Глобализация России

Объективные глобальные процессы нередко сводятся к идеологическим, мировоззренческим. Причем не абстрактным, а вполне определенно отражающим ценности и национальные интересы ведущих стран мира. Весь «универсализм» сводится, в конечном счете, в навязывании «наиболее передовых» (но чужих) идеологических моделей и ценностей, которые отнюдь не случайно оказываются удивительно соответствующими чужим национальным интересам.

Вся современная внешняя  политика развитых государств собственно сводится к этому. Так, во вступившем в силу в декабре 2009 года лиссабонском договоре, прямо предусматривается, что страны Евросоюза придерживаются не только во взаимоотношениях между  собой, но и по отношению к другим странам, своей системой ценностей  и принципов. На практике это означает, что, например, по отношению к России в качестве основы межгосударственных отношений (Евросоюз – как самостоятельный  субъект, конфедерация) может и уже  находится некая система ценностей  и принципов. Что, естественно, отражается ежедневно на межгосударственных отношениях. Причем не только стран Евросоюза  и России, но и, например, Евросоюза  и Израиля, что было отчетливо  видно в связи с инцидентом по прорыву блокады сектора Газа гуманитарным конвоем.

Таким образом мы видим следующую взаимосвязь между глобализацией, идеологией и развитием:

глобализация = универсализм = отказ от идеологического лидерства = от опережающего развития (потеря позиций  в мире и утрата суверенитета)

А.А.Кокошин считает, что «в наиболее общем виде глобализацию можно различать как процесс и как идеологию, последняя часть носит весьма агрессивный характер…»¹¹. Что мы и наблюдаем отчетливо в последние десятилетия. Агрессивной идеологии оказывается иногда вполне достаточно, чтобы не только защитить чуждые национальные интересы, но и сменить правительство и даже общественный строй. Эта «мягкая сила» (soft power), однако, вполне легально поддерживается всей экономической и военной мощью, когда ее оказывается уже недостаточно. Так было, например, в Югославии, Грузии, на Украине и в других странах.

Глобализация «как идеология», имеющая часто «агрессивный характер», неизбежно должна вызывать ответную реакцию. И не только России. Нации  поставлены перед выбором – либо оказаться втянутыми в орбиту этой агрессивной идеологии, отказавшись, в конечном счете, от суверенитета, – либо противопоставить ей свою. Иногда даже не менее агрессивную, как, например, исламский радикализм. Что мы и наблюдаем на многочисленных примерах. Нередко на практике это выражается в радикализме противопоставления одной идеологии другой. Например, посредством исламского радикализма, либо крайнего национализма, проявляющегося, в т.ч. и в развитых странах, где не любят признавать наличие таких проблем. Но, главное, заключается в том, что терроризм не может быть побежден военными или социально-экономическими мерами, без идеологической победы. Для России, кстати, это не только Кавказ, но и уже другие регионы страны.

Не является в этом ряду противопоставлений, к сожалению, исключением  и Россия, где объективные экономические  и социальные процессы, свойственные глобализации, накрепко связаны как  с агрессивным отечественным  неолиберализмом, так и с другими  агрессивными идеологическими течениями, внешне противопоставляющими себя идеологии  глобализации. Обе эти крайности  по сути одно и то же – идеологические концепции, имеющие мало общего с  реальными тенденциями глобализации и решением задач общественного  развития.

Борьба идеологий –  это не только противоборство идей, политических философий. Это сегодня  даже не только политическая борьба. Это  и борьба экономик, борьба национальных укладов, суверенитетов, национальных стратегий, даже прогнозов и планов социально-экономического развития, которые  не только вполне укладываются в идеологические рамки, но и являются прямо производными от них.

Таким образом, в основе всего  лежит идеология, как система  взаимосвязанных идей и концепций, которая, в свою очередь, служит фундаментом, базой для конкретной политики и  конкретной экономики. В том числе  экономической, финансовой, социальной, и, конечно же, военной. Политика в данном случае является искусством практической реализации идеологический целей и приоритетов. В любой области. Как хорошая, так и плохая. Так, неэффективная приватизация в России может быть понята только в том случае, если признать, что ее целью была не повышение экономической эффективности или улучшение структуры экономики (как формально декларировалось), а сугубо идеологическая задача – смена собственника. Любым путем. Даже через огромные экономические и социальные потери. А «политика приватизации» была искусством быстрой организации перераспределения собственности. Ни получения денег в бюджет, ни повышения эффективности, ни решения социально-экономических задач не требовалось. Только, повторю, смена собственника. Поэтому не стоит сегодня удивляться, что эта идеологическая задача была решена такими грубыми политическими средствами и с такой низкой экономической эффективностью. По-своему, идеологически, они оказались эффективны. Что, кстати, признавалось самими реформаторами в частных беседах.

В этом и заключается весь секрет. Идеология ставит задачу политике. Ибо политика, используя выражение  известного британского политолога Д.Хельда, является «борьбой за организацию человеческих возможностей»¹². Добавим, всех возможностей, направленных на достижение фундаментальных целей, но прежде всего, идеологических.

Иными словами, с помощью  идеологии, управляющей не только людьми, отдельными странами, но и всеми  частями мира, правящий класс выстраивает  систему управления обществом, экономикой и государством. Идеология – синоним власти, – даже если сама власть это и пытается иногда отрицать. Когда же власть (как в позднем СССР) имеет глупость «отказаться от идеологии», то, в конечном счете, происходит ее отказ и от функций управления обществом и государством. Что неизбежно ведет к ослаблению и развалу государства, экономики и деградации общества. Наступает хаос. «Поздний» СССР и «Ранняя Россия» – очевидный тому пример.

Ликвидация В.Путиным управленческого хаоса в начале десятилетия потребовала, естественно, восстановления основных идеологических принципов, связанных с ролью государства и функциями власти. Эти принципы отличались высокой степенью прагматизма. Иначе и не могло быть – восстановление государства и внутриполитической стабильности требовало максимального прагматизма в подходах к решению сугубо практических задач. Подобная прагматическая идеология «кризисного управляющего» требовала, во-первых, минимальных теоретических изысков из-за отсутствия времени, а, во-вторых, исключения идеологических конфликтов по той простой причине, что восстановление управления и без того вело к столкновению интересов с различными группами влияния. Вот почему В.Путин пытался консолидировать общество привлекая к работе всех – от А.Проханова и Г.Зюганова до неолибералов гайдаровского толка. За исключением откровенных противников государства, т.е. применительно к ситуации в тогдашней России, – восстановления управляемости.

2.5.3. Активная роль государства в формировании эффективной идеологии в условиях глобализации

Мы живем в мире, где  инерция – политическая, экономическая, мышления, наконец, – вписывает нас  в текущую цепь событий, не позволяя выходить за рамки устоявшихся (и, как  нам кажется, незыблемых) понятий  и штампов. Такая инерция существует и в понимании общественных процессов. Именно же этой причине самые глубокие, революционные социально-политические изменения (развал СССР, изменение всей геополитической картины мира, ликвидация ОВД, появление радикального фундаментализма) воспринимаются элитами и учеными только с опозданием, после свершившихся событий. Задача общественной науки, на мой взгляд, заключается не только в описании и анализе известных событий, но, главное, в попытке прогнозировать общественные процессы, предлагать свои идеи и варианты решений проблем. Так, после начала мирового финансового кризиса 2008 года (который, кстати, как всегда, оказался неожиданным), мало кто из ученых- обществоведов и политиков смог сформулировать проблему кризиса в более широком контексте, а именно:

• не является ли кризис показателем того, что вся общественно-политическая модель, которую в последние десятилетия привыкли называть «единственно верной», себя исчерпала?
• не является ли финансовая система, основанная на бесконтрольной эмиссии американского доллара (и, отчасти, евро) изжившей?
• не является ли кризис напоминанием, даже предупреждением, что миру нужна новая, более справедливая и совершенная модель развития, нежели существующая в развитых странах?
• наконец, не являются ли попытки стран-лидеров глобализации ограничить суверенитет и роль государств, особенно в военно-политической и финансовой области, изначально неверными и вредными? Эти и другие вопросы относят прежде всего к главному идеологическому вопросу –идеологии, определяемый роль государства в глобальном мире. Ответ на этот вопрос во многом предопределяет образ России в будущем мире.

По мере усиления процесса глобализации происходит и усиление его идеологического воздействия  на субъекты международных отношений  до такой степени, когда ценности и цели стран-лидеров глобализации постепенно превращаются в «универсальные»  ценности для всех стран. Это хорошо видно на таких ценностях, как  демократия, права человека, свобода  СМИ и иных. На определенном этапе  этот переход формализуется в  нравственные, политические и правовые нормы, которые переносятся от стран-лидеров  глобализации в международную практику и международное право. Именно так  и произошло в последнее десятилетие XX века и в первом десятилетии XXI века.

Более того, эти международно-правовые нормы становятся обоснованием для  проведения конкретной внешней политики стран, коалиций и международных  институтов. Можно сказать, что в  этот период произошел «скачок», когда  система международных отношений  вдруг оказалась перед фактом принятия таких норм. Так, вступление в силу лиссабонских соглашений в декабре 2009 года означало, что не только 27 стран Евросоюза взяли на себя обязательство соблюдать нормы и ценности, входящих в новый альянс государств, но и сам Евросоюз будет строить уже свою внешнюю политику по отношению к другим странам, например, России, исходя из этих ценностей.

Очевидно, что образ России будет трактоваться этими государствами, исходя из уже формально закрепленных в документах Евросоюза норм и  ценностей. Что, естественно, встречает  и будет встречать сопротивление  со стороны России. В.Путин и Д.Медведев регулярно вынуждены подчеркивать, что у России есть свое представление о ценностях и приоритетах.

Таким образом развитие процесса глобализации в идеологии, особенно в период скачкообразного перехода, требует активного участия государства, ибо только оно способно защитить в политическом и правовом плане национальную систему интересов и ценностей. При этом очень важно, чтобы российские субъекты, формирующие идеологию, особенно МИД, государственные СМИ, не устранялись от этого процесса. В противном случае обществу и России могут быть навязаны заведомо вредные и устаревшие идеологемы, в том числе и политическими средствами. Как это было в СССР и до недавнего времени в России. Как – это стало очевидно после кризиса 2008–2010 годов во всем мире, который исчерпал за свой 30–40 летний цикл свои ресурсы развития. Сегодня пока нет ясного представления о новой модели. Ясно, однако, что в ней резко усилится роль государства. И сегодня современная наука считает, что «…чем прогрессивнее исторический субъект, тем больше идеология включает положительных знаний… Отрицательно влияет на людей идеология социального субъекта, который утратил или исчерпал свою историческую перспективу…». Применительно к России, можно добавить, – либерализма и коммунизма, которые, в российских условиях, особенно опасны своим вульгарным толкованием, некритическим отношением даже к собственным классическим положениям.

Разговоры и споры о  демократии в России неизбежно сходятся к вопросу о «традиционной  российской невосприимчивости» демократических  ценностей, что, конечно же, полная ерунда, происходящая от элементарного незнания русской истории и культуры. На самом деле демократические традиции на Руси-России – сильны. Может быть сильнее, чем в других странах, но они обладают национальной спецификой (как, впрочем, и во всех других странах), а не «универсальны».

В раннем средневековье русских  князей как правило выбирала старшая дружина, позже – при псковской и новгородской республиках – их приглашали и даже изгоняли вполне демократически, на вече. В том числе о очень популярных князей.

Еще позже – были Земские  соборы, а еще позже дворяне (гвардия) посредством переворотов «ставила»  на царство. Восстание декабристов 1825 года – всего лишь неудавшийся, но вполне обычный переворот, которых  было много в XVII веке.

Был короткий период абсолютизма (а где его не было?), да и при  нем существовали Боярские думы, Госсоветы  и пр. вполне демократические структуры. В целом позиция по этому вопросу  может быть сведена к следующим  тезисам:

1. Демократия, конечно же, обусловлена культурной и религиозной традицией, но эта традиция – протестантская, православная или мусульманская – отнюдь не отрицают демократии. Они вносят свою специфику. И когда сегодня протестантская традиция пытается выдать себя за монополиста при толковании демократии – это естественное желание государств и правящих элит, принадлежащих к этой традиции, создать для себя максимально комфортные внешнеполитические и экономические условия существования.
2. Ценностные аспекты и исторические предпосылки возникновения демократии происходят не только от древней Греции и Рима, как это пытаются утверждать, но и с Востока. Вопрос – очень глубокий, философский, но трактуется сегодня конъюнктурно.
3. России не нужно «усваивать» чьи-то демократические ценности, хотя бы потому, что эти ценности у России и так есть. И менять их на чужие ни в коем случае нельзя, ибо это неизбежно приведет к эрозии самоидентификации и национальной идентичности, а в конечном счете – к уничтожению нации и государства. Адаптировать чей-то опыт, конечно, можно и нужно, но очень осторожно. Огульное использование чужого опыта – как показывает наша недавняя история – заканчивается для народа и государства плохо. Вспомним, хотя бы, дикую приватизацию.
4. У России никаких трудностей «усвоения» демократии нет. Проблема в другом. Новое общество и новая экономика требуют нового качества управления. Мы должны развивать и такую демократию, которая повышает качество и эффективность государственного и общественного управления. А не демократию «для себя». Поясню подробнее: для меня, например, монархия представляется более эффективным устройством. Наиболее развитые страны – Швеция, Дания, Норвегия (утвердившая монархию в начале прошлого века), да и другие страны, – вполне демократические государства с высоким качеством государственного и общественного управления. Для России это, на мой взгляд, наиболее подходящая форма государственного управления. Что доказывает не только великое имперское и советское прошлое. Кстати, эффективность нынешнего тандема Путин- Медведев не случайно это подтверждает: президент-государь и эффективный руководитель исполнительной власти. И надо не иронизировать по этому поводу, а использовать этот российский опыт для будущего.