Институт городов побратимов в международных отношениях АТР на примере города Владивостока

По своему социальному происхождению 46,3% перебежчиков девяностых годов – это рабочие и крестьяне, то есть люди, не имеющие высшего (а часто – и полного среднего) образования. Еще 34,1% перебежчиков – это учащиеся (в основном школьники) и «лица без определенных занятий» (преимущественно женщины-домохозяйки). Служащие всех видов, в том числе партийные работники и учителя, составляют лишь 9,1% перебежчиков. Еще 6,7% перебежчиков 1996-2000 гг. – это дипломаты и работники заграничных учреждения КНДР, а 3,6% – военнослужащие. Таким образом, среди перебежчиков последних лет доля тех, кого можно считать представителями элиты или даже средних слоев северокорейского общества едва достигает 15-20%. Подавляющее большинство бывших жителей КНДР, прибывших в Республику Корея после 1995 гг. – это выходцы из низов.

В изменившихся условиях Закон 1962/1979 гг. был радикально пересмотрен. Новый Закон о перебежчиках (июнь 1993 г.) и принятый в июле 1997 г. его уточненный вариант предусматривают радикальное сокращение помощи вчерашним северянам. В частности, было прекращено предоставление в собственность жилья, уменьшены привилегии в области образования и медицинского обеспечения. Резко сократились и размеры денежных пособий. Времена, когда рядовой перебежчик мог вести вполне обеспеченную жизнь, при этом ничего особо не делая, канули в прошлое. В соответствии с Законом 1993/1997 г., перебежчики имеют право на три вида выплат. Во-первых, государство берет на себя выплату залога (только залога, а не собственно арендной платы!) за аренду жилого помещения общей площадью 7-10 пхён (25-35 кв.м, по нынешним южнокорейским меркам – крайне скромное жилище). Во-вторых, им выплачивается единовременное пособие в размере от 30 до 100 минимальных среднемесячных зарплат (корейский вариант российского МРОТа). Размер пособия, как и раньше, зависит от информационной и пропагандистской ценности перебежчика и в 2000-2001 гг. в среднем составлял 20 миллионов вон (15 тыс. долларов) на человека. Сумма эта соответствует средней зарплате за год, и при умелом подходе она может стать подспорьем в новой жизни, но никак не освобождает человека от необходимости добывать хлеб насущный. В-третьих, как и раньше, особо ценным перебежчикам полагаются специальные премии. Они могут быть весьма значительными. Так, капитан северокорейских ВВС Ли Чхоль-су, угнавший в 1996 г. в Сеул свой МИГ-19, получил вознаграждение в размере 420 миллионов вон (несколько более полумиллиона долларов по тогдашнему курсу). Бывший секретарь ЦК ТПК Хванъ Чанъ-ёп получил после своего побега из КНДР заметно меньшую, но все равно значительную сумму – 250 миллионов вон. Однако эти цифры не слишком типичны: 95% перебежчиков никаких специальных премий не получают вообще, так что для них все ограничивается разовым пособием и помощью с жильем[6].

Подтверждением радикального изменения политики Сеула в отношении северокорейских беженцев стала ситуация, сложившаяся в последние годы в Северо-Восточном Китае. После 1995 года, когда катастрофические наводнения в Северной Корее вызвали голод, значительное количество северокорейцев перешло на территорию КНР (благо, корейско-китайская граница охраняется не в пример слабее 38-й параллели). Оценки их количества в прессе очень разнятся, что связано как с отсутствием надежной статистики, так и с постоянными колебаниями числа беженцев, но ясно, что это число измеряется многими десятками тысяч. В своем большинстве беженцы сосредоточены в Манчжурии и зарабатывают себе там на жизнь случайными заработками.

На первый взгляд, наиболее логичным решением проблем для многих беженцев была бы миграция в Южную Корею. Однако в Сеуле оказываются лишь единицы. Вызвано это рядом причин, самой важной из которых является откровенное нежелание Южной Кореи видеть беженцев у себя. Поскольку беженцы находятся на территории КНР нелегально, то выехать в Южную Корею официальным путем, с надлежащим образом оформленными документами, они не могут. В тех случаях, когда беженцу удается установить контакт с южнокорейским консульством, ему, как правило, отказывают в помощи. Подобная осторожность во многом вызвана желанием избежать проблем в отношениях с Китаем, который, во-первых, тщательно оберегает свой нейтралитет во внутрикорейском конфликте, а во-вторых не стремится превращаться в перевалочный пункт для пестрой и небезопасной толпы рвущихся на Юг беженцев. Однако у пассивности Сеула есть и более серьезные причины: ясно, что беженцы – в своей массе малообразованные крестьяне – не имеют шансов успешно интегрироваться в южнокорейское общество. Оказавшись в Южной Корее, они, скорее всего, станут дополнительным источником социальных проблем. Кроме того, в последние годы Юг больше не стремится к полной и окончательной победе над Севером и, соответственно, к его дестабилизации – сохранение статус-кво устраивает Сеул куда больше[8].

Исключением являются те беженцы, которые представляют разведывательно-информационную или пропагандистскую ценность. Бывшие высокопоставленные военные, беглые сотрудники спецслужб или партийные работники могут рассчитывать на поддержку со стороны аппарата южнокорейских представительств, которые найдут способ вывезти их из Китая и доставить в Сеул. Легче попасть в Сеул и тем беженцам, которые каким-то образом смогли связаться со своими родственниками в Южной Корее и получить от них необходимое содействие в организации выезда, но таких счастливцев немного. Наконец, некоторым удается нелегально добраться до Южной Корее на китайском корабле (если учитывать строгость пограничного контроля в КНР – непростая задача), а там сдастся властям. Столкнувшись с подобной ситуацией, южнокорейские власти волей-неволей принимают самостоятельно проникшего на их территорию перебежчика.

По прибытии в Корею перебежчики попадают в распоряжение южнокорейских «компетентных органов», в первую очередь – Национального управления разведки (ЦРУ Республики Корея) и Министерства объединения. В течение нескольких недель их допрашивают, пытаясь выжать из них всю потенциально полезную информацию. В это время беглецы полностью изолированы от внешнего мира – фактически, они находятся под арестом, хотя и комфортабельным. После окончания допросов рядовые перебежчики направляются на специальные курсы, цель которых – подготовить их к жизни в Южной Корее. С августа 1999 г. учебный центр для перебежчиков действует в Ансоне – уездном городе примерно в 70 км к югу от Сеула. Программа центра рассчитана на три месяца. По мнению большинства выпускников центра, эффективность обучения там не очень велика, и центр существует, скорее, из бюрократических соображений, «для галочки». Преподаватели зачастую просто не могут найти общий язык со своими слушателями – слишком отличается уж отличается от южнокорейских стандартов культурный багаж и жизненный опыт перебежчиков. Печальную известность получили часто происходящие в центре драки учащихся между собой, а также их нападения на сотрудников.

После окончания курсов перебежчик получает полагающееся ему единовременное пособие и отбывает на новое место жительство, которое на первых порах определяется властями (в последнее время северян стараются расселять на некотором удалении от столицы, в провинции – к неудовольствию самих перебежчиков). С этого момента бывший гражданин «страны чучхе» оказывается предоставлен сам себе. Начинается новая жизнь, которая для большинства оказывается полной трудностей и разочарований.

Большее внимание к проблемам оказавшихся на Юге северян привлек инцидент, произошедший в феврале 1996 г. Главным его героем стал Ким Хёнъ-док, бежавший из Северной Кореи в Китай в октябре 1993 г. После разговора в южнокорейском посольстве в Пекине, которое, как и следовало ожидать, решительно отказало в содействии молодому (ему не было и 20 лет) кандидату в перебежчики, Ким Хёнъ-док отправился во Вьетнам и в сентябре 1994 г. через Гонконг все-таки добрался до Сеула. Там жизнь его складывалась не слишком удачно: выданных в качестве разового пособия денег хватило лишь на крохотную комнатку в Сеуле, а постоянную работу найти никак не удавалось. В феврале 1996 г., полностью разочаровавшись в «новой жизни», Ким Хёнъ-док предпринял неудачную попытку побега – на этот раз уже из Южной Кореи в Северную (беглец был обнаружен и задержан пограничниками). В 2001 г., размышляя о причинах своей неудавшейся попытки к бегству, Ким Хёнъ-док, который к тому времени повзрослел, окончил университет и стал сотрудником аппарата парламента, сказал: «Разочарование было большим. В первую очередь, было трудно выносить общественную атмосферу, в которой человека оценивают только по его деньгам». В другом интервью повзрослевший (28 лет) Ким Хёнъ-док заметил: «Я больше не буду убегать никуда. Утопии нет нигде». Увы, осознание этого очевидного факта проходит для большинства перебежчиков весьма болезненно.

С редким единодушием и сами перебежчики, и работавшие с ними специалисты отмечают одну любопытную закономерность: чем более высокое общественное положение занимал человек в КНДР, тем, как правило, больше у него шансов на успех на Юге. Бывшие северокорейские партаппаратчики, дипломаты, чиновники, офицеры, как правило, смогли приспособиться к реальностям южнокорейского общества и занять в нем неплохое положение. С другой стороны, бывшие лесорубы, крестьяне или рыбаки и в Южной Корее оказываются на низших ступенях общественной лестницы: как правило, им не удается получить образование (обычно они и не пытаются этого сделать), а их адаптация к новым условиям протекает с большим трудом. Именно с выходцами из северокорейской элиты связаны почти все примеры удачных карьер перебежчиков. Ли Чонъ-гук, бывший повар элитарного пхеньянского ресторана «Чхонрюгван» (по статусу – нечто вроде «Метрополя» в Москве советских времен) создал в Южной Корее сеть ресторанов. Син Ёнъ-хи, бывшая танцовщица ведущей северокорейской танцевальной труппы «Мансудэ», на Юге стала актрисой, с некоторым успехом играющей в телесериалах роли второго плана. Ее муж Чхве Се-ёнъ, сын заведующего финансовым отделом ЦК ТПК, руководит собственной фирмой, которая занята валютными операциями. Некоторым удалось устроиться в исследовательские центры, занимающиеся проблемами Севера, но эта – в целом неплохо оплачиваемая – работа доступна только образованным перебежчикам. Например, Чанъ Хэ-сонъ, который в свою бытность на Севере специализировался на радиопьесах о страданиях южнокорейского народа под гнетом американских империалистов и их марионеток, ныне работает в Институте политики объединения и продолжает свою литературную деятельность, переключившись теперь на описание страданий северокорейского народа под коммунистическим гнетом. Большинство бывших студентов – тоже, как правило, выходцев из северокорейской элиты – воспользовалось своим правом на льготное поступление в вузы и после окончания также неплохо устроились.

Однако все эти примеры относятся только к представителям северокорейской политической и интеллектуальной элиты, доля которых в общей массе перебежчиков теперь невелика. В своем большинстве перебежчики отнюдь не преуспевают материально. В 2000 г. из 924 обследованных перебежчиков 55,8% (больше половины!) не имели постоянной работы – и это в стране, где уровень безработицы составил лишь 4%! Неудивительно, что и доходы перебежчиков очень невелики – 960 тысяч вон (770$) на семью. Для сравнения: среднемесячный доход южнокорейской городской семьи в первом квартале 2001 г. составил 2 миллиона 560 тысяч вон (2000$).Таким образом, средний доход семей перебежчиков был почти в три раза ниже дохода средней южнокорейской городской семьи – огромный разрыв, особенно в такой эгалитарной стране как Южная Корея. В своем большинстве те перебежчики, которым вообще удается найти работу, становятся неквалифицированными рабочими и мелкими торговцами.

Впрочем, материальные трудности перебежчиков не следует преувеличивать. Речь идет о бедности относительной, по сравнению с окружающими, но никак не абсолютной. В абсолютных показателях перебежчики – даже самые неудачливые из них – живут заметно лучше, чем жили бы на Севере. Относится это даже к тем, кто по северокорейским меркам входил в состав элиты. На часто задаваемый перебежчикам из пхеньянской верхушки вопрос «А почему Вы, будучи выходцем их привилегированных слоев Севера, перешли на Юг?», Чо Сынъ-гун ответил «Если бы я бы сыном Ким Ир Сена, то действительно не знаю, бежал ли бы я в Южную Корею. Однако если говорить о тех, кто ниже такого уровня, то даже северокорейский министр живет хуже простого южнокорейца». Основные проблемы бывших северян связаны не с абсолютной, а с относительной бедностью, с контрастом между преувеличенными ожиданиями и реальностью.

Одной из главных психологических проблем, с которыми приходиться иметь дело перебежчику, остается беспокойство за оставшихся на Севере родных. По старой доброй сталинистской традиции, режим сурово наказывает «членов семей изменника родины». Не оставляет перебежчиков и страх за свою собственную жизнь. По данным проведенного в 1999 г. исследования, 65% их них боятся стать жертвой покушения. В действительности эти страхи, скорее всего, сильно преувеличены. Пока достоверно известен только один случай убийства перебежчика северокорейскими агентами и вероятность пасть от пули северокорейского киллера для большинства перебежчиков пренебрежимо мала (лихие сеульские водители представляют для них куда большую угрозу). Однако страхи, пусть и необоснованные, иррациональные, существуют и не могут не влиять на жизнь перебежчиков.

Испытывают северяне и языковые проблемы. Само по себе различие между северным и южным вариантами корейского литературного языка невелико, однако северян сбивают с толку широкое употребление английских заимствований (часто в оригинальном написании) и эпизодическое использование иероглифической письменности. В особой степени это относится к специальным текстам и всяческой технической документации, в которой и английские заимствования, и иероглифы встречаются очень часто. Хотя на Севере основы иероглифики и входят в школьную программу, но преподается этот предмет крайне поверхностно, и на практике иероглифы в КНДР не используется, так что подавляющее большинство северян владеет только алфавитной формой корейского письма[18].

Однако главные проблемы перебежчиков – социально-психологические. Даже человек с образованием и немалым жизненным опытом, оказавшись в совершенно чуждом ему обществе, неизбежно теряется. Первые сложности вызваны незнакомым традициями, странным укладом жизни. Привыкание к внешней стороне новой жизни рано или поздно, но происходит, и тогда на первый план выступают иные отличия. Северянин быстро обнаруживает, что стиль отношений в южнокорейском обществе во многом отличается ото того, к которому он привык. Южнокорейский левый журналист отмечает: «Северокорейцы, не привыкшие к капитализму, удивлены индивидуалистическим стилем отношений между жителями Юга». Действительно, мне не раз приходилось слышать от живущих на Юге северян, что южане «эгоцентричны», «корыстны», «холодны», и, главное, «высокомерны к бедным и неудачливым» -- а именно бедными и неудачливыми не без оснований ощущает себя большинство перебежчиков. Как сказал по этому поводу один из самых, казалось бы, преуспевающих беглецов, владелец большой сети ресторанов Чон Чхоль-у: «Север живет бедно. Но насколько он беден, настолько же и внимательны его люди друг к другу. Там нет здешнего бессердечия[3] Здесь общество, в котором все решают деньги». Некоторые интервью перебежчиков настолько критичны, что их – с грифом «Для служебного пользования» – переиздают на Севере для последующего использования в качестве пропагандистских материалов!