Основы Правового государства

Уместно также заметить, что естественное и божественное право пользуется в определенных российских кругах все большим авторитетом, причем эта тенденция крепнет на фоне возрождения Русской православной церкви и религии в целом. Все более тесное взаимодействие церкви и государства, наблюдаемое с путинских времен, накладывает отпечаток на международный диалог с Россией. На Всемирном русском народном соборе митрополит Кирилл говорил о том, что не только права человека, изложенные во Всеобщей декларации прав человека, должны пользоваться приоритетом; социальным правам, по его мнению, тоже стоит уделять больше внимания. Таким образом, Россия возобновляет обсуждение вопроса о трениях между свободой и социальной справедливостью – дискуссию, которая почти угасла с крушением коммунистической системы.

Большинство российских граждан уверено, что юридические институты, включая  государство, не в состоянии обеспечивать справедливости или беспристрастного разрешения конфликтов. Россияне считают, что закон для них не обязателен, поскольку он служит частным интересам, а не благу всего общества. Еще более поразительна распространенная в России привычка соотносить закон и мораль с различными ментальными категориями. Именно отсюда берут начало негативные представления о правовом государстве; а там, где господствуют подобные предубеждения, вообще не имеет значения, как на самом деле отправляется справедливость³². Негативное восприятие предопределено фундаментальным недоверием к институту права как таковому.

Итак, что же мы имеем в итоге? Есть множество причин, подталкивающих нас к тому, чтобы отложить на будущее вопрос о том, можно ли считать современную Россию правовым государством. Но интересно все-таки разобраться: а существуют ли, в принципе, какие-либо препятствия для его утверждения? Первое существенное ограничение мы находим в трактовке понятия «закон»: «ius» включает в себя справедливость. Проблемы, обусловленные ожиданием социальной справедливости, выступают отличительной чертой посткоммунизма и заметно контрастируют с западным подходом. Хотя фокусировка на ожиданиях социальной справедливости имеет отношение к совершенно иной интерпретации либерально-демократического государства, она исключительно важна для верного понимания верховенства права.

2.2.5. Правовое государство  и российский конституционализм

Определенно, концепция правового  государства не чужда российской правовой культуре. Так, выдающимися ее сторонниками были Борис Чичерин, Богдан Кистяковский и Павел Новгородцев. Их сочинения занимают значимое место в российском наследии теоретических работ, посвященных взаимоотношениям государства и права. Как устойчивое словосочетание The Rule of Law/ Rechtsstaat оформилось на Западе только в середине XIX века. Следовательно, Россию едва ли можно упрекать в недостаточной информированности или заинтересованности в данном понятии применительно к предшествующим столетиям. Научные дебаты о понятии «правовое государство» занимали российских правоведов в течение шести десятилетий до Октябрьской революции. Начиная с Александра I и до Николая II проблема рецепции иностранного права (среди принципов которого было и правовое государство) как способа модернизации русского общества оборачивалась серьезными противоречиями, типичными для усвоения западной культуры в России. Радикальное и систематическое заимствование западного права оказалось невозможным. Империю не удалось преобразовать в Rechtsstaat. Но общим итогом таких попыток стало весьма интересное явление. Российская правовая культура базировалась на двух антагонистических началах: самодержавной воле и западных концепциях. Когда западные концепции входили в противоречие с волей царя, рецепция не прекращалась полностью, но ее ход значительно замедлялся и она делалась скрытой и фрагментарной. После Октябрьской революции концепция правового государства и вовсе была отвергнута как чуждая новому режиму: попытки позднего царизма продвигаться в направлении ответственного правительства (конституционализм, свободные выборы в парламент, предоставление широких прав подданным, которые таким образом становились гражданами) были «решительно пресечены и оставались в забвении на всем протяжении советской эпохи»³³.

Тем не менее, существование правового государства в качестве составной части российской правовой истории облегчило его восприятие в Советском Союзе после начала перестройки. Иными словами, эта концепция не стала чем-то таким, что было в спешке заимствовано Россией у Запада, но, по сути, явилась возвращением к российскому конституционализму, который в зачаточной форме существовал еще до революции.

Как следствие в этой области наблюдается феномен  «перевернутой легитимности»: обращение  к либеральной демократии, конституционализму и правовому государству становится мощным инструментом в периоды смены режимов, поскольку оно позволяет обосновать цели обновления, противопоставляя новое устройство старому укладу (правовое государство – социалистической законности), что само по себе легитимирует новую власть.

Однако если новые институты  слишком отличаются от ранее выработанных норм и ценностей, то они не будут  работать. Дуглас Норт объясняет это  следующим образом:

«Привычки, обычаи, традиции и условности – вот те слова, которыми мы обозначаем устойчивость неформальных ограничений. Именно сложное взаимодействие формальных правил и неформальных ограничений, наряду с механизмами принуждения к их исполнению, формируют нашу обычную жизнь и направляют нас в тех повседневных  делах, которыми наполнена наша жизнь»³⁴.

Вероятно, как раз здесь следует  искать объяснение тому, что произошло  с демократическими реформами после  ухода Ельцина.

С появлением Путина термин «правовое  государство» пережил семантическое  переосмысление. Со времен Просвещения забота о правах человека трактовалась как инструмент защиты граждан от государственного произвола. Но при Путине эта идея обретает новое прочтение: теперь речь идет о защите при помощи государства, которое ассоциируется с Добром. Следуя этой логике, чем мощнее государство, тем лучше для граждан. Такой подход предполагает огромный риск: до тех пор, пока права считаются дарованными властью, а не присущими людям изначально, они могут рассматриваться как нечто преходящее и потенциально упраздняемое. В сфере личных прав закон, основанный на воле государства, препятствует развитию государства, основанного на законе. Слабость гражданского общества, неспособного функционировать как независимый от государственной власти организм, влечет за собой неразвитость ценностей и установок, которые в нормальных условиях позволяют правовой системе функционировать бесперебойно и которые считаются гарантированными в зрелых демократиях.

2.2.6. Правовое государство  и право собственности

Говоря о «перевернутой легитимности», зачастую забывают, что в современной России именно она является гарантом права частной собственности.

«Степень связанности общества законом определяется процессами, которые  позволяют праву собственности  опираться на гарантии юридических  норм, применение которых предсказуемо и не зависит от прихоти индивидов или случайных событий. Приверженность таким процессам составляет суть правового государства».

Международные договоры не фиксируют  внимания на взаимосвязи права собственности  с либеральной традицией прав человека. Право частной собственности не включено в Международный пакт о гражданских и политических правах, хотя статья 17 Всеобщей декларации прав человека гласит, что «каждый человек имеет право владеть имуществом». Роль частной собственности в западной политической истории часто недооценивают, принимая ее как нечто самоочевидное. В контексте политического развития России вопрос о частной собственности имеет принципиальное значение. Ричард Пайпс, либеральный ученый, специализирующийся на российской истории, исчерпывающим образом описывает связь между частной собственностью, свободой и законом. По его мнению, «история России прекрасно показывает, какую роль играет собственность в развитии гражданских и политических прав и как ее отсутствие делает возможными произвол и деспотизм государственной власти»³⁵.

Но почему право собственности  нужно соотносить с идеей правового  государства? Ведь правовое государство – принцип публичного права, а частная собственность – предмет частного права. Сказанное, однако, не применимо к русскому прошлому по причине слияния верховной власти и собственности, характерного для страны вплоть до конца XVIII века; оно «наделяло монарха всеми правами на землю и позволяло ему требовать службы от своих подданных, от благородных и простолюдинов одинаково». Хрестоматийный принцип не работает в России и сегодня – в ситуации, когда государственная власть пытается вернуть себе контроль над экономикой, обосновывая его концепцией смешанной частно-публичной собственности.

Подавление права частной собственности – отличительная особенность российской и советской истории. 

«Для того чтобы обеспечить управленческое единоначалие, боярам не дозволялось  иметь собственные земельные  владения, опираясь на которые, они  могли бы бросить вызов великому князю».

И проблема даже не в том, что собственность  в своей основной части была сосредоточена  в руках государства, а в том, что отсутствует ее четкое определение. Если бы права собственности были определены ясно, то даже при нынешнем доминировании государства процесс был бы обратимым в будущем. Но и к России, и к Советскому Союзу сказанное неприменимо. К моменту большевистской национализации право собственности было развито настолько слабо, что его удалось попросту искоренить. Согласно Стефану Хедлунду, общенародная собственность выступала вовсе не итогом национализации, но представляла собой результат упразднения самого института собственности. Это соображение приводит автора к выводу о том, что после коллапса СССР «первым решением должно было стать учреждение частной собственности – без лишних разговоров о технических тонкостях или временных рамках этого процесса».

Слияние власти и собственности  формирует ядро того феномена, который  Пайпс (вслед за Максом Вебером) называет «патримониальным режимом» старой России³⁶. На протяжении длительного времени правитель в России был одновременно сувереном и собственником страны. В этом отношении она напоминала такие древние восточные деспотии, как Месопотамия или Египет времен фараонов, где правители являлись исключительными собственниками всего того, что находилось в их владениях.

«Поскольку в непосредственном распоряжении царя находились все производственные ресурсы подвластной ему территории, у него не возникало желания созывать представительные органы – ведь налогообложение осуществлялось сугубо по его воле. По той же причине отсутствовала необходимость предоставлять подданным какие-либо права».

Институциональные инструменты, к  которым могли бы прибегнуть подданные  для реализации права собственности  вопреки воле правителя, как правило, отсутствовали. Впрочем, нельзя не отметить, что начиная со второй половины XVIII века были предприняты важные шаги для устранения формальных опор «служилого государства» и предоставления права собственности дворянам. Так, при Екатерине Великой была принята Жалованная грамота дворянству, согласно которой собственность дворян не подлежала изъятию иначе, как по решению суда. В соответствии со статьей 261 другого акта – Наказа 1767 года, - Екатерина давала понять, что, возможно, было бы полезно даровать право на собственность и крепостным, которых она называла «рабами». В конечном итоге, однако, утверждение права собственности в России состоялось только после перестройки – с принятием нового Гражданского кодекса Российского Федерации.

Но процесс приватизации остался за рамками Гражданского кодекса, а способы, используемые для передачи права собственности во время приватизации, кардинально расходились с требованиями правового государства. Процесс был порочным уже потому, что даже те приватизационные меры, которые предпринимались в соответствии с законом (а большинство из них были именно таковыми, поскольку законы писались под диктовку узурпировавшей власть элиты), отводили слишком много власти одному лицу. В итоге, даже олигархия «нуворишей» оказалась под деспотической властью суверена (здесь более уместно  слово «владетель», которое одновременно обозначает и суверена, и собственника). Дело компании «ЮКОС» наглядно показало, что частная (приватизированная) собственность, в конечном счете, исходит от суверена и не защищена от политической власти. На этом примере президент Путин предельно ясно дал понять, что частная собственность в новой России есть исключительно дело его благоволения. Приговор, вынесенный Михаилу Ходорковскому и Платону Лебедеву, войдет в историю России как наиболее громкий судебный скандал XXI века. Прокуратура и суды фактически «сфабриковали» дело, действуя в качестве «пособников» исполнительной власти, чрезвычайно упрочившей свои позиции. В ходе упомянутого судебного процесса элементарные принципы правового государства (справедливое судебное разбирательство, право на защиту, равноправие сторон, соразмерность используемых средств) систематически и цинично попирались. По сути, имел место «замаскированный судебный произвол», идущий вразрез с принципами правового государства. Эпизод с ОАО «Апатит», один из наиболее важных в этом сложном процессе, в концентрированном виде продемонстрировал цинизм правящей элиты. Обвинение было сформулировано в терминах незаконного обогащения за счет государства при помощи подставных фирм, хотя бесспорным является то, что большинство приватизационных сделок грешит тем же. Нет почти никаких сомнений, что в Европейском суде по правам человека по этому делу в отношении России будет вынесен обвинительный вердикт³⁷.

В современной России патримониальная  идеология, которая в свое время  использовалась для обоснования  московских притязаний на русские земли  и оправдывала отрицание московскими  князьями прав и свобод их подданных, сохранилась в обновленном виде. Даже во времена самых либеральных реформаторов самодержавное правление никогда не ставилось под сомнение: правитель, не отвечающий ни перед кем, нуждался в подавлении автономной сферы, основанной на праве частной собственности. Правда, в «новой» России эти патримониальные представления распространяются не на землю, а на газ, нефть и другие природные ресурсы. Но идея все та же: полное отсутствие, по крайней мере, в тех секторах экономики, которые объявлены стратегически важными, любой автономии частной деятельности. В результате, роль так называемых предпринимателей сводится к участию в закулисных играх при дворе и вокруг него. Дело компании «ЮКОС» показало, что эта наиболее специфическая российская черта сохраняется и сегодня. Безусловно, она существенным образом сказывается на привлечении в страну иностранных инвестиций. Если возникает конфликт интересов, а итог спора известен заранее, то невозможно говорить об утверждении института частной собственности в экономическом или юридическом смысле³⁸. Между тем, страна, которая стремится к созданию устойчивой рыночной экономики, должна предоставлять эффективную правовую защиту тем, кто желает участвовать в экономической деятельности: физическим и юридическим лицам, вовлеченным в производство товаров и предоставление услуг, а также инвесторам.

I. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, обобщив  использованный материал можно сказать, что правовое   государство – это, государство, обслуживающее потребности правового,   саморегулирующего общества, то есть обеспечивающее режим господства права и создающее надежные гарантии от административного вмешательства в саморегулирующиеся процессы жизнедеятельности общества, защищающие интересы производителей и потребителей социальных благ в рамках   общедоступной надлежащей правовой процедуры разрешения споров. По своей   сущности правовое государство – это система институциональных и   формально-юридических гарантий, обеспечивающих неприкосновенность и   плюрализм собственности, самостоятельность и равную меру свободы   производителей и потребителей социальных благ и вообще участников   социального обмена – индивидов и их ассоциаций. Минимальная   (неотчуждаемая) и максимальная меры свободы, о которых идет речь,   определяются объективными возможностями общества и ходом общественного   прогресса, уровнем развития объективно складывающегося права. Нормы,   выражающие меру свободы, должны быть зафиксированы в конституции и   законах.