граф Лев Николаевич в гордыне своей поносит Церковь, христианскую веру, выдавая это за истинное учение, и Церковь больше не считает его своим членом. В ответе Синоду Толстой подтверждает правоту Синода. Он говорит: да, действительно, я отрекся от Церкви, которая называет себя православной, действительно, я не являюсь ее членом. 

    Епископ Сергий Страгородский (который через сорок лет стал Патриархом Московским и Всея Руси) говорил о том, что не надо было его отлучать: он же сам своим учением уже стоял вне Церкви. Весь этот скандал спровоцировал Победоносцев, человек очень противоречивый, сложный. Он, скажем так, нашептывал Александру III, чтобы тот действовал против Толстого, но Александр III, имея личные добрые отношения с Софьей Андреевной, не хотел скандала. А Николай II, будучи учеником Победоносцева (Победоносцев читал ему лекции), на это пошел. 

    Я не уверен в том, что по форме все  это было очень удачно. Но Церковь  обязана была публично, открыто и  честно засвидетельствовать, что это учение — не евангельское, не христианское, как его понимают не только православные, но и католики, лютеране и другие протестанты. Любого баптиста спросите: если он откроет толстовское Евангелие, он увидит, что это совсем не то Евангелие. Даже те протестанты, которые считали Христа просто гениальным человеком, пророком, открывшим Бога, они тоже все-таки иначе относились к личности Христа: как к уникальному явлению. Для Толстого же Христос не был уникальным. 

    Я повторяю свой последний вопрос: что  же, нам все это не нужно? Нет, нужно. И было нужно тогда. Потому что  в своей борьбе Толстой поставил перед совестью общества, которое  считало себя христианским, самые  острые вопросы: голод, проституция, нищета, угнетение... Человек, который написал  «После бала», — разве он не был  христианином? Человек, который написал  многие страницы «Войны и мира» с  глубоким духовным проникновением в  религиозную жизнь людей; человек, который писал: «Не могу молчать!»  — был истинным христианином. Он был совестью страны и совестью мира. И поэтому Россия, независимо от литературных произведений Толстого, должна была гордиться таким человеком, как сейчас должна гордиться Сахаровым. Потому что Толстой отчаянно смело выступал против установившихся беззаконий, унижений человеческого достоинства, против того, что царило в обществе. 

    Конечно, вы скажете: тогда было не то, что  теперь. Да, конечно, тогда было гораздо  меньше беззаконий, чем в наши дни. Но зато и Толстой уцелел. А попробовал бы он открыть рот в тридцать седьмом! Я думаю, он бы вообще не дожил до 1937 г. Если бы он был моложе на полвека, он бы не дожил, его выгнали бы из страны или уничтожили еще в первой четверти нашего столетия. Я думаю, вы все согласитесь, что так и  было бы. 

    Человек, который бросал вызов социальному  злу общества, человек, который говорил  правду о положении вещей (пусть  он заблуждался в каких-то вопросах), был смелым человеком. И всегда, когда  я думаю о Толстом, мне вспоминаются проникновенные слова Анатолия Кони, знаменитого публициста, адвоката, знавшего многих великих людей своего времени. Он писал так: пустыня вечером  кажется мертвой, но вдруг раздается  рев льва, он выходит на охоту, и  пустыня оживает; какие-то ночные птицы  кричат, какие-то звери откликаются  ему; оживает пустыня. Вот так  в пустыне пошлой, однообразной, гнетущей жизни раздавался голос  этого Льва, и он будил людей. 

    Поэтому добавлю в заключение: Сергей Николаевич Булгаков (экономист, философ, впоследствии протоиерей и знаменитый богослов, умерший в эмиграции) писал, что  хоть Толстой и был отлучен  от Церкви, но есть какая-то церковная  связь с ним. Потому что слишком  много было в нем правдоискания, слишком много было в нем того, что отзывалось на самые больные проблемы человечества. И мы верим, что не только на земле, но и в вечности он не полностью оторван от нас.

Ива́н Алекса́ндрович Ильи́н (28 марта (9 апреля) 1883^[1], Москва — 21 декабря 1954,Цолликон) — русский философ, писатель и публицист, сторонник Белого движения и последовательный критик коммунистической власти в России, идеолог Русского общевоинского союза (РОВС). Февральскую революцию 1917г. Ильин приветствовал как начало построения в России правового государства. Октябрьскую революцию Ильин воспринимал как национальную катастрофу и сразу же включился в активную антибольшевистскую деятельность, в результате чего несколько раз подвергся аресту; последний арест в сентябре 1922г. закончился судебным решением о высылке Ильина за пределы России.

С 1922г. Ильин  проживает в Берлине, где подобно  другим русским эмигрантам работает в Религиозно-философской академии, а затем в Русском научном  институте. В этот период Ильин сближается с наиболее радикальным крылом русской  эмиграции, настаивавшим на продолжении  вооруженной борьбы с большевистским режимом в России. Постепенно он отходит от либеральных воззрений  на общество и государство, которые  разделял до 1917г., и становится монархистом, приверженцем принципа внепартийного  единения всех здоровых сил России.

Окончательное размежевание происходит после опубликования  в 1925г. книги Ильина «О сопротивлении  злу силой», вызвавшей бурную полемику, в ходе которой Ильин был обвинен  своими критиками в «большевизме»  и отходе от христианских идеалов.

Автор попытался  «перевернуть навсегда «толстовскую»  страницу русской нигилистической  морали и восстановить древнее русское  православное учение о мече во всей его силе и славе». Ильин говорит, что Толстой называет всякое обращение к силе в борьбе со злом «насилием» и рассматривал его как попытку «кощунственно» узурпировать божью волю путем вмешательства во внутреннею жизнь другого лица, которая находится в руках Бога. Ильин полагает, что учение Толстого содержит следующую нелепость: «Когда какой-нибудь негодяй наносит оскорбление честному человеку или развращает ребенка - это, очевидно, совершается по божьей воле; но когда честный человек пытается помешать негодяю - это происходит не по воле Бога». Ильин начинает конструктивную часть своей книги указанием на то, что не всякое применение силы должно считаться «насилием», так как это оскорбительный термин, заранее предрешающий исход спора. «Насилием» нужно называть только произвольное, безрассудное принуждение, исходящее от злой воли или направленное к злу. В целях предупреждения непоправимых последствий грубой ошибки или дурной страсти человек, стремящийся к добру, должен сначала искать психические и духовные средства для преодоления зла добром. Но если он не имеет в своем распоряжении таких средств, то обязан использовать психическое или физическое принуждение.

В то же время  выходит в свет книга «Религиозный смысл философии». 

Начало самостоятельного творческого развития Ильина связано  с публикацией его первой работы - статьи «Понятия права и силы» (1910). Хотя главной сферой научных интересов  Ильина было право, он, подобно своему учителю П.И. Новгородцеву, старался рассматривать феномен права как выражение глубинных закономерностей духовного бытия человека. Это неизбежно вело к необходимости предварительного построения метафизики человеческого бытия, требовало философской трактовки права, выявление его взаимосвязей с другими составляющими духовной сферы. Именно поэтому пути пошел Ильин, и достаточно быстро чисто правовые проблемы отошли в его творчестве на второй план, а на первом оказались проблемы сущности человеческого бытия и исторического предназначения человека.

В статье «Понятия права и силы» этих проблем  еще нет, однако именно здесь Ильин  впервые развертывает саму методологию  своих дальнейших философских исследований, а также совершенно определенно  выбирает тот путь в интерпретации  права, который приведет его к  оригинальной объективно-идеалистической  концепции человека. При изучении права Ильин считает необходимым  поддерживаться принципа методологического  плюрализма; права - это сложное явление  общественной жизни, и его невозможно понять с какой-то единой позиции. Только рассмотрение с различных, даже противоположных  точек зрения может быть плодотворным при объяснении сущности права. При  таком подходе удается разрешить  и вопрос о соотношении права  и силы; в рамках одного способа  рассмотрения они оказываются близкими и сравнимыми, но в рамках другого - совершенно различными феноменами. В  дальнейшем принцип методологического  плюрализма получит у Ильина естественное метафизическое обоснование.

В статье «Права и силы» нет четкого ответа на вопрос о природе права, однако линия развития идей Ильина просматривается  достаточно ясно. Утверждая, что в  чисто юридическом и логическом плане право принципиально отличается от силы, главный признак которой - ее непосредственное существование  в «реальном ряду», Ильин фактически утверждает, что право есть феномен, связанный с некоторой сверхэмпирической, идеальной сферой, лишь опосредованно проявляющейся в реальности эмпирического мира, в отношениях сосуществующих правовых индивидов. В последующих работах эта идея будет зафиксирована с помощью противопостановления идеального «естественного права» и реального «позитивного права». По сути, Ильин уже в первой своей работе однозначно присоединяется к той идеологии, которая была характерна для классического немецкого идеализма. Осталось только сделать традиционный выбор в пользу кантовской или гегелевской концепции права. Однако вслед за П. Новгородцевым Ильин отказывается от абсолютизации этого выбора, требующего принятия одной из двух противоположных концепций человека: в первой из них сущность человека определяется индивидуальной духовной свободы личности, во второй - нашим безусловным духовным единством, «снимающим» значение личной индивидуальности. Все дальнейшее творчество Ильина будет определяться стремлением понять человека в единстве этих двух противоположных измерений его бытия.  

Абсолютный  приоритет индивидуальности

Крупная теоретическая  работа - «Идея личности в учении Штирнера» - оказалась посвященной философу, главной заслугой которого было провозглашение абсолютного приоритета индивидуальности. В своей статье Ильин утверждает позитивное значение штирнеровской концепции человека, подчеркивая новые черты в трактовке личности у Штирнера. Прежде всего, это упор на практический, экзистенциальный аспект в понимании личности. Затем - утверждение равной значимости каждого человека.