Мотивы лирики цветаевой

Смерть Блока я чувствую как вознесение».

  «Стихи к Блоку» наполнены возвышенно-трепетной любовью и преклонением перед гением художника. Щедрость Цветаевой на любовь и гимны - одна из примечательных сторон ее души, ее поэтического таланта. Страстным монологом влюбленности, прославлением чуда личности и попыткой установить диалог душ являются и стихи цикла «Ахматовой». 

  О, Муза плача, прекраснейшая из муз!

  О ты, шальное исчадие ночи белой!

  Ты черную насылаешь метель на Русь,

   И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.

  И мы шарахаемся и глухое: ох! —

  Стотысячное — тебе присягает: Анна

  Ахматова! Это имя — огромный вздох,

  И в глубь он падает, которая безымянна.

  Мы коронованы тем, что одну с тобой

   Мы землю топчем, что небо над нами — то же!

   И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,

  Уже бессмертным на смертное сходит ложе.

  В певучем граде моем купола горят,

  И Спаса светлого славит слепец бродячий...

  И я дарю тебе свой колокольный град,

   — Ахматова! — и сердце свое в придачу. 

  Звуковая инстументовка стиха перекликается со звучанием имени Анны Ахматовой и отсылает к богатству ахматовского стиха, который отличался утонченными ассонансами и аллитерациями. В отличие от блоковского цикла, имя Ахматовой повторяется дважды уже в первом стихотворении. Для Цветаевой она - достойная соперница среди поэтов-современников, у них «судьба одна». Цветаева выражает восхищение и готовность признать превосходство своей «северной сестры», «Царскосельской Музы». Она обладала удивительным даром - восхищаться чужим талантом. Цветаева была совершенно чужда своекорыстия и зависти, что исходило из ее отношения к поэзии как к чему-то сверхличному. Так и к стихам Ахматовой она отнеслась как к дару Божьему, явленному миру в этой женщине. Лейтмотив цикла — переплетение судеб, параллельность путей:

  Не отстать тебе! Я — острожник,

  Ты — конвойный. Судьба одна.

  И одна в пустоте порожней

  Подорожная нам дана.

  («Не отстать тебе!Я — острожник...»)

     Образ Ахматовой многомерен ив чем-то напоминает лирическую героиню самой Цветаевой: она «разъярительница бурь, насылательница метелей», «чернокнижиица», грозная, и кроткая, греховная и не подверженная изъянам.

     С весны 1917 года начинается трудный период в жизни Цветаевой, она оказывается в водовороте событий, в самой гуще смуты. Жизнь ее в эти годы — это многочисленные переезды из Москвы в Крым и обратно, трудный неустроенный быт, голод. С началом Гражданской войны уходит в Белую армию Сергей Эфрон, а Цветаева остается в Москве одна с двумя детьми (в апреле 1917 года родилась вторая дочь Ирина) без всяких средств к существованию, не имея никаких навыков самостоятельного ведения дома. Сохранилась ее дневниковая запись: «Мой день: встаю — верхнее окно еле сереет — холод — лужи — пыль от пилы — ведра — кувшины — тряпки — везде детские платья и рубашки. Пилю. Топлю. Мою в ледяной воде картошку, которую варю в самоваре... Хожу и сплю в одном и том же коричневом, однажды безумно севшем, бумазейном платье, сшитом весной 17-го за глаза... Все прожжено от падающих углей и папирос... Потом уборка... Потом стирка, мытье посуды... Не записала самого главного: веселья, остроты мысли... страстной нацеленности всего существа — все стены исчерканы строчками стихов...».

  Цветаева стоически переносила становившиеся все более тяжелыми бытовые условия. Она, как и многие, ездит из Москвы в близлежащие города и деревни за продуктами, пытается работать в Наркомнаце, но, будучи не в силах постигнуть то, что от нее требовали, уходит через полгода, поклявшись больше никогда не служить. Она распродает свои вещи, собственноручно изготавливает рукописные книги, тиражом в несколько экземпляров, и отдает их на продажу в Лавку писателей, изредка выступает с чтением стихов, участвует в коллективных альманахах, подготавливает к печати несколько сборников стихов. Цветаева не может остаться безучастной к тому, что совершалось в России, не случайно ею сказано: «Ни одного крупного русского поэта современности, у которого после Революции не дрогнул и не вырос голос, — нет». Она относилась к происходящим событиям как к хаосу, крушению привычного мира и с неизменной жалостью к жертвам этого крушения, кто бы они ни были. Ее лирическая героиня ощущает горечь и стыд за время, когда нельзя считать себя человеком. Но главным в осмыслении революции для Цветаевой является не политическое начало, а культурно-психологический аспект - гибель системы ценностей, определявшей целую эпоху. Она с увлечением записывает впечатления от окружающего, услышанные слова, разговоры, много работает в эти годы.

  Период с 1917 по 1920 годы станет исключительно плодотворным в жизни Цветаевой. В ее поэзии царит стилистическая разноголосица, она много экспериментирует и сразу в нескольких направлениях. За это время Цветаева написала более 300 стихотворений, шесть романтических пьес, поэмы «Царь-девица», «Молодец». Только малая часть написанного в этот период вошла в сборник «Версты II» (1921). В годы бурного развития цветаевского гения ее талант не получил должного отклика. Уже в эмиграции, отвечая корреспонденту, сказавшему, что ее, Цветаеву, «не помнят», она написала: «Нет, голубчик, меня не «не помнят», а просто — не знают. Физически не знают. Вкратце: с 1912 г. по 1920 г. я, пиша непрерывно, не выпустила, по литературному равнодушию, вернее по отсутствию во мне литератора (этой общественной функции поэта), - ни одной книги. Только несколько случайных стихов. <...> Я жила, книги лежали. <...> В 1922 г. уезжаю за границу, а мой читатель остается в России, куда мои стихи ... не доходят... Итак, здесь — без читателя, в России - без книг...».

     В 1917 году Цветаева сближается с кружком артистической молодежи из Второй и Третьей студии Художественного театра, которым руководил Вахтангов. В 1918 и 1919 гг. ею были созданы пьесы «Червоный валет», «Метель», «Приключение», «Фортуна», «Каменный ангел», «Феникс».

     Этот драматургический романтический цикл основывался на западноевропейской культурной и литературной традициях, которые еще с юношеского увлечения Ростаном были очень близки Цветаевой. Но пьесы так и не были поставлены при ее жизни.

  Наблюдения Цветаевой над происходящим в стране в послереволюционные годы выливаются в исторические ассоциации, воплощенные во многих ее пьесах. Она обращается к Европе XVIII века и начинает проецировать эпоху Великой Французской революции на современную ей революционную действительность. В пьесе «Фортуна» (1919) приговоренный к гильотине Лозэн говорит:

  Да, старый мир, мы на одном коне

  Влетели в пропасть, и одной веревкой

  Нам руки скрутят, и на сей стене

  Нам приговор один - тебе и мне:

  Что, взвешен быв, был найден слишком легким...

  Происходящие события Цветаева воспринимает как «трагедию уничтожения историей определенных человеческих типов, людей того культурно-психологического склада, который определил целую эпоху, будь то Просвещение или Модернизм». Но их смерть — это и приговор новому миру, из которого вместе с ними уходит целая культура жизни.

Если жизнь в исторической действительности оказывалась невозможной, то следовало искать иную нишу, которой и стало творчество. Все свойства собственной личности теперь переосмысляются как проявления личности поэта. Оплотом для жизни, ее спасением становится творчество («Мое убежище от диких орд, / Мой щит и панцирь, мой последний форт / От злобы добрых и от злобы злых — / Ты — в самых ребрах мне засевший стих!»). Знаменательны сравнения, к которым прибегает Цветаева, создавая образ поэта-творца: цветы и звезды, растущие неуправляемо, кровь из собственных жил, пламя костра, на котором сгорает дотла и вновь возрождается птица Феникс. Появляются во множестве стихи о высоком предназначении поэта: «Умирая, не скажу: была...», «Если душа родилась крылатой...», «Что другим не нужно — несите мне!». Цветаева сосредоточена на постижении своей роли Поэта, на той ответственности, которую налагает это звание, и на особенностях восприятия жизни поэтом. 

  В черном небе — слова начертаны —

   И ослепли глаза прекрасные...

  И не страшно нам ложе смертное,

  И не сладко нам ложе страстное.

  В поте — пишущий, в поте — пашущий!

  Нам знакомо иное рвение:

   Легкий огнь, над кудрями пляшущий, —

  Дуновение — Вдохновения!

  («В черном небе слово начертаны...»)

     Она убеждена, что «если душа родилась крылатой», то вся жизнь должна быть подчинена этому огню, поэтому стихотворение «Знаю, умру на заре! На которой из двух...» заканчивается словами: «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом».

  Цветаева по-новому осмысляет «умение жить», где одним из главных постулатов становится и осуществление себя в любви. Так проявляют себя герои ее пьес, на любви как символе жизни, сопротивляющейся небытию, сосредоточена лирическая героиня стихов Цветаевой. Большой пласт в ее лирике этого времени составляют любовные стихи, бесконечная «исповедь сердца»: «Я — страница твоему перу...», «Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе...», «Комедьянт», «Вчера еще в глаза глядел...», «Пригвождена к позорному столбу...» и др. «От обольщения к разочарованию — таков «любовный крест» цветаевской героини. Страсти и характеры оставались в стихах поэта; «первопричины», образы живых людей, начисто в его сознании разрушались. Единственный человек, чей образ ни в жизни, ни в поэзии не только не был разрушен, но совершенно не потускнел, был Сергей Эфрон». Ему посвящены стихи «Писала я на аспидной доске...», «Сижу без света и без хлеба...», «О, скромный мой кров! Нищий дым!».

В послереволюционные годы драматичность судьбы Цветаевой усугубилась опасной двусмысленностью положения, в котором она оказалась из-за того, что ее муж был в рядах Белой армии. Почти три года она не имела о С.Эфроне никаких сведений. В самое тяжелое время, в 1919 году, Цветаева отдала дочерей в Кунцевский детский приют, чтобы пережить голод. Вскоре тяжело заболела Аля, и ее пришлось забрать домой, а в это время от голода умерла маленькая Ирина. Цветаева была оглушена потерей дочери, одиночеством, обвинениями в ее гибели. Она остро переживала безысходное чувство беспомощности, покинутости, потерянности.

  Звезда над люлькой - и звезда над гробом!

   А посредине — голубым сугробом —

  Большая жизнь. — Хоть я тебе и мать,

  Мне больше нечего тебе сказать,

   Звезда моя!..         («Звезда над люлькой — и звезда над гробом...» 

  Своеобразной летописью революционных лет можно считать цикл стихов Цветаевой «Лебединый стан» (1917— 1921). Это не просто лирическая реакция на внешние события, а попытка осмысления революции в контексте истории, стремление разобраться в истоках происходящего и предвидеть будущее. Отклики Цветаевой на окружающую реальность часто противоречивы и даже противоположны, но чаще всего она воспринимала происходящее как хаос, крушение старого мира: 

                       Из строгого, стройного храма

                     Ты вышла на визг площадей...

                - Свобода! - Прекрасная Дама

                Маркизов и русских князей.

                 Свершается страшная спевка,-

                 Обедня еще впереди!

                    - Свобода! - Гулящая девка

                   На шалой солдатской груди!

  («Из строгого, стройного храма...»)

  Во многих стихах «Лебединого стана» проявился романтический идеализм Цветаевой. Она воспевает смерть ради идеи, прибегает к высокой патетике. Ее сочувствие всегда на стороне побежденных, гонимых, жертв, кем бы они ни были. Белые и красные, в ее представлении, — дети одной матери — России.

  Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!