Правовой статус муниципального служащего

 

Американский марксист Джонатан Артур охарактеризовал экономическую  реформу в СССР 1965 г. как попытку  «буржуазного решения социалистических проблем»3. Надо было изменить методы планирования экономики, которые уже не соответствовали  современному этапу. Жесткое централизованное планирование, необходимое для становления  социалистической индустрии (как известно, получить необходимые капиталы нам  было неоткуда), уже не отвечало потребностям советского общества на этапе более  развитого массового потребления. Госплан в конечном итоге не мог  предусмотреть, в каком количестве и какого качества нужны костюмы, рубашки, обувь, бюстгальтеры и телевизоры.

 

Если рыночная конкуренция  устанавливает это эмпирическим путем, то в плановой социалистической экономике необходимо было найти  механизм учета меняющегося потребительского спроса. При этом не нужно было изобретать велосипед. Можно было позаимствовать методы планирова­ния в капиталистических  монополиях. В них головная администрация  планирует 2—3 показателя (скажем, минимальный  уровень прибыли, выпуск нового товара или внедрение новой технологии), предоставляя свободу действий и  детального планирования нижестоящим  подразделениям.

 

В советской социалистической экономике имели место реальные противоречия. В то время как политэкономы вели досужие ', рассуждения о сближении  государственной I и колхозно-кооперативной  собственности, реальное противоречие заключалось в том, что распоряжение государственной (обще­народной) собственностью, а фактически прибылью от нее, находилось в бесконтрольном распоряжении правящего  класса («номенклатуры»), существование  которого официально не признавалось.

 

Наши самые именитые экономисты пространно рассуждали о соответствии производственных отношений уровню развития производительных сил. Определяющим критерием объявлялась государственная  собственность на средства производства, но никаких творческих научных рекомен­даций по развитию эффективности экономики и подъему благосостояния масс не делалось.

 

Крупный недостаток в государственном  управлении состоял в том, что  была скована местная инициатива. Советы были лишены реальной власти и  прежде всего необходимых финансовых средств. В некоторых же странах  Запада, например в ФРГ, бюджет земель (провинций) и местной администрации  был равен бюджету федеральных  ведомств.

 

Наша бюрократия нового поколения  не желала выпускать из своих рук  рычаги власти. Здесь мы подходим к  другому важному вопросу, а именно: в политической сфере социализма были необходимы меры по ее демократизации. Сам процесс демократизации к  тому времени носил уже общепланетарный  характер и не коснулся только социалистических стран.

 

Ни одна страна не может  обойтись без чиновников, без грамотных  управленцев, без бюрократического аппарата. Однако без демократического контроля над ними возможен произвол администрации. Эффективного народного  контроля в нашей стране не было.

 

Каскад перемен в советском  руководстве в первой половине 80-х  годов («уход-Брежнева, Андропова, Черненко) совпал с замедлением темпов экономического роста и ожиданием реформ в  обществе.

 

По мере повышения роли науки и увеличения масштабов  народного хозяйства возрастала необходимость в более гибкой системе управления экономикой, в  расширении прав трудовых коллективов. Однако в этом не была заинтересована номенклатура. К обсуждению планов не привлекались ни профсоюзы, ни трудовые коллективы, ни научная общественность, ни общественное мнение. Важнейшие  государственные решения, в особенности  связанные с многомиллиардными  затратами, принимались в Политбюро  ЦК КПСС, которое было практически  бесконтрольным. Игнорирование принципа разделения властей в конечном счете  не могло не вызвать у многих трудя­щихся  ощущения отчуждения от политической власти.

 

Официально политическая оппозиция в нашей стране не признавалась (исключением считались «диссиденты»), хотя условия для нее были. Скажем, подпольные миллионеры—«теневики»  хотели бы иметь полную свободу действий. Беспартийность для многих препятствовала служебной карьере, а для приема в партию существовали известные  ограничения: если прием рабочих  приветствовался, то для других социальных слоев имелись жесткие квоты (например, один инженер на 4 принятых рабочих).

 

В партийном аппарате культивировалась слепая исполнительность. В результате аппарат во все возрастающей степени  заполнялся безыдейными «функционерами», готовыми ради собственного благополучия выполнять любые указания. Жизнедеятельность  партии носила все более ритуальный характер. Авторитет КПСС в массах был подорван. Пышным цветом расцвел  бюрократизм. Безынициативность, например, Л. И. Брежнева в последние годы его  жизни была почти зримой.

 

Совершенно очевидно, что  советский народ хотел не замены социализма капитализмом, а желал  демократизации государственного управления, свободы печати (гласности) как формы  демократи­ческого контроля и, конечно, реального экономического и социального  подъема.

 

Избрание в марте 1985 г. генеральным секретарем КПСС М. С. Горбачева, более молодого, чем его предшественники  на этом высоком посту (ему было в  то время 54 года), вызвало в обществе известные ожидания перемен к  лучшему. Уже в апреле он объявляет, что за два-три года добьется ускорения  социально-экономического развития страны.

 

Диагноз неблагополучия в  экономике был поставлен правильно  и своевременно. В период резкого  падения мировых цен на нефть  в 1985—1986 гг. поступления в государственный  бюджет от экспорта нефти сократились  почти на треть, а это была главная  экспортная статья. Огромные потери понесла  казна от антиалкогольной кампании, которая оказалась слишком лобовой  и недостаточно продуманной. В итоге  бюджетный дефицит уже после  первого года объявленных реформ резко возрос.

 

Шли годы, а никаких улучшений  в экономике не происходило. Тогда  М. С. Горбачев начинает прибегать к  социальной демагогии. В книге, предназначенной  для массового политического  просвещения, он писал:

 

«Время диктует нам  революционный выбор, и мы его  сделали... Разумной альтернативы революционной  динамичной перестройке не существует. Альтернатива ей — консервация застоя»[3].

 

Однако конкретной программы  развития у Горбачева и его  ближайшего окружения не было. «Перестройка" свелась в конечном счете к  форсированию рыночных отношений, а  затем стала включать реформу  политической системы и курс на «обновление» идеологии. Об «экономической реформе» в полный голос заговорили в 1988 году, когда приняли законы, открывавшие  простор для коллективного и  частного предпринимательства: «Закон о кооперации» и «Закон об индивидуальной трудовой деятельности».

 

Однако,  получив самостоятельность, предприятия столкнулись с полным незнанием реалий рыночных отношений. Инфраструктуры рынка у нас не было. Никаких других механизмов, помимо централизованных государственных  заказов и государственного снабжения  сырьем, не имелось. Это вызвало хаос в экономике, открыло дорогу спекулятивным  операциям и оттоку качественных отечественных товаров за рубеж. Предприятия-монополисты, обретя свободу  действий, с целью получе­ния максимальной прибыли стали сокращать выпуск дешевого и увеличивать объемы дорогого ассортимента товаров. Вместо выхода из экономического кризиса страна стала  еще глубже в него погружаться.

 

Поддавшись на соблазн  витрин магазинов в западных странах, отечественные трубадуры «перестройки»  объявили переход к рыночной экономике  главной целью экономической  реформы. Все марксистские понятия  при этом были отброшены.

 

При социализме, как известно, возможны лишь отдельные элементы рыночных отношений, из которых изъяты труд, капитал, земля, городское хозяйство  и т. д. При этом государственное  планирование не допускает анархии  производства. Рыночная экономика в  полном объеме — это синоним капи­талистического  способа производства.

 

Мировой опыт, однако, давно  развеял миф о том, что только частная собственность может  якобы создать настоящего хозяина  и обеспечить самые высокие результаты. Франклин Рузвельт вывел США из жесточайшего кризиса 30-х годов, вызванного стихией  свободного рынка, планированием, контролем  и регулированием цен и процентных ставок. Во многих развитых странах  государственные предприятия работают не хуже частных.

 

Принятые при М. С. Горбачеве  новые законы о государственном  предприятии и о кооперативах открыли дорогу некоторым хозяйственникам  к невиданному обогащению. У них, как писала впоследствии газета «Правда», появилась возможность «оставить  основные фонды предприятий в  соб­ственности государства, а прибыль  распределять частным образом. Именно тогда, в конце 80-х, на месте гигантов промышленности и даже целых министерств  возникли АО, фирмы, концерны, первым из которых оказался, кстати, Газпром. Рядом с новообразованным полугосударственным-получастным  АО возникал банк. ...Таким образом, в  формирующейся постсоветской банковской системе накапливались деньги, необходимые  для того, чтобы выкупить целые  отрасли. Навстречу же накоплению денег  шел процесс износа и устаревания  основных фондов предприятий, которые  не менее пяти лет работали вообще без вложений на обновление, а иногда и на текущий ремонт. Таким образом, наша промышлен­ность становилась  фантастически дешевой, подчас завод  стоил меньше, чем забор, его окружающий»[4].

 

Советы трудовых коллективов, созданные на основе закона 1987 г., оказались  фикцией. Однако их использовали для  того, чтобы на место «строптивых  красных директоров» избрать  тех, кто был готов принять  новые правила игры. Итогом выборных вакханалий на предприятиях явилась  замена многих первоклассных хозяйственников  нахрапистыми горлопанами, которые  немедленно стали создавать для  себя на предприятиях прибыльные кооперативы. Таким образом, под ширмой внедрения  рыночных отношении насаждался капитализм. Почему это стало возможным?

 

С естественной сменой поколений  руководящий эшелон власти СССР вначале  покинула ленинская гвардия партийцев, а затем — участники Великой  Отечественной войны. Стала складываться новая партийно-государственная  номенклатура, утратившая связь с  революционными традициями народа, но наделенная большими привилегиями. Рекрутирование номенклатуры в СССР осуществлялось не по элитарному отбору, как на Западе (в самом элитарном отборе есть две стороны: негативная — если он связан с социальным происхождением — и позитивная — если он основан  на конкуренции знаний и способностей). Главным критерием отбора в нашей  стране считались: стаж на руководящей  работе в партийных, советских и  комсомольских организациях, а также  на производстве и «политическая  зрелость», а фактически в большинстве  случаев — родственные связи, личная преданность вышестоящему начальству, угодничество и подхалимаж, отсутствие собственных убеждений и нравст­венной  позиции, знание негласных правил аппаратной игры, умение вовремя отрапортовать.

 

Конечно, это не означало, что в состав советской политической элиты и особенно на ее нижние и  средние уровни не попадали достойные  люди с высокими интеллектуальными, волевыми и другими положительными личными качествами. Но «номенклатурные правила» создавали для них искусственные препоны для продвижения наверх.

 

Долголетнее разрушительное воздействие номенклатурной системы  привело к вырождению советской  руководящей элиты, которая стала  утрачивать привязанность к социализму и ориентироваться на западные ценности и в особенности на частную  собственность. Высокая должность  на иерархической лестнице стала  капиталом в прямом смысле этого  слова. За «место под солнцем» шла  жестокая борьба. Сложился определенный тип чиновника и партийного функционера  — беспринципного карьериста, продвигающегося  «наверх» с помощью родственных  или приятельских связей. Номенклатура все более обособлялась в особую социальную группу, которая стремилась закрепить за собой государственную  власть. Должность откровенно рассматривалась  как возможность пользоваться определенной частью государственной собственности. При этом чем она была выше, тем  шире становились эти возможности.

 

Произошло значительное пополнение элитарного слоя. К нему стали относиться не только высшие партийные функционеры, но и высокопоставленные министерские чиновники, директора крупных предприятий  и учреждений. Элита создала в  своей среде замкнутые кланы, корпорации, обес­печивавшие ее привилегии. Некоторые профессии превратились в наследуемые.

 

И вот наступил момент, когда  советской элите стало тесно  в старых рамках социалистической демократии и она попыталась изменить общественный строй в.своих интересах. Этот процесс  ускорился во время горбачевской «перестройки». Номенклатура хотела закрепить  свое фактическое господство юридическим  путем, оформить права частной собственности  на государственное имущество. Но для  этого было необходимо уничтожить ту самую социалистическую собственность  и соответствующую ей политическую надстройку, которые в течение  десятилетий составляли основу ее господства. Жесткая централизация власти, слияние  партийного и государственного аппарата, сложившиеся в революционный  период, на новом этапе развития общества стали в определенной мере тормозом.

 

Более или менее широкая  общественная поддержка М. С. Горбачева  продолжалась приблизительно до 1988 г., до тех пор, пока в его действиях  не появились неуверенность, маневрирование и шараханье из стороны в сторону.

 

Одной из причин развала СССР стал и международный фактор. В  результате действий «пятой колонны» — агентов влияния, подкармливаемых  Западом (бесплатные командировки за рубеж, гонорары за публикации и чтение лекций),—  начала разрушаться социалистическая идеология. Сам М. С. Горбачев оказался подлинной находкой для Запада. Однажды  он сказал, что мы, мол, все (вместе с  США) проиграли в «холодной войне». Нет, Михаил Сергеевич! «Холодную войну» проиграли только Вы, ибо ее хорошо известной целью было разрушение социализма всеми возможными методами — военным давлением, экономическим  эмбарго и подрывом изнутри с  помощью идеологических диверсий.