Характеристика авторитарных режимов. Авторитаризм в современной России

Во всех рассмотренных  случаях экономически успешного авторитаризма – в Испании, Бразилии, Чили – модернизация социальных отношений, типа человека и, тем более, политической сферы осуществляется уже после демонтажа авторитарных режимов, в ходе процесса политической демократизации. Этот процесс отнюдь не был подготовлен в недрах авторитарных режимов, как это часто полагают сторонники «разумного авторитаризма», а напротив, требовал преодоления многообразных проявлений авторитаризма и «авторитарных анклавов», доставшихся в наследство от диктатур. В двух наиболее успешных, хрестоматийных случаях поставторитарной демократизации Испании и Чили она была осуществлена не благодаря авторитарным режимам, а вопреки им: в обеих странах наиболее влиятельные демократические партии не только пережили десятилетия проскрипций в период диктатур, но и стали основными акторами процесса демократизации. В этом, как представляется, проявилась особая устойчивость латиноевропейской партийной системы, где партии – правые, левые и центр – четко связаны с интересами социальных групп и слоев и представляют эти интересы. Чили в этом, политическом, смысле была единственной страной Латинской Америки с нелатиноамериканскими политическими институтами и партиями, четко отражавшими социальные интересы. В целом эта партийная система – сильные левые, сильные правые и сильный центр – сохраняется в Чили до сих пор.

VI

Сравнение путинского режима в России с рассмотренными выше типами авторитаризма, а также с идеальными типами, сформулированными на их основе, приводит к нескольким важным соображениям.

По критерию происхождения, положенному в основу предложенной классификации, путинский режим нельзя объединить ни с одним из известных типов авторитаризма, существовавших в ХХ в. Он единичен, поскольку является результатом процесса разложения тоталитаризма, представляющего собой единичный случай в мировой истории[70]. Ни один из тоталитарных режимов, возникших в других странах (в Германии и – с оговорками – в Италии) не трансформировался в результате внутреннего разложения, все они были разрушены в результате военной интервенции извне, полностью уничтожившей структуры власти и репрессивные институты всех уровней.

Это не означает, однако, что путинский режим уникален и по всем остальным параметрам[71]. Напротив, практически все элементы, из которых сложен этот режим, отнюдь не уникальны и хорошо известны из опыта других стран. Это в первую очередь касается двух наиболее важных характеристик, разделяющих различные типы авторитаризма, о которых шла речь выше: характер политической институционализации режима и степень единства/разделения власти и собственности. По первому критерию – слабости политической институционализации – путинский режим гораздо ближе к традиционалистским авторитарным режимам, чем к популистским или даже авторитарно-бюрократическим. В России не создано ни правящей партии, обеспечивающей эффективные каналы вертикальной мобильности, ни институциональной системы преемственности власти, выводящей ее за пределы властного горизонта одного человека (даже если этот человек лишь псевдоним для группы теневых правителей, как считает Л.Д. Гудков)[72].

Вторая характеристика – нераздельность власти и собственности – объединяет путинский режим с традиционалистскими и авто-ритарно-популистскими и отделяет его от наиболее эффективных в экономическом отношении авторитарно-бюрократических режимов. С этой точки зрения, те, кто рассчитывал на ускоренную модернизацию под эгидой авторитарного режима по чилийскому образцу, получили скорее Трухильо, чем Пиночета. Скорость, с которой властная группировка в России прибрала к рукам все наиболее прибыльные экономические активы в стране, существенно превышает ту, с которой получили свои страны в собственность традиционалистские режимы в Центральной Америке.

Возникновение путинского режима, так же, как приход к власти традиционалистских и авторитарно-бюрократических  режимов, связан с изначальным («foundational») кровопролитием – чеченской войной. Война с собственным народом, через которую с течение десяти лет прошли российские репрессивные структуры, привела к утверждению насилия в качестве одного из базовых элементов социальных отношений. Насилие, осуществляемое в псевдоправовых формах, а чаще – голое неинституционализированное, стало в путинское десятилетие важнейшим фактором демодернизации, ретрадиционализации отношений господства. Как отмечает Л. Гудков, «…для того, чтобы отношения "насилие – терпение" сохраняли свою устойчивость, должны действовать позитивные оценки насилия как особо значимого поведения, причем – в качестве "действий избранных", с одной стороны, "терпения", с другой, и негативная оценка тех, кто ему сопротивляется. Насилие должно быть признано нормальным фактором социальной жизни. <…> Нынешнее российское государство, практикующее лишенное оправдания насилие в отношении своих граждан, производит – и производит непрерывно, систематически по всем каналам своего воздействия на общество – обесценивание любых значений автономного от власти существования,

любых социальных образований, не имеющих маркировки лояльности к  власти»[73]. Эта оценка удивительным образом совпадает с тем, как Г. О'Доннелл определяет социальный смысл аргентинского военного режима 1976–1983 гг.: «Мы были не только лишены политического гражданства, но социальные отношения и модели власти (patterns ofauthority), образующие контекст ежедневного существования, должны были подчинять нас и превращать в послушных детей. Те, кто обладал "правом править" (right to rule), должны были править тиранически на рабочем месте, в школе, в семье и на улицах; те, у кого была "обязанность подчиняться" (duty to obey), должны были делать это покорно и молчаливо, единодушно соглашаясь с тем, что даже самые деспотичные требования как на уровне микросоциальных отношений, так и со стороны государства направлены на благо подданных. <…> Эта концепция власти была в высшей степени вертикальной и авторитарной, она исключала представление об автономии тех, кого стремились ей подчинить. Несмотря на патерналистский тон, украшавший эти аргументы, невозможно было скрыть массовое (не только физическое) насилие, на которое эта власть опиралась»[74]. Основанное на насилии политическое господство репрессивных структур, на которые опираются слабо инстиуционализированные авторитарные режимы, оставляет, как уже говорилось, трудно преодолеваемый след в психологии людей, привыкших считать себя подданными, и в их отношении к государству.

Мне кажется, что перечисленных  особенностей путинского режима достаточно, чтобы характеризовать его как авторитарный, понимая под авторитаризмом набор определенных качеств, в той или иной мере присущих авторитарным режимам. Вместе с тем очевидна неспособность российских правящих и господствующих групп к институционализации авторитарного режима. Путинский режим – это режим неструктурированного, «рассеянного» авторитаризма, режим избирательного применения репрессий и избирательного правосудия. Это же обстоятельство – киселеподобный, неструктурированный характер авторитаризма в России – препятствует, как представляется, и формированию социального и политического протеста против него в обществе[75].

Автор отдает себе отчет, что предлагаемая типология  авторитарных режимов ХХ в. очень сильно смещена – и по критериям, и по примерам в сторону Латинской Америки. Это объясняется не только академической специализацией автора, но тем очевидным обстоятельством, что ни один другой континент не дал такого разнообразия типов и видов авторитаризма, как Латинская Америка. Вместе с тем важнейший пример успешного авторитаризма конца ХХ – начала ХХI вв. – китайский – требует отдельного рассмотрения и остается за рамками анализа.

 

[1] «Персонализм сложившейся системы власти отражает слабость и нерасчлененность, неравновесность российской институциональной системы. Старые институты частично разрушены, новые декларативны и неэффективны (если их оценивать с точки зрения нормативных представлений о демократии, а не исходя из интересов власти). Именно эта недифференциированность и опознается нами (ошибочно) как выражение личностной власти, как концентрация власти "в одних руках"». – Гудков Л. Природа «путинизма» // Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии. 2009. № 3. С. 13.

[2]  Гудков Л. Указ. соч. С. 14.

[3] Режим «инклюзивной гегемонии» или «навязанного» консенсуса, по определению Кирилла Рогова. (См.: Рогов К. Демократия – 2010: прошлое и будущее плюрализма в России // Pro et Contra. 2009. Т. 13. № 5–6).

[4] Linz J.J. Totalitarian and Authoritarian Regimes. Boulder: Lynne Rienner Publishers, 2000. P. 54.

[5] Ibid. P. 157, 159.

[6] См.: Ibid. P. 151.

[7] См.: Ibid. P. 54.

[8] См.: Ibid. P. 161.

[9] Парадоксально, но под этим углом зрения абсолютное доминирование выходцев из спецслужб на всех уровнях российской административной системы (чем выше уровень, тем их больше) и их резко возросшее влияние в бизнесе, должно рассматриваться как дефект режима, поскольку «подлинный» или «классический» авторитаризм предполагает более или менее равновесное представительство различных институциональных групп в управленческой и экономической элитах.

[10] См.: Linz J. Оp.cit. P. 54–55.

[11] См.: Ibid. P. 53.

[12] Levitsky S., Way L.A. The Rise of Competitive Authoritarianism // Journal of Democracy. № 13 (April 2002). P. 51. Cр.: Collier D., Lewitsky S. Democracy with Adjectives // World Politics. № 49 (April 1997).

[13] См.: Stepan A. The Military in Politics: Changing Patterns in Brazil. Princeton: Princeton UP, 1971; Authoritarian Brazil: Origins, Policies and Future. New Haven: Yale UP, 1973; Stepan A. State and Society. Peru in Comparative Perspective. Princeton: Princeton UP, 1978; O’Donnell G. Modernization and Bureaucratic Authoritarianism. Berkeley: Institute of International Studies, 1972; Ideml. Reflections on the Patterns of Change in the Bureaucratic-Authoritarian State // Latin American Reserch Review 13. (1978. № 1); Authoritarianism and Corporatism in Latin America. Pittsburgh: Pittsburg UP, 1977; The New Authoritarianism in Latin America. Princeton: Princeton UP, 1979.

[14] Cardoso F.H. On the Characterization of Authoritarian Regimes in Latin America // The New Authoritarianism in Latin America. Princeton: Princeton UP, 1979. P. 33.

[15] O'Donnell G. Reflections on the Patterns of Change in the Bureaucratic-Authoritarian State. P. 6.

[16] Под капитализмом понимается современное общество в единстве его социально-экономических, политических и социокультурных характеристик. В самом широком смысле капитализм – это общество, основным экономическим регулятором которого является рынок. В какой мере рынок ограничивается государственным вмешательством, какой тип социальных отношений, политической системы, государства, социокультурных характеристик сосуществует и взаимодействует с рынком – все это является основанием для весьма различных вариантов капиталистического развития.

[17] O'Donnell G. Op.cit. P. 5–6.

[18] Включающий vs. исключающий корпоративизм в терминологии А. Степана (см.: Stepan A. State and Society. Peru in Comparative Perspective. Princeton: Princeton UP, 1978).

[19] См., например: Shamis H. Reconceptualizing Latin American Authoritarianism in the 1970s: From Bureaucratic Authoritarianism to Neoconservatism // Comparative Politics 23 (January 1991); по мнению, Х. Линца, в модели Г. О'Доннелла преувеличивается роль структурных ограничителей и недооцениваются политические возможности предотвращения военных переворотов (см.: Linz J. Op.cit. P. 195).

[20] Это, по существу, не противоречит и типологии Х. Линца, который считает султанистские режимы совместимыми с аграрной экономикой, в которой присутствует некоторое количество торговых и промышленных предприятий. Их стабильность обеспечивается также определенным уровнем модернизации транспорта и связи (см.: Linz J. Op. cit. P. 153).

[21] Именно к нему относится приписываемая Ф.Д. Рузвельту фраза о «нашем сукином сыне».

[22] См.: Авторитаризм и демократия в развивающихся странах. М.: Наука, 1996. С. 20–38.

[23] Трухильо был убит в 1961 г. в результате заговора, поддержанного на первом этапе ЦРУ США, которые стремились не допустить «второй Кубы» в Доминиканской Республике. Эта история лежит в основе прекрасного романа Марио Варгаса Льосы «Праздник козла» (2000), в жесткой и трагической форме исследующего проблему приятия подобного рода власти культурными и образованными людьми, их преклонения и восторга перед диктатором.

[24] В 1954 г., не будучи президентом Доминиканской Республики, а занимая должность ее представителя в Организации американских государств, Трухильо нанес визит в Испанию, где его принимал лично Франко, а оттуда в Италию, где Папа Римский наградил его Орденом большого креста.

[25] Генерал революции Плутарко Элиас Кальес был избранным президентом Мексики в 1924–1928 гг. После 1928 г. Кальес, носивший титул «вождя Революции» («El jefe máximo de la Revolución»), обладал властью де-факто и полностью контролировал трех сменявших друг друга избранных и назначенных президентов страны. Этот режим получил название «максимато».

[26] «“Новое государство” не признает индивидуальных прав, противоречащих коллективным. У индивидов нет прав, у них есть обязанности! Права принадлежат коллективу! Государство, преодолевая борьбу интересов, гарантирует права коллектива и заставляет индивидов выполнять свои обязанности перед коллективом». (Речь Жетулио Варгаса перед рабочими Сан-Пауло в 1938 г. Цит. по: Fausto B. Getúlio Vargas. São Paulo:Companhia das Letras, 2006. P. 82).

[27] В создании таких структур в Бразилии периода «нового государства» и, в особенности, в перонистской Аргентине очевидно влияние идеологии и практики итальянского фашизма, в частности его «Трудовой хартии». Кроме того, это связано и с католической концепцией «органического государства», объединяющего различные интересы и силы в создаваемые государством корпорации.

[28] См.: Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Он же. Дегуманизация искусства. М.: Радуга, 1991.

[29] В английском переводе работы Г. О'Доннелла «Tensions in the Bureaucratic-Authoritarian State and the Question of Democracy» (в кн.: The New Authoritarianism in Latin America. Princeton: Princeton UP, 1979. P. 288–289) термин «народ» используется в испанском варианте el pueblo или lo popular, поскольку английское слово people существенно отличается по значению. Русское понятие «народ» гораздо ближе к испанскому, чем к английскому (см. также: O'Donnell G. Counerpoints. Notre Dame: University of Notre Dame Press, 1999. P. 36–37).

[30] И, добавим, не только в ней.

[31] См.: O’Donnell G. Tensions in the Bureaucratic-Authoritarian State and the Question of Democracy. P. 290.

[32] В этом, собственно, и заключается смысл термина «популизм».

[33] См.: Ворожейкина Т. Как стать гражданами: власть и общество в Аргентине // Отечественные записки. 2005. № 6.

[34] До этого они избирались ассамблеями штатов.

[35] См.: Wack W. Camaradas: nos arquivos de Moscou: a história secreta da revolução brasileira de 1935. São Paulo: Companhia das Letras, 1993. P. 261.

[36] Варгас – через 5 лет, а Перон – через 19.

[37] См.: Ворожейкина Т. Государство и общество в России и Латинской Америке // Общественные науки и современность. 2001. № 6. С. 9.

[38] Тогда она называлась Национально-революционной партией.

[39] Средние темпы роста ВВП в Мексике составляли в 1950–1970 гг. 6,6%.

[40] В Мексике это называлось «dedazo» – «указание пальцем».

[41] Самая мощная из них, Партия национального действия, только в 1989 г. смогла добиться признания своей победы на губернаторских выборах в штате Баха Калифорния.

[42] Каждый новый президент приводил с собой свою новую команду – «камарилью» в мексиканских терминах.

[43] Bresser Pereira L.C. Do estado patrimonial ao gerencial // Brasil: Um século de transformações. São Paulo: Companhia de Letras, 2000. P. 222–259.