Поэтика и проблематика поэмы "Двенадцать"

С офицерами блудила – 
Поблуди-ка, поблуди! 
С юнкерьём гулять ходила – 
С солдатьём гулять пошла?

Эх, эх, согреши! 
Будет легче для души![2]

Императрицу можно  рассматривать как символ русской  государственности, и тогда поведение  блоковской Кати можно рассматривать, как иносказательное описание внешней политики страны. Если принять трактовку образа Катьки, как олицетворения государственной системы, то и строки

Гетры серые носила 
Шоколад Миньон жрала…[2]

можно пояснить как описание состояния этой системы. Ни гетры, ни шоколад Миньон продукцией русской промышленности не являются. В начале ХХ века, как и сейчас, большинство товаров для пользования обеспеченным меньшинством импортировались из-за рубежа. Т.е. государственная экономика была не состоятельна, т.к. не могла обеспечить всех своих граждан отечественной продукцией. Но и более того государственная непритязательность в выборе мировых союзников (как у императрицы Екатерины = блоковской Катьки в выборе партнёров) обусловлена именно тем, что экономика России и благополучие её граждан зависело от благоволения её союзников экспортировать свои товары.

Такая система  организации была завезена в Россию Петром I. «Бороды буду резать» –  сказал тогда царь, имея в виду начало коренных преобразований, и вот, пожалуйста:

У тебя на шее Катя, 
Шрам не зажил от ножа.[2]

Итак, за образом  Катьки скрывается образ русской  государственной системы управления, представители которой в XVIII веке отделались бородами да царапиной на шее, а в XX веке поплатились головой:

А Катька где? – Мертва, мертва! 
Простреленная голова![2]

На счет второго (первое было: разгул фаворитизма) надо отметить, что Екатерина II жесточайшим  образом подавляла крестьянское сословие. Именно она издала в 1767г  самый бесчеловечный указ за всю  историю крепостничества. Этим указом любая жалоба крестьянина на помещика объявлялась тягчайшим государственным преступлением. Помещики имели право делать со своими крепостными, что угодно – могли истязать их, ссылать на каторги, торговать людьми, как скотом. Т.е. политика императрицы была направлена на развитие в глубь того самого крепостничества, с которым в начале ХХ века так и не смогли справиться мирными методами, вследствие чего и появляются 12, а Катька (государство) убита.

Именно в эту  Святую, «толстозадую» Русь, с её прогнившей государственностью, её кондовыми порядками да ветхими избами, с её непритязательностью в выборе мировых союзников собираются пальнуть двенадцать.

Но почему святую? Таковой эпитет, на мой взгляд, не может быть объяснен тем, что: «…в  нем Блок сравнялся с Достоевским — в духовном, пророческом видении, что в здешнем мире порок и мерзость смежены со святостью и чистотой.» Такое мнение лишь запутывает картину и скрывает то, Блок выставил вперёд

Что нынче не весёлый, 
Товарищ поп?[2]

Как можно увидеть  из истории России, Церковь, именуемая Христовой, также и Святой, редко когда приходила на помощь обездоленным и угнетаемым, кроме тех случаев, когда эта помощь отвечала её отнюдь не бескорыстным интересам. Даже при той самой Екатерине II вместо того, чтобы попытаться смягчить участь народа или хотя бы поддержать крестьянские восстания, церковнослужители безапелляционно придавали их лидеров анафеме. За какие ещё кровавые события отвечает Церковь – всего не упомнишь. Последнее из них – «Кровавое воскресенье» 1905 года.

Теперь  об отражении в поэме главной  общемировой проблемы, которую больше нельзя обходить молчанием. Обратимся  к буржую, стоящему на перекрёстке  и жалкой псине за его спиной.

Стоит буржуй, как пёс голодный, 
Стоит безмолвный, как вопрос. 
И старый мир, как пёс безродный, 
Стоит за ним поджавши хвост.[2]

На  мой взгляд, в этом месте всё  наиболее прозрачно – сам Блок, понимая сколь важно, чтобы все  могли осмыслить эту часть, дал  ключ к пониманию: пёс, олицетворение  старого мира, старается спрятаться за символом капитализма советской эпохи – буржуем. Перекресток достаточно ясно намекает на крест, символ христианства, «истины». На эту «истину» устойчиво опирается буржуй и на ней стоит старый пес («старый свет» – Европа). Важно отметить, что буржуй – никто иной, как главный враг «двенадцати» (судя по социалистической идеологии того времени), однако он не только не бежит от них, но и даже не пугается, видя наступление беспощадной и непонятной, для старого мира, силы. Почему? Вот тут, пришло время пояснить один момент из христианского учения, на который я буду опираться в построении дальнейшего рассуждения.

Итак, буржуй не бежит от «новой» силы в лице 12 потому, что сила сия дана этим людям  им же самим. Он пока ещё опирается  на христианство и главный символ этого христианства – Иисус, будет вести сторонников «нового» учения взращенных на «старой» почве. И Иисус, и буржуй неуязвимы для двенадцати, потому что «апостолы» ХХ века в силу ограниченности своих кругозора и способностей не могут осознать и осмыслить, каким образом ими управляют эти люди.

…Вдаль идут державным шагом… 
– Кто ещё там? Выходи! 
Это – ветер с красным флагом 
Разыгрался впереди…[2]

Заметьте, 12 почувствовали  присутствие некой силы, которая  по своей воле направляет их движение. Как видно далее из текста поэмы, «апостолы» ХХ века предпринимают попытки выявить это водительство, преодолеть его и даже уничтожить (т.е. освободить свою волю от чужой власти). Эти попытки ни к чему ни приводят – сей вождь для них неуязвим, потому, как непонятен. А вождь это тот же, что и 2000 лет назад, переменивший обличие и потому не узнанный, и несущий ту же доктрину, нашедшую выражение в иных образах, и потому не замеченную.

Только нищий пёс голодный 
Ковыляет позади… 
Старый мир, как пёс паршивый[2]

Старый пес  учуял запах прежней сущности, и устремился за знакомым злом. Однако 12 не могут должным образом понять значение присутствия этого пса, и искренне веря в новизну своей правды, пытаются отогнать старый мир, как они думают, носитель прошлых гибельных заблуждений, ничего общего с новым учением не имеющих. Но сложно обмануть собачий нос, учуявший запах хозяина:

В белом венчике из роз 
Впереди Исус Христос.[2]

Не стоит возлагать  вину за все на Иисуса Христа. Исторически  реальная личность по имени Иисус  за бессовестный культ себя потомками ответственности не несёт. Однако именно он идет впереди двенадцати, потому как его образ стал символом рабского построения мира, символом христианского учения и как следствие олицетворением ставленника «скрывающего» лицо буржуя.

В поэме «Двенадцать» Блок с помощью символов показал нам истинную подоплёку не только революции 1917г, но и христианского ученья, капиталистического и монархического русского государственного устройства, а так же безвластия показательных политиков. Он не был понят соотечественниками, так как его символьный язык, подобно образному языку Пушкина, намного превосходил понятия современников. Даже спустя почти столетие поэма «Двенадцать» не всеми понимается объективно. Однако же, необходимо усвоить то, что Блок иносказательно открыл нам своим произведением, а именно

• современное христианство, в его исторически сложившемся виде весьма далеко от Божественного откровения, и было бы безумием возрождать то, что однажды рухнуло в начале ХХ века по причине своего античеловеческого паразитизма.
• капиталистическое устройство мира, построенное на основе кредитно-финансовой системы также несостоятельно, так как система эта является наглядным выражением библейско-христианской рабовладельческой доктрины, а по какой причине несостоятельно христианство.
• Монархическое либо демократическое государственное устройство, как и всё выше перечисленное не относится к свободным и состоятельным, так как официальная власть в нем принадлежит тем же самым людям, что и в двух предыдущих случаях.
• Революция, социализм и марксистское учение не являются чем-то новым, но лишь замаскированным старым и потому мало чем отличаются от всего выше перечисленного.

Как говорил  историк Ключевский: «История не учительница, а надзирательница. Она ничему не учит, но жестоко наказывает за незнание уроков». Поэма Блока «Двенадцать» может послужить каждому из нас хорошим уроком, усвоив который мы могли бы объективно оценить современный нам мир и определить, где же находится истинная правда, а где под различными масками скрывается обличенная поэтом ложь, чтобы больше не платить за ошибки ту высокую, кровавую цену, уже раз заплаченную нашими предками. Воля каждого, какого взгляда придерживаться, однако же, единожды неверно принятое решение способно трагическим образом отразиться на судьбе каждого, как о том предостерегал Ключевский и как то старался предотвратить А.Блок.[11, 6]

Всё, написанное выше, совершенно не раскрывает заголовка  раздела и никуда не годится в  качестве  магистерского исследования. О чём можно говорить без единой ссылки на работы литературоведов прошлых эпох и сегодняшнего дня, без приведения спектра мнений, полемики!?  Всё совершенно списано, никакого анализа!

2.2.    Проблематика поэмы в зеркале  советских и современных литературоведческих  исследований.

Самая знаменитая и загадочная поэма символиста Блока была создана в постсимволистскую эпоху "утверждая пафос революции"[4 С.148].  Она "стала первой страницей и советской литературе"[24 С.7].

В первой же строфе поэмы заявлена не только оппозиция  черного и белого (тьмы и света), на что неоднократно обращалось внимание [25 С.544-545], но и неустойчивость этого видимого контраста. Существенной особенностью начала поэмы является как раз не онтологизация символики черного и белого и определенная семантика данной символики (на что провоцирует читателя само заглавие поэмы), а, напротив, манифестация зыбкости границ между тьмой и светом.

"Вечер"  и "снег", наделенные атрибутами  черного и белого, уже по своей  природе не могут обладать  константностью: временной ряд (вечер)  и

пространственный (снег) сами по себе вовлечены в бесконечные природные

циклические превращения. Неустойчивость подчеркивается как  четырехкратным повтором слова "ветер" в первой же строфе, так и строкой "На ногах не стоит человек". Переход от символики мирового ветра  как такового к населенной людьми земле имеет предельно универсальный характер: речь идет о каждом человеке (во второй строфе, где слово "ветер" упомянуто в пятый раз, человек становится неуверенным ходоком; если ранее в тексте его действие передавалось отрицательным "На ногах не стоит", то теперь обобщенный "всякий ходок" изображается скользящим - "скользко", "скользит"). Именно акцентуация этой неустойчивости и является

единственной  подлинной доминантой поэмы.

Можно усмотреть  и своеобразную коллизию между мнимой неподвижностью белого снега, лежащего на земле (земной тверди), и подвижностью ветра. Уповающий на устойчивость тверди "ходок" авторской

волей сталкивается со своеобразной двойственностью мира: за кажущейся

очевидностью  всегда таится ее оборотная и опасная  для человека сторона:

"Под снежком - ледок". Интересно при этом, что "снег" трансформируется в

"снежок" (дважды  повторяется), что - на фоне неизменности  могущественного ветра - может свидетельствовать и о своего рода лингвистической неустойчивости, за которой мерцает его онтологическая неопределенность, ясная для автора, но не для "ходока".

Ироничность, появляющаяся в поэме начиная с ее второй строфы (уменьшительные "снежок", "ледок" корреспондируются со словом "ходок" и в такой же мере, в какой восклицание "ах, бедняжка!" соотносится со столь же ироническим представленным возгласом "Ох, большевики загонит в гроб!"), дополнительно релятинирует как будущую "серьезность," героев, так и саму потенциальную онтологичность света и тьмы. Следует вообще отметить изначальное авторское "введение", отличающее его кругозор от точек зрения героев поэмы: ветер гуляет "на всем Божьем свете", а не только на пространстве гибнущей старой России. Поэтому Россия является в данном тексте символом всего Божьего света - как грешная Катька становится профанным символом "Святой Руси".

Время действия поэмы можно определить по упоминанию о плакате "Вся власть Учредительному Собранию!" Эту отсылку можно  интерпретировать по-разному: как указание на начало января 1918 года - с его политическими реалиями; как время святок - с его темой "святочного карнавала"[26с.4-27]; как литургическое время от Рождества до Крещения (Богоявления), когда "вплоть до кануна Богоявления, нечистая сила невозбранно устраивает пакости православному люду и потешается над всеми, кто позабыл оградить свои дела крестом"[27с.34], "начинаются бесовские потехи''[28 с.159]. В последнем случае более ясной становится как семантика ветра (вьюги, пурги), так и явный лейтмотив бесовства, традиционно связываемый с вьюгой[29]. Заметим при этом, что в структуре поэмы можно усмотреть художественно-словесное присутствие обеих границ литургического времени: латентное указание на Рождество в первой главе мерцает в обращении к "Матушке-Заступнице" (Богородице), а явление блоковского "Иисуса Христа" читателю неожиданно происходит в финальной строке двенадцатой главы.