Механизмы психологической защиты: генезис, функционирование, диагностика

В этой связи целесообразно  обратиться к широко известной эпигенетической  схеме индивидуального развития Э.Эриксона. По-видимому, реализация или фрустрация базовых потребностей в определенные им сенситивные периоды онтогенеза вызывают противоположные социально-чувствительные переживания и, в случае их травмирующего характера, обеспечивают появление соответствующих механизмов защиты. Не останавливаясь подробно на специфических психосоциальных характеристиках каждого периода, попытаемся сопоставить схему Э.Эриксона со структурной теорией защиты, изложенной в разделе 1.2.

Рассмотрение приведенной схемы  позволяет выделить еще один критерий хронологической классификации защитных механизмов, а именно: интеллектуальную зрелость индивида, соответственно актуализации определенных видов познавательных процессов: памяти или мышления в онтогенезе. Так, регрессия, вероятно, появляется ранее, чем интеллектуализация, замещение и подавление, поскольку является скорее условно-рефлекторной, нежели мыслительной операцией. Это, во-первых, означает, что полярность защитных механизмов не говорит об одновременности их образования. Во-вторых, это указывает на целесообразность соотнесения генезиса определенных механизмов защиты не с конкретными, но с более общими тенденциями развития индивида такими как присоединение — отделение — присоединение. Кроме чисто функционального смысла эти тенденции отражают также определение индивидом, с данными ему динамическими характеристиками, «границ Я» [86] или той оптимальной дистанции, на которой он эффективно взаимодействует с миром без какого-либо ущерба для себя. Механизмы защиты призваны разрешить естественные конфликты, возникающие в процессе этого определения, или, другими словами, в процессе адаптации.

Возвращаясь к критерию интеллектуальной зрелости, следует отметить, что  существует высокая степень согласия между исследователями, занимающимися вопросом относительной примитивности механизмов защиты. Предполагается, что разные механизмы представляют разные уровни развития или примитивности. Это частично отражается в различении первичной и вторичной активности защитного процесса или первого, второго и третьего уровней защиты (Рис. 2). В других случаях различение связывают с отдельными психосексуальными стадиями развития (см. раздел 1.1.). Р.Плутчик предпринял попытку определить уровень развития «Я», отражаемый каждым механизмом защиты, с помощью рейтинговых оценок опытных экспертов-клиницистов. Получившийся перечень выглядит следующим образом: отрицание, регрессия, проекция, замещение, подавление, реактивное образование, интеллектуализация, компенсация. Эксперты пришли к полному согласию по поводу того, что отрицание, регрессия и проекция — это очень примитивные механизмы защиты, а интеллектуализация и компенсация представляют более высокие уровни личностного развития [159].

С учетом всего вышеизложенного  порядок образования механизмов защиты в онтогенезе представляется нам следующим:

Предложенная хронологическая  классификация в значительной мере условна, как условна любая возрастная периодизация. Кроме того, в зависимости от динамических особенностей психики индивида и характера воздействия среды образования некоторых механизмов защиты может не произойти, или они будут слабо выражены, в то время как другие будут использоваться очень интенсивно и оказывать значительное влияние на индивидуальное поведение.

Выше мы упоминали о составляющих «позитивного образа Я», выступающих  как собственно объект защиты. Рассмотрим этот вопрос более подробно. Четыре универсальные проблемы адаптации, соответствующие четырем группам базисных потребностей онтогенеза, решают по существу одну задачу: как индивиду с максимальной эффективностью взаимодействовать со средой при минимальном ущербе для себя на разных этапах жизни. В случае отрицательного решения любой из проблем происходит разрушение индивида на биологическом уровне и разрушение его психики на психологическом. Традиционно психологический ущерб связывают с угрозой позитивному образу «Я», исходящей со стороны собственного опыта или со стороны «Другого» субъекта, в чем по сути нет разницы, поскольку опыт в данном контексте есть также результат интерперсональных взаимодействий. Иногда рассматривают угрозу «позитивному образу Я», включая в это понятие социальную идентичность субъекта как члена группы и угрозу этой идентичности при взаимодействии субъекта с членами других групп [33]. Понятно, что в конечном итоге сохранение позитивного образа «Мы» предпринимается с целью сохранения позитивного образа «Я».

В современной литературе используется термин «Я-концепция», обозначающий совокупность всех представлений индивида о себе [15, 86 и др.]. Когнитивную или описательную составляющую Я-концепции называют образом «Я», отношение к себе или аффективную составляющую — самооценкой. Поведенческие реакции, вызванные образом «Я» и самооценкой, образуют поведенческую составляющую Я-концепции. Общая положительная самооценка, определяемая позитивным образом «Я», является необходимым условием жизнедеятельности любого человека. В противном случае сама жизнь становится для него постоянным фактором дистресса, ведущим к психическому истощению или самоуничтожению. Другими словами, человек не может долгое время быть действительно убежденным в том, что он «плохой», или что в его жизни постоянно что-то «плохо». Декларируемое признание и утрирование своих недостатков не имеет с этим ничего общего, поскольку является защитной рационализацией или компенсацией — за подобными признаниями как правило следует осознанное или бессознательное «но..., зато... и т.п.». Э.Берн пишет о том, что существуют «представления или верования, глубоко укоренившиеся в подсознательной психике каждого человека, которые лишь в редких случаях могут быть полностью устранены. Это вера в свое бессмертие, в неотразимость своего очарования и во всемогущество своих мыслей и чувств. Легче всего наблюдается «всемогущество мысли», поскольку многие предрассудки основаны на представлении о всесилии мыслей и чувств.

Вера человека в неотразимость  его очарования яснее всего проявляется  в сновидениях, в которых он без малейшего усилия завоевывает любовь самых желанных женщин и мужчин. То же выражается в поведении людей, которые почти неотразимы в реальной жизни, часто они более заинтересованы в единственной личности, способной им сопротивляться, чем во всех остальных. Быть почти неотразимым — этого еще недостаточно. Каждый втайне стремится думать, что он совершенно неотразим.

Вера в бессмертие поддерживается большей частью религией, и вопреки  всем сознательным усилием тех, кто ей противится, упорно держится в психике самых закоренелых атеистов. Вряд ли кто-нибудь может представить себе собственную смерть, не обнаружив себя присутствующим на похоронах» [14, с. 56–57].

Анализ литературы позволяет установить, что составляющим позитивного образа «Я» считаются следующие осознанные или бессознательные фиксированные установки:

Я — защищенный, находящийся в безопасности, благополучный, здоровый, «бессмертный».

Я — самостоятельный, независимый, свободный, в чем-то превосходящий всех остальных.

Я — умный, знающий, компетентный, контролирующий ситуацию.

Я — красивый, принимаемый, любимый, «неотразимый».

Необходимо подчеркнуть, что для  установления и поддержания стабильности позитивного образа «Я» индивид вовсе не обязательно должен на самом деле находиться в безопасности или проявлять реально свою независимость и компетентность. Более того, часто реальное (спонтанное) действие, направленное на решение какой-либо из проблем адаптации или удовлетворения потребности здесь и теперь, чревато возникновением других, возможно более острых проблем или фрустрацией не менее важных потребностей. Механизмы защиты онтогенетически развиваются для снятия этого противоречия и дают индивиду возможность отсроченного, опосредованного, идеального или паллиативного решения универсальных проблем адаптации и удовлетворения базисных потребностей путем когнитивно-аффективного искажения образа реальности. Механизмы защиты решают конфликт между любой из основных эмоций или их комбинацией, требующей спонтанного выражения, и эмоцией страха, возникающей, когда опыт индивида сигнализирует о неминуемых негативных последствиях такого выражения. Образуется ситуация, где не только реагирование на стимул, но и отсутствие реагирования представляют угрозу для позитивного образа «Я». Защитные механизмы обеспечивают его стабильность, предлагая различные пути искажения образа реальности и косвенного выражения начальной эмоции. До определенной степени это искажение обеспечивает социальную и, в отдельных случаях, биологическую адаптацию индивида. Выходя за пределы условной среднестатистической нормы, искажение реальности сообщает поведению индивида девиантный (в релятивистском понимании термина) характер. Возникает социальная дезадаптация, которая нарушает стабильность позитивного образа «Я». Сильное психическое напряжение или, другими словами, внутриличностный конфликт требует более интенсивного функционирования механизмов защиты. Образуется, следовательно, порочный круг, разорвать который способно, по-видимому, только психотерапевтическое вмешательство.

Если главной функцией механизмов психологической защиты является сохранение позитивного образа «Я» при любых угрожающих ему изменениях во внешнем мире, то образование их должно быть непосредственно связано с первым отрицательным опытом спонтанного самовыражения. Для обозначения внешних сил, ограничивающих спонтанность, мы вслед за Э.Фроммом употребляем термин «гетерономное» воздействие, то есть противоречащее естественному росту и развитию индивида в данный момент времени. Э.Фромм в этой связи пишет: «Стремление расти в соответствии со своей собственной природой присуще всем живым существам. Поэтому мы и сопротивляемся любой попытке помешать нам развиваться так, как того требует наше внутреннее строение. Для того чтобы сломить это сопротивление — осознаем мы или нет, — необходимо физическое или умственное усилие.

Свободное, спонтанное выражение желаний  младенца, ребенка, подростка и, наконец, взрослого человека, их жажда знаний и истины, их потребность в любви — все это подвергается различным ограничениям.

Взрослеющий человек вынужден отказаться от большинства своих подлинных сокровенных желаний и интересов, от своей воли и принять волю и желания, и даже чувства, которые не присуши ему самому, а навязаны принятыми в обществе стандартами мыслей и чувств. Обществу и семье как его психосоциальному посреднику приходится решать трудную задачу: как сломить волю человека, оставив его при этом в неведении? В результате сложного процесса внушения определенных идей и доктрин, с помощью всякого рода вознаграждений и наказаний и соответствующей идеологии общество решает эту задачу в целом столь успешно, что большинство людей верит в то, что они действуют по своей воле, не сознавая того, что сама эта воля им навязана, и что общество умело ею манипулирует» [102, с. 84].

В приведенном высказывании следует выделить несколько важных моментов. Во-первых, понятно, что при всех минусах гетерономного воздействия полностью избежать его невозможно. В любом случае процесс социализации представляет из себя последовательность более жестких или более мягких ограничений изначальной спонтанности ребенка. Можно, следовательно, говорить о большей или меньшей степени оптимальности, адекватности этого воздействия. Именно в последнем случае «в гетерономном вмешательстве в процессе развития ребенка ... скрыты наиболее глубокие корни психической патологии и особенно деструктивности» [102, с. 86].

Вторым важным моментом является то, что именно в раннем детстве взрослые особенно интенсивно ограничивают выражение  желаний, мыслей и чувств ребенка. Здесь  имеет значение зависимость ребенка, неустойчивость детской психики, повышенная подверженность влиянию. Кроме того, позднее образование механизмов защиты сглаживает противоречия между ребенком и ближайшим окружением или повышает толерантность ребенка к гетерономному воздействию, что также снижает его актуальность.

В-третьих, определение семьи как  психосоциального посредника общества, через которого осуществляется гетерономное воздействие, предполагает, что специфические  интерперсональные отношения в  каждой конкретной семье относительно точно соответствуют реальным общественным отношениям. Это впоследствии дает возможность говорить об индивидуальной поведенческой норме, как об ожидаемом и социально одобряемом поведении, характерном для большинства субъектов. И напротив, всевозможные отклонения и крайности в родительских установках и адаптация ребенка к сильному гетерономному воздействию — с помощью очень интенсивного использования механизмов защиты — приводит в новом социальном контексте к девиациям поведения и другим проявлениям социально-психической дезадаптации.