Понятие целостного подхода к человеку и ребенку на основе антропологии К.Д.Ушинского

      Как бы ни привык человек к деятельности, как бы ни переменял он ее, настает, наконец, минута, когда он должен дать совершенный и полный отдых своему организму, когда он не только не может работать, ходить, стоять или заниматься чем бы то ни было, но даже не может глядеть, слушать, не может даже пассивно воспринимать никаких внешних впечатлений, словом — когда он должен уснуть. Но «излишний сон усиливает растительный процесс более, чем того требует деятельность животного организма, и делает человека вялым, мало впечатлительным, тупым, увеличивает объем его тела, словом — делает его более растением. Вот почему воспитание, заботясь о гармоническом развитии человеческого организма, должно управлять и сном»[16,. 92].

 Из семнадцати глав физиологической части Ушинский одиннадцать глав посвятил нервной системе — тому главному органу, при посредстве которого осуществляется функция сознания в организме. Ушинский писал, что «преследуя психологическую и педагогическую цель, мы должны обозреть эту систему и ее отправления несколько подробнее, чем это сделано нами в отношении растительных органов и растительных процессов. Свойство органа психических явлений, конечно, не может остаться без влияния на самые эти явления, и, не зная по крайней мере главных черт в    устройстве нервной системы и главных законов ее деятельности, мы совершенно не могли бы понять таких психо-физических процессов, каковы ощущение и движение; а из продуктов этих процессов слагается почти весь материал душевного мира, который составляет предмет изучения для психолога и предмет деятельности для воспитателя»[12,30].

 Нужно считать значительным в психологии шагом вперед то, что, отказавшись от традиционного изложения психологии в отрыве от ее физиологической основы, Ушинский не ограничился общими рассуждениями о значении нормальных отправлений организма для правильного роста психики, но показал, как в процессе этого роста определенные психические функции постепенно закрепляются в самом организме в форме привычек и навыков, осуществляющихся хотя и под контролем сознания, но уже без его прямого и непосредственного участия. Исходя из учения физиологии о системе прирожденных рефлексов организма, составляющих наследственно полученную им систему реакций оборонительного и наступательного характера, Ушинский, в противоположность рефлексам прирожденным, наследственным, назвал приобретенные в личном опыте привычки и навыки «усвоенными рефлексами»[14,25]. «Три четверти всего того, что мы делаем, говорим и думаем,— говорил Ушинский ,— принадлежит привычке»[16,182].

     Имея в виду добрые привычки, Ушинский сравнивал их с капиталом в руках предпринимателя и писал, что добрая привычка есть нравственный капитал, положенный человеком в свою нервную систему; капитал этот растет беспрестанно, и процентами с него пользуется человек всю свою жизнь. Капитал привычки от употребления возрастает и дает человеку возможность, как капитал вещественный в экономическом мире, все плодовитее и плодовитее употреблять свою драгоценнейшую силу — силу сознательной воли — и возводить нравственное здание своей жизни все выше и выше, не начиная каждый раз всей постройки с основания и не тратя своего сознания и своей воли на борьбу с трудностями, которые были уже раз побеждены. Возьмем для примера одну из самых простых привычек: привычку к порядку в распределении своих вещей и своего времени. Сколько такая привычка, обратившаяся в бессознательно выполняемую потребность, сохранит и сил и времени человеку, который не будет принужден ежеминутно призывать свое сознание необходимости порядка и свою волю для установления его и, оставаясь в свободном распоряжении этими двумя силами души, употребит их на что-нибудь новое и более важное?»[14,29].

 Не только поведение человека физиологически закрепляется путем создания привычек, но и формы его умственной жизни также создаются и формируются только путем образования соответствующих привычек. Поэтому в дидактике проблема образования привычек в мышлении должна занимать весьма почетное место. Правильно сформированные привычки мышления можно сравнить с теми «лесами», которые воздвигаются вокруг строящегося здания с тем, чтобы, опираясь на них, можно было все выше подниматься в начатой стройке. «Значение навыка в учении,— писал Ушинский,— слишком ясно, чтобы о нем можно было распространяться. Во всяком умении — в умении ходить, говорить, читать, писать, считать, рисовать и т. д.— навык играет главную роль. В самой сознательной из наук, математике, навык занимает не последнее место, и если бы нам всякий раз должно было подумать, что 2Х7=14, то это сильно задерживало бы нас в математических вычислениях; но за словами 2><7 язык наш механически произносит, а рука пишет 14. В каждом слове, которое мы произносим, в каждом движении руки при письме, во всяком мастерстве есть непременно своя доля навыка, доля рефлекса, более или менее укоренившегося. Если б человек не имел способности к навыку, то не мог бы подвинуться ни на одну ступень в своем развитии, задерживаемый беспрестанно бесчисленными трудностями, которые можно преодолеть только навыком, освободив ум и волю для новых работ и для новых побед. Вот почему то воспитание, которое упустило бы из виду сообщение воспитанникам полезных навыков и заботилось единственно об их умственном развитии, лишило бы это самое развитие его сильнейшей опоры; а именно эта ошибка, заметная отчасти и в германском воспитании, много .вредила нам и вредит и до сих пор. Заметим только, что навык во многом делает человека свободным и прокладывает ему путь к дальнейшему прогрессу. Если бы человек при ходьбе каждую минуту должен был с таким же усилием преодолевать трудности, этого сложного действия, с каким преодолевал их в младенчестве,. то как бы связан был он, как бы недалеко ушел!»[12,11].

     Таким образом, в физиологической части своего «Опыта педагогической антропологии» Ушинский в целом ряде глав стремился показать, какую огромную материальную опору для сознательной жизни человека — для работы памяти, воображения, мышления, для области эмоциональной и волевой жизни, для формирования характера и т. д.— дает нервная система, в которой закрепляются в виде привычек результаты и итоги сознательной работы человека—умственной и нравственной. И в последующих частях своего труда Ушинский не упускал из виду возможности обратить внимание на то, что основу всех видов сознательной жизни человека нужно искать в нервной системе человека и что воспитание и обучение, игнорирующие эту основу, остаются в конечном итоге без опоры. Физиология привычек, иначе — «усвоенных рефлексов»,—впервые введена Ушинским в психологию с целью обратить внимание педагогов на этот нравственный капитал, далеко не всегда находящий себе надлежащее применение. Наименее разработанным в педагогике участком Ушинский считал раздел привычек, хотя именно «привычка есть основание воспитательной силы, рычаг воспитательной деятельности»[13,134].

        Методической разработке вопроса о воспитании хороших привычек и искоренении дурных Ушинский предполагал посвятить соответствующий раздел в своей дидактике, в первых же главах своей «Антропологии» он разъяснял физиолого-психологическую сущность привычек и исподволь отмечал, как мало современная ему русская педагогика использовала те благодетельные последствия, какие может оказать на подрастающие молодые поколения хорошо направленное воспитание привычек. Заботы о воспитании полезных умственных и нравственных привычек в русской школе его времени Ушинский не видел и поэтому утверждал, что «мы не позаботились даже о том, чтобы десятилетнее дитя имело в школе одного воспитателя, а не десять учителей; даже о том, чтобы дитя на двенадцатом году жизни пользовалось тем, что приобрело на десятом, дополняло и развивало приобретенное прежде, а не бросало и позабывало. У нас весьма обыкновенное явление, что в одном и том же классе преподаватель одного предмета тянет в одну сторону, преподаватель другого—в другую, третьего—в третью, и все они не сходятся в самых первоначальных воспитательных принципах, если еще считают нужным думать о них; а начальник смотрит только за внешним порядком, под покровом которого процветает самая пестрая воспитательная безурядица»[14,30]. Понятно, как бессистемно и бесполезно тратилась энергия молодых поколений в этой «безурядице», как одни навыки сбивались другими, а в результате не получалось ничего устойчивого[15,48].

  Формированием привычек и навыков, иначе названных им «усвоенными рефлексами», Ушинский закончил физиологическую часть своей «Антропологии», с тем чтобы перейти затем к собственно психологической, исследующей сознательные процессы мышления, чувств и пр. Это не значило, конечно, что права физиологии в изучении высшей нервно-психической деятельности как-либо ограничиваются со стороны психологии. Поскольку Ушинский физиологом не был, а физиологическое изучение высшей нервной деятельности не исключало необходимости специально психологического ее изучения научными методами, Ушинский, использовав данные физиологии, обратился к разработке данных психологии как таковой. Ушинский не выходил, таким образом, за пределы установившегося разделения наук, в котором физиология и психология занимают место рядом и находятся в определенном взаимоотношении между собой. Однако же во время Ушинского, когда вульгарно-материалистические теории сведения высших процессов к низшим имели широкое хождение, этот переход от физиологии к психологии многими воспринимался как выражение дуалистического мировоззрения, как метафизический разрыв между физиологией и психологией, между тем как Ушинский определенно говорил о единстве психического и физиологического элементов в человеке, рассматривая их как две стороны одного и того же существа. Правда, Ушинский подчеркивал со всей определенностью в противовес вульгаризаторам, отождествлявшим сознание с движением, специфическое их различие и несводимость их одного к другому, несмотря на то что они составляют свойства одного и того же существа. Поэтому, изучая психические явления, Ушинский настаивал на необходимости различать, «что в этих явлениях принадлежит душе и что принадлежит телу, которые творец  так связал между собой, что они во все течение нашей земной жизни работают вместе и тысячеобразно переплетают свои влияния в тех психических явлениях, которые физиологи изучают с одной стороны, а психологи с другой; духовная память, о которой говорит Фихте, конечно, есть; но есть также и нервная память, о которой говорит физиология»[15,49].Это, конечно, не дуализм, а методологическое разграничение двух областей знания, которые близко соприкасаются между собой в физиологии и психологии именно потому, что с разных сторон изучают один и тот же объект.

I.3. Психологические основы познания человека и ребенка.

  Ясно, что как бы ни казалось увлекательным воспитание, построенное на одних абстрактных, идеальных началах, оно будет бессильно и педагог должен искать опоры в «благородной и доброй натуре» воспитанников, для чего необходимо внимательное изучение их психологии, которое в конечном итоге должно превратиться в систему научной психологии. Таким образом, обе основы педагогики — логическая и психологическая — найдут свое примирение в практике педагога. В такой надежде Ушинский и обратился к своему последнему труду — «Опыту педагогической антропологии», чтобы показать здесь одновременно и логические, и психологические основы воспитания. Переходя к изложению установленных Ушинским психологических основ дидактики, необходимо с самого начала отметить, что, хотя в борьбе с метафизическим методом в психологии Ушинский и стремился прежде всего собирать, изучать и рационально обобщать, психологические факты, это не значит, что его психологическая работа сводится только к фактам и не поднимается над ними.[13,198].

     В каждой группе фактов Ушинский прежде всего искал их «скрытый корень», стремился найти то основное движущее явление, которое объясняет все многообразие частных[14,25].

      Стремление к деятельности как коренной закон психики. Наиболее общей и широкой, обнимающей все явления психической жизни теорией является выдвинутое Ушинским положение о стремлении к деятельности как фундаментальном, лежащем в основании всех других психических явлений процессе. С точки зрения этого положения он подходит ко всем явлениям психической жизни — познавательным, эмоциональным, волевым, стремясь уяснить, в каком отношении они находятся к осуществляемой человеком деятельности и как из нее вытекают. Стремление к той или иной деятельности, активность— это подкладка, фундамент психической жизни человека и в значительной степени — всех других живых существ[13,199].

Стремление к деятельности сформировалось в человеческом роде постепенно на основе более общего, свойственного растениям  и животным «стремления к существованию  и расширению этого существования в пространстве и времени»[16, 84]. В таком виде это стремление составляет характеристическую черту «растительного организма, который общ растению и животному, ибо животное есть прежде всего растение, растущее, развивающееся и размножающееся»[14,29]. У человека это стремление преобразуется в общее всему живущему стремление жить и действовать. «Это стремление удовлетворяется на счет сил, добытых растительными процессами, так что силы, заготовляемые растительными процессами, идут не на один рост и размножение, но поглощаются частью животными процессами, или просто—процессами жизни, ибо жить значит не что иное, как чувствовать, мыслить и действовать»[13,146]. Это преобразованное стремление заметно уже в животном мире, причем, чем выше п6рода животного, тем оно заметнее. Но у человека оно достигает наивысшей степени и в связи с развитием его психики оно приобретает то содержание и направление, какие вырабатываются его сознанием.

     Но какие бы формы ни приобретала деятельность человека, нельзя отрицать первобытности этого стремления, нельзя считать его вторичным явлением в психике, обусловленным какими-либо случайными обстоятельствами. «Душа стремится к деятельности не потому, что испытала удовольствия, происходящие от деятельности, или страдания от недостатка деятельности, а прямо потому, что это стремление составляет ее сущность, потому что душа неведомо для нее самой и независимо от ее желаний, независимо от каких-либо последующих расчетов и соображений, является сама неиссякаемым источником этого стремления»[12,37]. Вот почему нет более страшного наказания для человека, как, «удовлетворив всем его физическим потребностям, в то же время лишить его, по возможности, всякой психической деятельности, полное лишение которой, к счастью, невозможно. Едва ли может быть наказание тяжелее одиночного заключения и без работы в американской тюрьме, чистой, теплой, при столе вовсе нескудном. Вол, поставленный в такое положение, будет еще жиреть, но человек вскоре приходит в совершенное отчаяние и впадает в безумие, если не найдет в самом себе источника душевной деятельности»[13,151].

     Обосновывая идею о том, что стремление человека к сознательной деятельности заложено в самой его природе, Ушинский отчетливо сознавал, что он придает «такое важное значение стремлению души к сознательной деятельности, какого не придают обыкновенно. Это стремление признается, конечно, всеми психологами; но обыкновенно ему отводят место между множеством других стремлений»[11,34]. Таким образом, затушевывается действительное значение и действительное место этого стремления в душевной жизни человека. В действительности же «основным стремлением души является стремление ее к деятельности. Это стремление до того фундаментально, что лежит в основании всех прочих психических явлений»[11,49].

   Таким образом, Ушинский вынужден был признать, что наряду с внешними и внутренними ощущениями есть еще особый род ощущений, получаемых организмом от его собственной деятельности, причем органом этих ощущений является так называемое мускульное чувство. «Мускульное чувство вообще, и активное и пассивное,— писал Ушинский,— имеет для психологии большое значение. Ощущения, даваемые этим чувством, входят в состав почти всех представлений, которые прежде обыкновенно приписывали только ощущениям зрения и осязания… Может быть, более половины всех ощущений, из которых строятся наши обыденные представления и понятия, дается нам чувством мускульных движений. Вот почему в последнее время психология обратила внимание на это чувство, но это внимание и еще должно быть усилено»[13,156].

    Собственно мускульные ощущения и ощущения сопротивления и являются первыми сигналами, говорящими человеку о существовании независимого от него внешнего мира, и уже на основании этих сигналов человек использует другие органы чувств — осязание, зрение, слух, для того чтобы ближе и всесторонне ознакомиться с тем, что представляют собой те или иные предметы внешнего мира, с которыми он наиболее ощутительно соприкасается при посредстве мускульного чувства, чувства собственного движения. Ушинский сознавал, что он продвигает вперед новую и для многих неприемлемую в психологии мысль об активном характере человеческого познания. «Мы не имеем,— писал он,—слова, чтобы отличить этот опыт движений от внешних и внутренних опытов; но разница между ними очевидна: то опыт, а это действие, то средство к деятельности, а это сама деятельность»[11,65].