Образ Африки в творчестве Н.С. Гумилева

            И, наконец, Харар. Этот город занял особое место в странствиях Н. Гумилева. Он был там подолгу в каждом из своих путешествий. И на этот раз повстречал там своих старых знакомых. Разыскал абиссинца – директора местной школы. «…Склонный к философствованию, как большинство его соотечественников, он высказывал подчас интересные мысли, рассказывал интересные истории, и все его миросозерцание производило впечатление хорошего и устойчивого равновесия. С ним мы играли в покер и посетили его школу, где маленькие абиссинцы лучших в городе фамилий, упражнялись в арифметике на французском языке….» [20, с. 210].

            Н. Гумилев интересовался историей Харара. Н. Гумилев встретил в Хараре человека, который потом стал императором Абиссинии  и сумел удержаться на троне поразительно долго – 44 года.

           Хайле Селассие I, император Эфиопии с 1930-1974 года; по официальной абиссинской генеалогии его считали 225-ым   потомком царя Соломона и царицы Савской, основателей соломоновой династии, обладавшей исключительным правом власти в этой стране.

            Н. Гумилев встретился с Хайле Селассие, когда тот был дэджазмачем  - один из высших титулов Абиссинии; в написании Н. Гумилева – дедьязмач) губернатором Харара и окружавших его территорий. Звали его тогда Тэфери Мэконнын. Н. Гумилев считал, что ему было 19 лет. На самом деле чуть больше 21 года.

            К будущему Хайле Салессие Н. Гумилев явился, чтобы получить пропуск-разрешение на путешествие по Абиссинии.

           По традиции являться следовало с подарком. И к ногам Тэфери был поставлен ящик с бутылками вермута. Но тот ответил, что «…без приказа из Аддис-Абебы он ничего сделать не может.… Тогда мы просили о разрешении дедьязмача о разрешении сфотографировать его, и на это, он тот час же  согласился. Через несколько дней мы пришли с фотографическим аппаратом…» [20, с. 213-214].

              Эти снимки одни из самых ранних фотографий Хайле Салессие. В музее этнографии сохранились их негативы.

           Интересны заметки Гумилева о том, как управлялся Харэр. Харэр был завоеван императором Менеликом и поначалу им управлял Мэконнын, отец Тэфэри. Гумилев назвал его одним из величайших государственных людей Абиссинии и даже помянул в стихах.

            Непосредственно же перед Тэфэри Харэром управлял генерал Бальча.

            "Это был человек сильный  и суровый. О нем до сих  пор говорят в городе, кто с  негодованием, кто с неподдельным  уважением. Когда он прибыл  в Харрар, там был целый квартал веселых женщин, и его солдаты принялись ссориться из-за них, и дело доходило даже до убийства. Бальча приказал вывести их всех на площадь и продал с публичного торга [как рабынь], поставив их покупателям условие, что они должны смотреть за поведением своих новых рабынь. Если хоть одна из них будет замечена, что она занимается прежним ремеслом, то она подвергается смертной казни, а соучастник ее преступления платит штраф в десять талеров. Теперь Харрар едва ли не самый целомудренный город в мире, так как харрариты, не поняв, как следует, принца, распространили его даже на простой адюльтер. Когда пропала европейская почта, Бальча приказал повесить всех обитателей того дома, где нашлась пустая сумка, и четырнадцать трупов долго качались на деревьях по дороге между Дире-Дауа и Харраром" [20, с. 215-216].

               О правлении самого Тэфэри:   "Тафари, наоборот, мягок, нерешителен и непредприимчив. Порядок держится только вице-губернатором фитаурари Габре, старым сановником школы Бальчи. Этот охотно раздает по двадцать, тридцать жирафов, т.е. ударов бичом из жирафьей кожи, и даже вешает подчас" [20, с. 215-216].

            Так что сам будущий император  жестоких приказов не отдавал, зато позволял это делать своим подчиненным. Иными словами, уже тогда проявлял тот самый макиавеллизм, который ему приписывали. Но, может быть, и не стоит судить его строго. Нравы были суровы, и режим, пришедший в 1970-х на смену императорскому, как все мы убедились, оказался еще более жестоким.

            Юный Тэфэри, по свидетельству Гумилева, завел в Харэре первый в Абиссинии театр, пригласив заезжих индийских актеров. Гумилев побывал на одном из спектаклей и подробно описал все увиденное. Как и судебное разбирательство, свидетелем которого он стал.

            О том, что было после Харара, в дневнике лишь две фразы: «…Мы решили, что Харар изучен настолько, насколько нам позволяли наши силы, и так как пропуск мог быть получен лишь через дней восемь, налегке, т.е. с одним грузовым мулом и тремя ашкерами, отправились в Джиджига к сомалийскому племени «Габаризаль». Но об этом я позволю рассказать в одной из следующих глав…» [12, с. 211].

            Совсем в древнем духе проделываются в городе мелкие мошенничества. Н.С. Гумилев в своем дневнике приводит пример одного из таких мошенничеств: «Навстречу нам по многолюдной улице шел с ружьем на плече мальчишка – негр лет десяти, по всем признакам раб, и за ним из-за угла следил абиссинец. Он не дал нам дорогу, но так как мы ехали шагом, нам не трудно было объехать его. Вот показался красивый харарит, очевидно, торопившийся, так как он скакал галопом. Он крикнул мальчишке посторониться, тот не послушался и, задетый мулом, упал на спину, как деревянный солдатик. Следивший из-за угла абиссинец бросился за хараритом и, как кошка, вскочил позади седла. «Ба Менелик, ты убил человека». Харарит уже приуныл, но в это время негритенок, которому, очевидно, надоело лежать, встал и стал отряхивать с себя пыль. Абиссинцу все-таки удалось сорвать талер за увечье, чуть-чуть не нанесенное его рабу» [17, с. 274]. Есть и пример, связанный с мошенничестве абиссинцев при продаже мулов. В Абиссинии очень трудно купить мулов, так как нет специальных мест для их продажи и, поэтому приходится ходить по домам и спрашивать, нет ли продажных мулов. В связи с этим «…у абиссинцев разговаривают глаза: может быть, белый не знает цены и его можно надуть. К отелю тянется цепь мулов, иногда очень хороших, но зато безумно дорогих. Когда эта волна спадет, начинается другая: ведут мулов больных, израненных, разбитых на ноги в надежде, что белый не понимает толк в мулах, и только потом поодиночке начинают приводить хороших мулов и за настоящую цену» [17,   с. 275].

           Очень жаркая погода откладывает свой отпечаток на образ жизни горожан. Среднемесячная температура в Африке составляет 30-35 градусов по Цельсию выше нуля, поэтому приходится приспособляться – вся деятельность или рано утром, или под вечер: «От двенадцати до четырех часов пополудни улиц кажутся вымершими: все двери закрыты, изредка, как сонная муха, проплетется какой-нибудь сомалиец. В эти часы принято спать так же, как у нас ночью. Но затем неведомо откуда появляются экипажи, даже автомобили, управляемые арабами в пестрых чалмах, белые шлемы европейцев, даже светлые костюмы спешащих с визитами дам» [17, . 265].

            В дневнике есть очень точные наблюдения за социальным положением жителей Африки: «Сколько лет англичане заняты покорением Сомалийского полуострова и до сих пор не сумели продвинуться даже на сто километров от берега. И в то же время нельзя сказать, что Африка не гостеприимна.…Но она ждет именно гостей и никогда не признает их хозяевами» [13, с. 79-80]

            Не секрет, что Африка являлась центром работорговли, и многие европейцы в поисках дешевой рабочей силы приплывали в Африку. Также работорговля была распространена и внутри континента.

            Причем в жертву приносили самого достойного из племени. Для европейца эти обряды казались просто дикими пережитками прошлого, не имеющими места и права быть в современном, цивилизованном обществе.

             Таким образом, в дневнике мы находим доказательства того, что народы Африки очень своеобразны и самобытны. Жителей Африки нельзя охарактеризовать одним словом, т.к. у всех разные вероисповедания, обычаи, место обитания, различные климатические условия и многое другое.  Большое внимание в «Африканском дневнике» уделяется описанию племен: сомалийцев, абиссинцев, галласов, хараритов.   Сомалийцы – воинственные, способные к искусству; абиссинцы – отличаются быстроногостью, любви этого народа к судебным тяжбам. В дневнике Гумилев обращает внимание на обычаи аборигенов преподносить подарки людям, имеющим власть в государстве. Джибути, Дире-Дауа, Харар – наиболее часто упоминаемые города в дневнике. Характерные черты жителей той или иной страны, города, племени, показанные Гумилевым в «Африканском дневнике» и составляет  геокультурный образ страны. 
 
 
 
 

§ 2.  Многоликий мир африканской природы в стихотворениях

Н.С. Гумилева

 

            При рассмотрении расположения стихов в книгах Н. Гумилева, можно увидеть то, что в первой книге («Путь конквистадоров») – африканских стихов совсем нет, может быть, потому что он не считал ее своей, называя свою третью книгу второй. Во второй книге («Романтические стихи»), есть довольно много явно африканских стихов.

          Гумилев гордился «африканскими» стихами, вошедшими в этот сборник. В декабре 1907 года он писал из Парижа Брюсову, которого считал своим мэтром: «У меня есть три стихотворения, род серии, африканские мотивы. Два из них, «Жирафа» и «Носорога», Вы знаете». Третье – «На таинственном озере Чад» («Озеро Чад») -  было приложено к письму. [20, с. 104-106].

           А вот сборник «Шатер» полностью посвящен Африке.

           Африка в поэзии Н. Гумилева очень часто связана с понятием рая, но глубина понятия «рай», предусматривает ширину и многоплановость связей. Африка у Н. Гумилева может быть «земным раем» в метафорическом смысле.

            Например, она противопоставляется повседневной серости и банальности:

                               …Ах, бежать бы скрыться бы, как вору,

                               в Африку, как прежде, как тогда.

                               Лечь под царственную сикомору

                               И не подниматься никогда.

                               Бархатом меня покроет вечер,

                               А луна оденет в серебро,

                               И, быть может, не припомнит  ветер,

                               Что, когда-то я служил в  бюро…

«Вероятно из жизни предыдущей»

           Это бюро с его «канцелярской волокитой» настолько постыдное воспоминание для героя, восхищенного образом Африки, что тот боится как-бы Африка, одевшая его как принца, в «серебро и бархат», не узнала о подобном позоре и не разгневалась на подобную пустую трату времени [17, с. 266].

           Образ Африки в стихотворениях может быть противопоставлен религиозной нетерпимости, фанатичной и не нужной даже верующим.

            Н. Гумилев – человек религиозный, значит слово «Бог», мог употреблять только в христианском значении. И, тем не менее, в образе Африки все вековые споры затихают перед величием и красотой тех мест – мест земного рая.

…О тебе, моя Африка, шепотом

в небесах  говорят Серафимы…

«Вступление»

            О чем еще могут говорить серафимы шепотом, т.е. с почтением, как не о Боге или о чем-то, тесно связанном с ним? Н. Гумилев, как человек верующий, вряд ли стал бы всуе употреблять религиозные термины. При этом Бог для него – не абстракция. Наоборот, все связанное с Богом очень реально и может принимать конкретные формы. Так Африка принимает образ райского сада:

                                   …Садовод всемогущего Бога

                                    в серебрящей мантии крыльев

                                    сотворил отражение рая:

                                     он раскинул тенистые рощи

                                     прихотливых мимоз и акаций.

                                     Расселил по холмам баобабы,

                                     В галереях лесов, где прохладно

И светло, как в дорическом храме,

                                     Он провел многоводные реки

                                     И в могучем порыве восторга

                                     Создал тихое озеро Чад…

            Это не рай, но отражение рая, земная копия, обладающая при этом многими свойствами прототипа.

            Например, в этом «земном райском саду» есть райские животные:

                            …Далеко, далеко, на озере Чад

                              Изысканный бродит жираф.

                              Ему грациозная стройность и  нега дана,

И шкуру  его украшает волшебный узор…

«Жираф»

             Этот прекрасный жираф, полный «грациозной неги», так изящен и изыскан, что не может быть райским животным, священным и волшебным [20, с. 273], что в ней совершаются настоящие чудеса:

                                   ...Ничто меня утешить не могло.