Марксистская концепция генезиса государства и права

В западной науке более традиционно расширительное толкование собственности, к которой относят порой даже дотации, субсидии, социальные пособия, а то и вовсе знания, образование и т. п. Такой подход растворяет специфику собственности в других имущественных отношениях19.

В марксизме закрепилось узкое толкование: главными в производственных отношениях полагали именно собственность на средства производства, а остальная собственность признавалась как бы производной от нее (вопреки факту, что наиболее скорое обогащение всегда совершалось именно в обращении: спекуляциях, откупах, ростовщичестве, торговле и т. д.). Такое сужение чрезвычайно обедняет теорию и делает ее во многих случаях малопродуктивной.

Почему же неверно делать упор в анализе отношений собственности только на средства производства? Такая модель удобна, когда в обществе преобладает частная форма собственности на средства производства, и если главная социальная коллизия проходит между собственниками и несобственниками. Однако так бывало лишь в сравнительно редких случаях. Там, где господствовала государственная собственность, имущественные отношения регулировались прежде всего административными способами: запретами, указами, налогами и т. п. В обществах с более дифференцированной собственностью существовали разные варианты. Например, в торгово-купеческих государствах нерв имущественных отношений проходит именно в сфере обращения, возможности контролировать рынки ценного сырья или сбыта20. Главными эксплуататорами могли порой выступать собственники средств обращения (денег, товаров): откупщики, монополисты, ростов-щики, скупщики, спекулянты, финансовые группы, банки. Причем через займы государству либо через получение особых льгот, прав, информации и прочего они могут грабить все общество сразу.

Достаточно часто главными оказываются не отношения между собственниками и несобственниками, а между различными группами собственников. Примеров, когда производитель-собственник подвергается эксплуатации и дискриминации со стороны более сильных владельцев денежных или товарных средств, сколько угодно21. Таковы были, например, отношения в Афинах накануне реформ Солона, где процветало ростовщичество, а крестьяне лишались земли и свободы за долги. А разве не грабились ремесленники и земледельцы скупщиками, предпринимателями-кредиторами? Не господствовал ли финансовый капитал в некоторых странах, например во Франции эпохи Луи-Филиппа? Не так ли в прошлом и начале этого века в США железные дороги душили фермеров, а крупные монополии разоряли мелкие фирмы, как прежде фабрики обрекали на нищету самостоятельных хозяев? При этом важно отметить, что более сильные группы используют не только, а порой не столько право собственности, но и возможность злоупотреблять им, монополизм, близость к власти, обман, коррупцию и прочее и прочее. Не наблюдаем ли мы похожее сегодня в России?

Итак, не только собственность на средства производства, но и собственность в сфере обращения может выступать в ряде случаев как главное и решающее отношение.

Кроме того, исторически отношения частной собственности возникают первоначально, как правило, именно в средствах обращения (шкурах, пушнине, скоте, престижных вещах и пр.). И известно много раннеклассовых государств, в которых существовали активная торговля, деньги и пр., но не было частной собственности на землю (такова была, например, Русь  
в X - первой половине XI в.). Да и само понятие «средства производства» меняется от эпохи к эпохе, а границы между ними и средствами обращения (потребления) условны и во многом зависят от научной задачи. При полунатуральном хозяйстве, скажем, деньги - средства обращения. Но в развитом товарном, вероятно, могут в определенных случаях быть и средствами производства. Ведь продукция (и капитал) должны постоянно менять форму с вещественной на денежную, согласно знаменитой формуле Маркса Д-Т-Д. Тем более сложно провести такую границу в современном хозяйстве, где потоки благ, денег, ценных бумаг и других символов переплетаются и перекрещиваются, где часть производства есть процесс «производства» денег и финансовых средств.

Ситуация для анализа усложняется в связи с тем, что налицо масса случаев, когда формально собственник один, а распоряжаются объектом другие, причем эта цепочка иногда довольно длинна, а отношения регулируются не правом, а другими (силовыми, незаконными и полузаконными, ранговыми и т. п.) вещами. Россиянам достаточно вспомнить, как это происходило в СССР и происходит в России, чтобы в образах представить ситуации.

Сказанное подводит нас к еще одной трудности при анализе отношений собственности в социологии истории: соотношению их юридической формы и фактического содержания. Наиболее удачно, конечно, когда они достаточно близки, хотя совершенно очевидно, что правовая форма и реальное владение в масштабах общества никогда полностью не совпадают. Однако в каких-то случаях это - погрешность, которую можно не принимать во внимание, а в других - это означает, что нужны прежде всего иные понятия для анализа, чем «собственность». Причем в социологии истории лишь в меньшинстве случаев можно говорить о совпадении юридической и фактической сторон. Ведь наиболее развитые законы и институты имеются как раз в обществах с развитой частной собственностью, каковая вообще появляется относительно поздно. До нового времени (и даже много позже) таких было немного (это торгово-купеческие и античные государства). В остальных обществах отношения собственности слишком осложнены и запутаны личными, сословно-ранговыми, прямым насилием, всевозможными запретами и обычаями, чтобы юридический или политэкономический анализ оказался продуктивным. Имущественная сфера здесь слабо дифференцирована от других, а понятие собственности сильно отлично от классического.

Таким образом, с одной стороны, буквальное следование праву дезориентирует нас: ибо очень часто закон лишь много позже санкционирует фактическое положение, уже давно признанное общественным мнением. Но с другой - игнорировать юридическую форму немыслимо, поскольку отношения собственности нуждаются в порядке, стабильности, устойчивости, другими словами, в регулировании, невозможном без хоть какого-то (пусть даже обычного) права. Опять-таки без опоры на законодательство мы лишаемся ориентира в том, как разграничить отношения собственности и другие имущественные. Мне думается, что первый ориентир для такого различения - полагать, что собственность есть право, санкционированное государством, или иной властью, имеющей достаточный авторитет, или хотя бы устойчивой традицией (давностью), т. е. это легитимное право. Отсюда запрещенная, незаконная деятельность в области имущественных отношений является пограничной к санкционированной. Для каких-то задач их можно объединить, но чаще она не может быть отнесена к отношениям собственности. Следовательно, в обществах, где такая деятельность составляет значительную, тем более основную, часть и где свое право надо отстаивать не законным порядком, а силой, мы, пытаясь все видеть через призму собственности, часто искажаем факты либо игнорируем наиболее важную сторону. Если же вспомнить, что существует и масса ситуаций экспроприаций, конфискаций, секуляризаций и им подобных действий государств, властей и групп, которые в основном выпадают из легитимной практики, как и любой грабеж, обман, смена «правил игры» к своей выгоде, то число указанных трудностей возрастет многократно. Следовательно, не учитывать юридическую сторону и оставаться на позициях теории собственности - значит загнать себя в тупик. Если же придерживаться правовой формы - невозможно особо выделять собственность только на средства производства.

И попытки видеть лишь юридическую сторону, и желание любые отношения представить как фактическую собственность ведут к модернизации истории22. Баланс между юридической и фактической стороной очень трудно установить в неразвитых обществах еще и потому, что, во-первых, это часто не двух-, а многосторонние отношения, причем объем прав каждого участника порой не разграничен и зависит от совсем иных, чем закон, вещей. Во-вторых, права всех или многих собственников бывали сильно ограничены. Так, в условиях феодализма земля может принадлежать одновременно государству, целой лестнице землевладельцев и, наконец, крестьянину, причем по-настоящему распоряжаться ей из них не может никто (государство не в силах отобрать ее, землевладелец - продать, крестьянин - отказаться от обработки и т. п.). При этом роль отношений собственности прямо связана с длительностью и устойчивостью такого комплекса и с дефицитом ресурсов. Если, например, свободной земли нет, принуждения требуется меньше, если ее много - больше.

В юриспруденции собственность толкуется как право пользования, распоряжения и владения объектом. Исходя из этого, некоторые ученые (Семенов, Израитель и др.) предлагали рассматривать ситуации, когда имеется лишь право пользования или пользования и владения как неполную собственность. В некоторых случаях это может быть полезным приемом, но в других - не годится. Ведь чем менее полной устойчивой является такая собственность, тем слабее ее роль и соответственно сильнее значение иных, чем «чистая» собственность, вещей: силы, умения пользоваться ситуацией и случаем, борьбы интересов и пр. Между тем такие отношения по факту очень часто неустойчивы, преходящи, подвижны, подвержены колебаниям и изменениям.

Итак, трудностей (число которых легко умножить) в применении теории собственности более чем достаточно. И перед нами встает дилемма. Можно ли, несмотря на указанные сложности, расширить это понятие до разумных пределов, чтобы представить его как относительно главное в имущественной сфере в рамках социологии истории? Или же в любом случае категория «отношения собственности» окажется недостаточной, чтобы дать ключ к пониманию комплекса имущественных отношений любого общества любого периода? Конечно, первый путь не заказан. Но он только сначала кажется более простым. На деле он обременен столь большими ограничениями и неточностями, что будет малоэффективен. И я твердо убежден, что второе утверждение более верное.

Можно сформулировать несколько тезисов в его защиту (которые дальше мы аргументируем). Использование понятия собственности в вышеуказанном плане ведет, во-первых, к экстраполяции более современных отношений на менее coвременные и к модернизации истории. Во-вторых, недоучитываются слишком большие различия между развитой частной и другими видами собственности (прежде всего государственной). В-третьих, во многих обществах главные способы распределения связаны не с отношениями собственности. В-четвертых, отношения собственности имеют много общего с иными имущественными, следовательно, на теоретическом уровне все они равноправны и представляют разновидности отношений, которые можно охватить более абстрактной категорией.

Экстраполяция более поздних отношений на архаичные имеет многообразные проявления. Между тем развитые формы собственности очень отличаются от тех, что видятся нам как неразвитые (тем более от квазисобственности). И важно отметить, что многие из последних оказались тупиковыми. Иными словами, они не представляют просто более раннюю стадию частной собственности, способную вырасти в нее со временем. Нет, если позволено, это не соотношение ребенка и взрослого человека, а соотношение обезьяны и человека. Поэтому и роль отношений собственности в них совсем иная, чем в обществах с развитой частной собственностью. И неудивительно, что в период колониализма (да и сейчас еще) во многих случаях современную частную собственность приходилось просто «пересаживать» в туземную почву, поскольку прежние формы с ней не «скрещивались».

Глядя ретроспективно, можно увидеть коллективную и личную формы собственности и на самом раннем этапе развития человечества так же, как при желании их можно «обнаружить» и в животном мире. Но что такое «собственность» рода или племени? Она, по сути, нужна, главным образом, для охраны от внешних посягательств со стороны других коллективов, т. е. это своего рода государственная или административная «граница». И она не объяснит ни обычаев распределения, ни причин неравенства, выделения знати, как государственная граница немного скажет об экономическом строе страны. Такая «собственность» еще во многом напоминает «собственность» семьи животных, охраняющих свою территорию от других особей.

Сам процесс разложения первобытности и образования раннеклассовых государств в гораздо более редких случаях осуществлялся как результат выделения слоя (класса) частных собственников. Напротив, чаще социально-ранговые и личные различия, принадлежность к тем или иным группам, коллективам, близость к «сильным людям» или удачливому руководителю и т. д. могли закрепляться и получением определенной доли собственности, причем, как отмечал Гизо, «земля получала тот или иной статус, смотря по тому, в какой степени был силен землевладелец»23. По сути, виды собственности отражали ранговый характер социальной или военно-социальной (обычно резко усложненной завоеванием) структуры. Впрочем, мы видели, как в процессе приватизации в России и объем, и статус собственности очень сильно зависели от прежнего или приобретенного социального (должностного) положения или близости к «сильным» людям. То же следует отметить относительно возможностей защитить приобретенное.

В сословно-ранговых и военных обществах отношения собственности (особенно как раз на средства производства) еще не получают должного развития либо строго контролируются и подавляются. Нередко частные собственники не только не могли влиять на власть, но и были запуганы, обираемы, а то и презираемы24.

Можно, кстати, вспомнить, что ряд наших историков уже давно защищает идею разного значения института собственности в обществах, где господствуют вещные и личностные отношения. Вещные - отношения с большой ролью института собственности и характерны для обществ с товарно-денежными отношениями, особенно для капитализма. Здесь связь людей по поводу имущественных благ более основана на юридическом равенстве, и потому их права в принципе безразличны к конкретной личности. Стержень личностных отношений (типа клиентских, серважных, вассальных и пр.) - именно личные зависимости и повинности, причем имущественные права сильно обусловлены общественным статусом человека и рассматриваются через призму его социальной роли и личных обязательств (преданности, зависимости и т. п.). Это более характерно для обществ с натуральным или полунатуральным хозяйством25.