В последние
годы беженцы все активнее вовлекаются
в преступную деятельность. Так, в 1996 г.
сенсацию в корейской прессе вызвал побег
на Юг Чонъ Сун-ёнъ, дальней родственницы
основателя концерна «Хёндэ», и ее двух
детей. Встретили их с редкостной помпой,
но летом 2000 г. у этой истории появился
неожиданный эпилог: сын Чонъ Сун-ёнъ был
осужден за вторичную кражу мотоцикла
и вовлечение малолетних в проституцию,
а сама она – за мошенничество. На начало
1999 г. было зарегистрировано 66 преступлений,
совершенных выходцами из Северной Кореи,
причем большинство правонарушений совершили
те, кто прибыл на Юг в течение последнего
десятилетия. 414 перебежчиков 1953-1990 г. совершили
за все время своего пребывания в Южной
Корее 23 преступления, в то время как 308
перебежчиков 1990-1998 гг. за куда более краткий
срок совершили 43 преступления. Эта статистика,
как представляется, может быть объяснена
двумя связанными друг с другом обстоятельствами:
резким снижением финансовой помощи перебежчикам
после 1993 г. и существенным изменением
их социального состава.
В статистическом
отношении перебежчики представляют из
себя ничтожную группу, но опыт их ассимиляции
на Юге важен для будущего Корейского
полуострова. Какие же выводы можно сделать
из событий последних лет? Не претендуя
на точность прогнозов, мы все-таки решимся
подвести некоторые итоги и сделать некоторые
предсказания относительно дальнейших
судеб миграции между Югом и Севером.
Притягательность
Юга для жителей Севера, скорее всего,
сохранится надолго – в первую очередь,
по экономическим причинам. Разрыв в уровне
жизни между Севером и Югом огромен, ВНП
на душу населения составляет 9,5 тыс. долларов
на Юге против 400 дол. на Севере. Ликвидация
этого разрыва займет не одно десятилетие.
Массовым миграциям пока препятствует
несколько обстоятельств. Во-первых, власти
КНДР, которые сейчас довольно терпимо
относятся к побегам своих голодных подданных
в Китай, по-прежнему рассматривают побег
в Южную Корею как тяжкое политическое
преступление. 38-я параллель тщательно
охраняется, а семьи перебежчиков ждет
наказание. Во-вторых, власти Республики
Корея, несмотря на все свои официальные
декларации, в последние годы не стремятся
принимать у себя северокорейских беженцев
и фактически препятствуют их проникновению
в страну. В-третьих, уже много десятилетий
Пхеньян проводит эффективную политику
информационной самоизоляции, лишая свое
население доступа к зарубежной информации
и, в особенности, к информации о Южной
Корее. В результате лишь сравнительно
небольшая часть жителей КНДР имеет представление
о том, насколько велик разрыв в уровне
жизни между Севером и Югом[4].
В ближайшем
будущем поток перебежчиков, скорее всего,
будет нарастать. В силу острого экономического
кризиса власти КНДР вынуждены существенно
ослабить контроль над населением. Информация
о реальном положении дел в Южной Корее
также постепенно распространяется в
КНДР. Вдобавок, Сеула не могут не принимать
тех перебежчиков, которым так или иначе
удалось добраться до территории Южной
Кореи. Прямой отказ от приема попавших
в Южную Корею бывших граждан КНДР означал
бы разрыв с едва ли не важнейшей составной
частью официальной южнокорейской государственной
мифологии – с претензией Сеула на роль
законного правительства всей Кореи. Кроме
того, подобный отказ вызвал бы резкие
протесты со стороны южнокорейских общественных
организаций всех направлений – от лево-националистических
до традиционно-антикоммунистических.
С другой стороны, льгот и пособия рядовым
перебежчикам будут, скорее всего, сокращать
(вероятно, со временем их отменят вовсе).
При
сохранении нынешних темпов роста (ежегодное
удвоение), через несколько лет «северокорейская
община» на Юге превратится в заметный
фактор социальной, экономической и политической
жизни. Любые серьезные перемены на Севере
приведут только к увеличению числа беженцев.
Вероятнее всего, не за горами времена,
когда количество осевших на Юге северян
будет измеряться десятками тысяч.
Судя
по всему, для большинства переселенцев
с Севера приспособление к новому стилю
жизни будет непростым. Проблемами станет
незнание английского и иероглифики, неумение
обращаться с южнокорейским оборудованием
любого вида, отсутствие требующегося
в условиях Юга образования и, особенно,
культурно-психологическое отчуждение
от «местных». Практически это означает,
что подавляющее большинство бывших жителей
КНДР может на Юге рассчитывать только
на самую неквалифицированную и плохо
оплачиваемую работу. Главным конкурентным
преимуществом северян (поскольку речь
идет о неквалифицированном физическом
труде) является их низкий уровень потребностей
и их готовность работать за неприемлемую
для большинства южан зарплату. В этом
отношении северяне, если они начнут появляться
на Юге в заметных количествах, вполне
готовы занять ту «социальную нишу», которая
в настоящий момент занята многочисленными
гастарбайтерами – иностранными рабочими
из Китая, государств Южной и Юго-Восточной
Азии. В конце 2000 г. в Южной Корее находилось
не менее 260 тысяч таких рабочих. Практически
все они могут быть при необходимости
заменены северокорейскими иммигрантами.
Однако
непонятно, до какой степени согласятся
северокорейцы на те «правила игры», которые
приняты сейчас иностранными рабочими.
Гастарбайтеры из Китая и стран ЮВА изолированы
от южнокорейского общества и воспринимают
свое пребывание в Корее как временное,
их главная цель – тяжелым трудом заработать
побольше денег и через несколько лет
вернуться на родину, где их скромные по
корейским меркам сбережения часто превращаются
в настоящие состояния. С этим, а также
и с крайней шаткостью их юридического
положения (большинство гастарбайтеров
находится в Южной Корее нелегально), связана
нынешняя «покладистость» иностранных
рабочих, отсутствие забастовок и иных
серьезных конфликтов. Они – люди чужие
и временные, они знают, на что идут, и не
без оснований надеются, что после нескольких
лет тяжкого труда их ждет достаток дома.
Положение северокорейских мигрантов
будет совсем иным…[6]
С другой
ситуацией, скорее всего, столкнутся представители
северокорейской элиты – как верхушки
номенклатуры, так и определенных секторов
интеллигенции. Нынешний спрос на их услуги
в Южной Корее связан с тем, что они могут
выступать в качестве интерпретаторов
северокорейских событий, а также во многом
определяется интересом к «северокорейской
экзотике». В случае массового притока
выходцев из северокорейской элиты на
Юг шансов найти приличное место у них,
скорее всего, будет гораздо меньше, чем
сейчас. Многим северокорейским инженерам,
учителям, врачам, если они смогут и захотят
мигрировать на Юг, придется осваивать
специальности посудомойки, грузчика
и чистильщика сапог. Однако и после окончания
нынешнего «повышенного спроса» на северокорейскую
тематику у многих представителей северокорейской
элиты в силу их лучшего образования и
связей будут шансы успешно приспособиться
к новым условиям. Наиболее удачливые
из них, скорее всего, и далее будут играть
роль своеобразных «компрадоров» – посредников
и консультантов, обеспечивающих взаимодействие
между экономической и политической верхушкой
Юга и Северной Кореей (вне зависимости
от того, будет ли та представлять из себя
независимое государство или нет). Как
показывает опыт перебежчиков, культурные
и социально-психологические различия
между двумя корейскими обществами настолько
велики, что потребность в таких посредниках,
скорее всего, сохранится на многие годы.
2.3 Анализ миграционных
процессов на территорию Дальнего
востока
В области регулирования
миграций перед нашим государством стоит
немало важных проблем, которые нужно
решать. Современной России присуще крайне
неравномерное территориальное распределение
производительных сил. Дезинтеграционные
процессы на рынке труда и существование
локально замкнутых региональных рынков
труда обусловливают сохранение очагов
застойной безработицы, в то время как
уже в настоящее время в ряде регионов
наблюдается нехватка рабочей силы по
отдельным отраслям и профессиям[9].
О степени остроты проблемы
повышения внутренней территориальной
мобильности населения в России можно,
в частности, судить по значительной межрегиональной
вариации заработной платы и показателей
напряженности на региональных рынках
труда. Регионы, в которых ситуация на
рынке труда благоприятна, нередко соседствуют
с кризисными регионами. В целом, по оценкам
экспертов, уровень межрегиональной структурной
безработицы в современной России составляет
не менее 30% общего уровня безработицы,
т.е. около 1,5 млн. человек. В наступившем
XXI веке численность населения нашей страны
продолжит устойчиво сокращаться (по прогнозам
ООН, в 2000–2050 годах естественная убыль
будет составлять в среднем около 860 тысяч
человек в год), в то же время Россия столкнется
с нарастающим старением населения. Следствием
указанных демографических тенденций
станет сокращение численности трудоспособного
населения — основного источника формирования
трудовых ресурсов. По прогнозам Росстата,
с 2010 по 2018 год численность трудоспособного
населения в России будет ежегодно уменьшаться
примерно на 1,2 млн. человек, а всего в 2007–20025
годах она сократится более чем на 15 миллионов
человек.
Для отдельных регионов и отраслей
национальной экономики к 2015 году дефицит
рабочей силы может достигнуть от 0,1% до
22,6%.
Последнее еще больше обостряет
проблему повышения территориальной мобильности
населения в России[7].
Таким образом, перераспределение
трудовых ресурсов по территории страны
с учетом потребностей национальной экономики
и интересов национальной безопасности
России является необходимым условием
для обеспечения ее устойчивого социально-экономического
развития в XXI веке.
Теоретически механизмом такого
перераспределения населения должна выступать
внутренняя миграция населения, призванная
сглаживать существующие межрегиональные
различия и более эффективно задействовать
дефицитные трудовые ресурсы России. Однако
отсутствие сформировавшихся общероссийских
рынков труда и жилья, административные
барьеры, недостаточная степень развития
финансового рынка приводят к неэффективности
рыночных механизмов регулирования внутрироссийских
миграционных потоков. Как следствие,
внутренняя миграция сама по себе не может
стать реальным инструментом выравнивания
межрегиональной дифференциации уровней
социально-экономического развития. Последнее
обусловливает необходимость проведения
специальной государственной политики
на федеральном и региональном уровнях,
направленной на повышение внутренней
миграционной подвижности населения и,
соответственно, разработки комплекса
мер по совершенствованию государственной
политики в области внутренней миграции
населения.
Внутренняя миграционная политика
представляет собой систему общепринятых
на уровне идей и концептуально объединенных
мер по стимулированию или ограничению
перемещений населения внутри страны
в объемах и направлениях, учитывающих
конкретно-исторические условия страны
и отвечающих текущим и перспективным
целям развития страны и ее отдельных
регионов.[23]
Сегодняшняя миграционная политика
в России отличается фрагментарностью,
тактикой "латания дыр", ресурсной
необеспеченностью.
В ряду наиболее значимых обстоятельств,
обусловливающих такую ситуацию, выделяется
слабое научное представление о сути миграции,
ее природе и региональной специфике.
Миграция, ставшая в последнее
время объектом исследований в рамках
многих гуманитарных дисциплин, до сих
пор не находит целостного научного объяснения.
Исследования данного феномена
не имеют системной, комплексной основы,
поскольку зажаты рамками дисциплины,
в ключе которой ведется анализ.
Тенденции миграционных процессов
современности указывают на необходимость
перенесения акцента в государственном
регулировании миграции с количественных
параметров на качественные.
К качественным параметрам,
характеризующим состояние мигрантов,
относятся их ценности, установки и ожидания,
мотивация и цели переселения, профессионализм,
принадлежность к этнокультурной среде
и социальному слою, уровень доходов и
д.р.
В усложнившейся модели современного
российского общества комплексный подход
к регулированию миграции заставляет
рассматривать мигранта в его взаимосвязях
с различными социальными группами, с
учетом его ценностно-потребностных координат,
во многом определяемых позициями референтных
групп, с ориентацией на этнокультурную
среду.[24]
Реальный вклад государства
в регулирование миграций состоит во все
усложняющейся системе контроля и регистрации,
которая обязательна и для внутренних,
и для внешних мигрантов. Система эта чрезвычайно
забюрократизирована и при этом малоэффективна,
ибо ее очень легко "обойти", учитывая
ее коррупционность. На сегодняшний день
в российском законодательстве количество
нормативно-правовых актов, затрагивающих
те или иные аспекты управления миграционными
процессами, насчитывает более десятка
федеральных законов, свыше пятидесяти
действующих указов Президента Российской
Федерации, постановлений и распоряжений
Правительства Российской Федерации,
нормативных актов различных министерств
и ведомств, а также несколько десятков
межгосударственных и межправительственных
соглашений. Однако, несмотря на такое
многообразие федерального правового
опыта, а также огромный массив законов
и иных нормативных правовых актов, принимаемых
в субъектах России, вопросы управления
внутрироссийскими миграционными процессами
практически не отражены в современном
миграционном законодательстве Российской
Федерации. В настоящее время Федеральная
миграционная служба МВД России, по образному
выражению зам. директора этой службы
генерала М. Тюркина, "в основном только
отслеживает процессы внутренней миграции,
но не регулирует их".
Таким образом, внутренние миграции
(столь значимые для социально-экономического
развития страны и представляющие привычный
объект управления в дореволюционной
России в советский период) практически
игнорируются без всякого логичного объяснения
такого подхода государства. Это тем более
не оправдано, учитывая, что масштабы внутренних
перемещений населения значительно превосходят
внешние миграции. Приходится констатировать
тот факт, что в России до настоящего времени
отсутствует официально одобренная государственная
стратегии в области управления миграционными
процессами, которая бы учитывала объективные
факторы настоящего и будущего развития
страны и связывала воедино все типы и
виды миграционных движений, интересы
федеративного государства и его отдельных,
а также различных групп населения, включая
мигрантов. Концепция регулирования миграционных
процессов Российской Федерации, одобренная
распоряжением Правительства РФ 1 марта
2003 г. (№ 256-р), не устраняет этот пробел,
поскольку в ней вопросы совершенствования
законодательства в области миграции
рассматриваются в обобщенном виде и не
содержится четких установок относительно
миграционной политики страны. Однако
самый большой провал нынешней государственной
миграционной политики состоит в отсутствии
какой-либо политики в отношении внутренней
миграции.[25]
Состояние миграционных дел
в России показывает неэффективность
существующего миграционного законодательства
и слабость официальных структур.
Отсутствует эффективный государственный
контроль над миграционными процессами.
Медленно решаются долгосрочные
проблемы многих вынужденных мигрантов,
которые решили остаться в Российской
Федерации. Часто они сталкиваются с серьезными
проблемами в плане социальной защиты.
Не уделяется должного внимания решению
задач организованного расселения вынужденных
мигрантов, перехода от оказания им первой
чрезвычайной помощи к созданию условий
для нормальной жизни, обеспечению занятости
и соблюдению прав человека.
Продолжает сокращаться позитивная,
необходимая для развития экономики социально-экономическая
миграция населения внутри Российской
Федерации. Это вызвано несбалансированностью
между оплатой труда в легальном секторе
экономики и рыночной стоимостью жилья,
передачей объектов ведомственного жилищного
фонда в муниципальную собственность,
отсутствием механизмов обеспечения рабочей
силой производств за счет территориального
перераспределения внутренних трудовых
ресурсов. Все это создает трудности для
обеспечения рабочей силой новых и возрождающихся
производств, не способствует экономическому
росту.
Интенсивный отток населения
в последнее десятилетие из северных,
восточных и приграничных районов страны
приводит к сокращению его численности
на этих территориях, богатых сырьевыми
ресурсами. В результате оттока населения
изменяется его этническая структура
в ряде субъектов Российской Федерации. [26]