Комментарии судебника

Лихим человеком мог быть признан любой, хотя бы и не совершивший  никакого конкретного деяния, но сочувствовавший  требованиям народа, поддерживавший их и в силу этого являющийся лицом  опасным для господствующего  класса. Он отнюдь не является рецидивистом, как трактует это Е. И. Колычева109. Виновность оговоренного подтверждалась не представлением доказательств, а крестным целованием (присягой) оговаривающих (см. ст. ст. 12—13), что свидетельствовало о применении следственной формы процесса при расследовании наиболее опасных деяний. Дела начинались, как явствует из статьи, не только по иску частного лица, но главным образом вследствие довода, то есть обвинения, производимого специальными должностными лицами — доводчиками. Они находились в штате наместников и выполняли, по мнению С. Б. Веселовского, обязанности судебных следователей110. Вероятно, во избежание лишних поборов, вызывавших недовольство населения, доводчикам предписывалось ездити в стану без паропка (помощника) и без простые (в данном случае — без лишней) лошади... А где доводчик ночует, туто ему не обедати, а где обедаеть, туто ему не ночевати. Доводчикам поручался также вызов в суд, а иногда и выполнение судейских обязанностей111.

Применение смертной казни  в зависимости от личности преступника, а не от состава преступления явилось  ярким отражением усиления классового террора в период создания Судебника  и феодально-сословного характера  права.

Статья 9

Имея в своей основе ст. 7 Псковской Судной грамоты, ст. 9 перечисляет особо опасные преступления против государства и церкви, а  также деяния, совершаемые феодально-зависимым  населением против своих господ. На первом месте упоминается государский  убойца, т. е. убийца своего господина. Именно так переводит это выражение  Герберштейн112. Введение специального понятия государский убойца и  установление смертной казни для  лиц, совершивших это деяние, обусловливалось  учащением случаев выступления  зависимого населения против своих  господ и необходимостью защиты жизни  представителей господствующего класса.

Крамола упоминается, например, в докончании (договоре) князя Семена Ивановича (сына Калиты) с братьями в начале 50-х годов XIV в. по отношению  к боярину Олексию Хвосту, который  вшел в коромолу к великому князю. Первоначально крамола выражалась главным образом в отъездах князей и бояр, пытавшихся сохранить свою самостоятельность. Крамольник и его  дети лишались боярского чина и права  на имущество113, но не подлежали еще  уголовному наказанию. По мере усиления борьбы с великокняжеской властью  крупные бояре стали прибегать  к прямой измене, заговорам, восстаниям и иным действиям, направленным против власти и жизни самого великого князя.

Можно предположить, что крамольник, покушавшийся на государственный строй  или особу государя, наказывался  даже за голый умысел. Так, в 1456 году за прежние деяния и по подозрению в умыслах крамолы был пойман на Москве и сослан в Углич серпуховской князь Василий Ярославич. Несомненно, что крамола инкриминировалась  и всем тем представителям низов феодального общества, которые вступали в открытую борьбу против господствующего класса. Интересно, что В. Н. Татищев называет крамольника возмутителем народа114.

Под церковным татем, по мнению большинства исследователей Судебника, понимается лицо, совершившее святотатство, т. е. деяние, так или иначе нарушающее права и интересы церкви, являющейся оплотом феодального государства. Однако ни Судебник 1497 года, ни Судебник 1550 года не определяют еще специальных  составов святотатства.

Относительно понятия  головной татьбы нет единого мнения. По словам В. И. Татищева, “головной  тать на многих местех разумеет смертноубийцу, да и всякий тать, по словам христовым, из того не выключен”115, т. е. тать включал  и понятие убийцы. Л. В. Черепнин считал, что под головной татъбой следует  рассматривать воровство, сопровождавшееся убийством116. Оспаривая это положение, Е. И. Колычева присоединяется к сложившейся  в историко-правовой литературе позиции, согласно которой головная татьба —  это похищение людеи, преимущественно  холопов117.

Квалификация головной татьбы, как кражи холопов наиболее ценного  для господствующего класса имущества, — не лишена основания. Тем более  что ст. 10, открывающая цикл статей о порядке ответственности за разного рода кражи, включает в их число головную татьбу. К толкованию термина головная татьба, как кражи  людей (для продажи в холопство), присоединяется и А. А. Зимин, считая нелогичным с точки зрения древнерусского права понимать головную татьбу как  татьбу с убийством118. Однако, как  показывает Л. В. Черепнин, укрывательство людей, похищение холопов или  переправка их за рубеж влекли не смертную казнь, а похолопление виновных119.

Ярко выраженный классовый  характер Судебника 1497 года, защищавшего  феодальную собственность и личность феодала, не исключает установления высшей меры наказания за такое квалифицированное  преступление, как кража, сопровождавшееся убийством собственника, что могло  быть одновременно и средством расправы с тем или иным представителем господствующего класса, но не группой  лиц, а в одиночку. Исходя из вышесказанного, точка зрения Л. В. Черепнина представляется убедительнее.

Еще более спорным является определение преступных деяний, инкриминируемых  подымщикам и зажигалникам. Подымщик. досоветской историографией трактовался  преимущественно как поджигатель  дома, двора, жилого помещения (дыма), в  отличие от поджигателя укреплении, города — зажигалника120. Справедливо  отмечая, что данная трактовка не объясняет, почему понадобилось такое  подразделение, если оба вида поджога  относятся к числу наиболее опасных  преступлений и влекут высшую меру наказания, Л. В. Черепнин заменяет термин ст. 9 подымщик другим, содержащимся в  ст. 61 Судебника 1550 года, термином —  подметчик. А затем высказывает  предположение, воспринятое советской  историографией, что подмел — это  шпионаж или разглашение секретных сведений121. Впервые на неточность такой трактовки ст. 9 обратил внимание О. И. Чистяков. Он отметил не только неправомерность проведенной замены и отождествления термина подымщик с подметчиком, но и не согласился с тем, что подмет означает шпионаж. Подмет — это подбрасывание кому-либо не только похищенного имущества с целью обвинения его в разбое или татьбе, но и подметных писем122. Аналогичную трактовку давал и В. Н. Татищев: “Подметчик двояков: 1) которой поличное кому подкинет, хотя оного невинно ополичить..; 2) пасквилянт, которой поносительные или возмутительные письма, сочиня, подкладывает...” 123. Подметное письмо, по мнению О. И. Чистякова, не шпионаж, а скорее какая-то прокламация, которую подбрасывают (подметывают) для возбуждения народа против власти или ее представителей, поэтому подымщика можно рассматривать как человека, поднимающего бунт, возмущение124. Это предположение находит подтверждение в раскрытии значения слова подымщик. По Далю, оно отождествляется не с “дымом”, а с характеристикой человека — подъименный, подъименщик, принявший чужое имя, живущий не под своим, а под именем другого. Более чем вероятно, что человек, занимавшийся противоправной деятельностью, “промышляющий не по праву” ... “не платя торговых податей”, вынужден скрываться, жить под чужим именем, быть подъименным125. Представляется, что подымщик — лицо, нарушившее существующие, господствующие нормы поведения, скрывающееся от властей и бесспорно относящееся к разряду лихих людей. Еще более важны некоторые значения глагола подымати, приводимые И. И. Срезневским (поднимать, вооружать, возбуждать) с примерами из летописных известий, относящихся к XV в. (подъемша всю ... область, идоша на немецкую землю; присла ... посла псковичь подъимать на Новгород). То есть подымщик, по ст. 9 Судебника 1497 года, — лицо, поднимающее, возбуждающее кого-то, население или какую-то его часть против основ существующего правопорядка (о том, что это — серьезное покушение на правопорядок, свидетельствует сама тяжесть наказания), может быть на восстание126.

Зажигалник — человек, совершивший поджог, что расценивалось  как тягчайшее преступление еще  во времена Русской Правды. Поэтому  вполне справедливо замечание О. И. Чистякова о том, что норму  ст. 9 нельзя рассматривать только как  поджог города с целью сдачи его  врагу127. Однако наказание за поджог зависело, вероятно, от того, принадлежал  ли преступник к категории лихих  людей. Так, из судного списка от Л) июня 1503г. явствует, что виновный в поджоге  монастырской деревни Михалка Жук, приговорен к возмещению нанесенного  монастырю ущерба в размере 5 рублей. За отсутствием денег и поручительства в уплате их виновный был передан  монастырю до искупа, т. е. до отработки  долга. Из судного списка видно, что  Жук совершил поджог рнясь, т. е. злясь  за взятое монастырем с него пожилое128. Налицо злая воля. Но представляется неправильным относить, как это делает А. Г. Поляк, человека, совершившего деяние умышленно, по злой воле, к числу ведомых  лихих людей129. Подразумевается, что  первоначально, когда понятия случайного и неосторожного деяния еще не были выделены, виновный действовал умышленно. Но это еще не означало, что он был лихим человеком, да еще ведомым. Смертная казнь по ст. 9 имеет в  виду, как справедливо подчеркивает Л. В. Черепнин, особую опасность поджога, совершенного либо ведомым лихим  человеком, либо как акт классовой  борьбы130. Так, когда в 1547 году начались пожары в Москве, то сразу же возникли слухи, что виной пожара были зажигалники. Многих поджигателей имали и пытали, а затем казнили смертною казнью: глав им секли и на колье их сажали и в огонь их в те же пожары метали131. Зажигалники, т.е. те, кто пожар  учиняли нарочным делом, подлежали  смертной казни и по нормам последующего законодательства.

Статьи 10—14

По мнению Л. В. Черепнина, статьи являются фрагментом самостоятельного устава, направленного на организацию  борьбы с татями и охрану феодальной собственности132. В них устанавливается  наказание за кражу, а также порядок  изобличения преступников. Наказание  зависело от того, простой или квалифицированной  была кража. Деление кражи на простую  и квалифицированную известно еще  со времен Русской Правды. Так, в  ст. 38 Краткой и ст. 40 Пространней  редакции потерпевшему предоставлялось  право убить вора без суда и  следствия при совершении кражи  из закрытого помещения и ночью, тогда как простая кража влекла лишь денежный штраф. Развивая это положение, ст. 5 Двинской уставной грамоты впервые  упоминает о рецидиве, а также  предусматривает смертную казнь (ино  повесити) за третью кражу. Эти нормы  повторяются затем в ст. 8 Псковской  Судной грамоты. Судебник устанавливает  виды кражи, квалифицированные по объекту  — церковная и головная татьба (ст. ст. 9, 10), по повторяемости — рецидив, повторная кража (ст. 11), по субъекту—кража, совершенная ведомым лихим человеком (ст. 13). Всякая квалифицированная кража  каралась смертной казнью. При этом, аналогично ст. 8, требования частного лица уступали уголовным требованиям  государства а не будет у того татя статка с ысцеву гыбель, ино  его исцу в гибели не выдати, казнити  его смертною казнью (ст. 11).

В ст. 10 предусматривается  наказание за простую кражу. Кража, совершенная впервые, кроме церковной  и головной, и кража с поличным со стороны ведомого лихого человека, влекли за собой торговую казнь, а  также возмещение убытков по терпевшему. В случае несостоятельности осужденного  можно было выдать головой. С. Г. Струмилин  интерпретировал это положение  лишь как продажу имущества, но никак  не личности истца. Выдача неимущих истцам головою в работу до искупа получила, по его мнению, законодательное закрепление  лишь в Уложении 1649 года133. Однако общепринятым в науке является мнение о том, что несостоятельный должник  отдавался истцу или кредитору  в холопство до отработки долга134. Это защищало интересы феодальных собственников.

Торговая казнь означала битье кнутом, которое производилось  палачом на торгах, площадях или  в иных местах скопления народа, с целью устрашения последнего. Торговая казнь часто являлась замаскированным  видом смертной казни, особенно в  случаях, когда предписывалась торговая казнь без пощады. Число ударов в законодательстве не определялось. В XVIII —XIX вв. число ударов доходило до 400, в XVII в. для пытки устанавливалось 300 ударов. Но уже 50 ударов считалось  битьем нещадным: Тех воров... бить кнутом... нещадно, давать бы ударов по 50135. Этот вид наказания применялся до середины XIX в.

Статья 11, относя рецидив  к числу отягчающих признаков, рассматривает  повторную кражу как квалифицированную. При отсутствии у виновного имущества  он не выдается истцу для возмещения убытков, а подвергается смертной казни.

Статьи 12—13 определяют порядок  оценки показаний, изобличающих преступников. По ст. 12 оговор в воровстве со стороны 5—6 добрых людей, даже при отсутствии доказательств в виновности (а  довода на него в прежнем деле не будет), влек для оговоренного обязанность  удовлетворить требования истца  без разбора дела по существу (ст. 12). Институт оговора —обвинения (а  на кого взмолвят...пятъ или шесть... добрых христиан) трактовался по-разному. Б. И. Сыромятников видел в этом обыскное начало в виде язычной молки, т. е. свидетельства целой общины, которая  добрила или лиховала человека, давая  общую оценку его личности136. Признавая, что институт оговора является остатком суда общины, М. Ф. Владимирский-Буданов  рассматривает его, однако, как переходный момент к началу повального обыска137. Это более соответствует действительности, ибо оговор со стороны добрых, т. е. благонадежных с точки зрения господствующего класса, людей приобретал в глазах законодателя безусловную  доказательственную силу. К добрым людям обычно относились дети боярские, составлявшие разряд свободных служилых людей, занимавшие низшие и средние  должности в армии и системе  управления и получавшие за свою службу земельные пожалования, или волостные  крестьяне, сидевшие на черных землях, находившихся под управлением общей  администрации, и целовавшие крест, т. е. присягавшие при избрании их населением для выполнения различных  должностей в органах местного управления. Таким образом, добрые люди являлись представителями господствующего  класса или зажиточной части крестьянского  населения.

Согласно ст. 13, признание  добрыми людьми вора ведомым лихим  человеком, хотя бы и совершившего первую кражу (а довода на него в прежнем  деле не будет), но пойманного с поличным, влекло для него смертную казнь. М. Ф. Владимирский-Буданов подчеркивает, что более строгое наказание  вора, захваченного с поличным, характерно для древнего права всех народов138. Поличное — непосредственная улика  в виде украденных вещей, найденных  у похитителя под замком. А поличное то, что выимут из клети из-за замка; а найдут что во дворе, или в  пустой хоромине, а не за замком, ино  то не поличное139.

По ст. 14 оговор со стороны  татя подлежал проверке. Если оговоренный  татем был прирочный (известный  как уже раз совершивший противозаконное  деяние) человек с доводом, он подвергался  пытке. В противном случае оговоренный  отдается на поруки до производства обыска. Обыск, по мнению большинства ученых, означал опрос добрых людей с  целью определения репутации  подсудимого. Представляется, однако, заслуживающим внимания мнение Г. Сокольского  о том, что в данном случае разумеется не повальный обыск, а аналогично ст. 60 Псковской Судной грамоты —  осмотр дома. А татю веры не ять; а  на кого возклеплет, ино дом его  обыскати; и энайдуть в дому его  что полишное, и он тот же тать, а не найдут в дому его, и он свободен140.

Статьи 15—19

В ст. ст. 15—19 определяется порядок  выдачи судебных актов. Все они должны были оплачиваться судебными пошлинами, скрепляться подписью дьяка и  печатью великого князя, что свидетельствовало  о придании большего значения формальной стороне дела.

В ст. 15 говорится о выдаче правой грамоты — судебного решения. Правая грамота состояла из протокола  судебного разбирательства и  решения суда. Она выдавалась обычно по просьбе стороны, выигравшей дело, и облагалась пошлиной в пользу должностных  лиц судебного аппарата, а именно — подьячего, которой грамоту  напишет, дьяка, подписывавшего грамоту, и боярина, скреплявшего грамоту  печатью.

Статья 16 определяет размер пошлин с докладного списка. Докладной  список представлял собой протокол заседания (судный список) суда первой инстанции, передававшийся на рассмотрение (доклад) вышестоящей инстанции, которая  давала указание, как решить дело. Решение" вышестоящей инстанции писалось на оборотной стороне судного  списка и являлось основанием для  выдачи правой грамоты судом первой инстанции. Основанием для доклада  являлись сомнения судьи, возникающие  из трудности дела или неясности  права, ограниченная компетенция судьи  и разногласия судей при сместном суде141. Институт доклада, встречающийся  и в Новгородской Судной грамоте (ст. ст. 6, 20, 26, 28, 42), представлял своеобразную форму контроля вышестоящего суда над  нижестоящим, содействуя централизации  и укреплению княжеского и боярского  суда. Установление доклада обеспечивало передачу особо опасных для господствующего  класса дел в руки центрального суда, а именно обязательное обращение  по докладу устанавливалось при  разборе дел о холопах, татях, разбойниках, лихих людях (см. ст. 43). Порядок доклада довольно подробно определен в Новгородской Судной грамоте: А докладу быти во владычне комнате; а у докладу быть ис онца по боярину да по житъему, да кои  люди в суде сидели, да и приставом; а иному никому же у доклада  не быть. А докладшиком садиться на неделю по трижды, в понедельник, в середу и в пяток. А кои  докладшик не сядет на тот день, ино взять на боярине два рубля, а на житьем рубль. А докладшиком  от доклада посула не взять, а у  доклада не дружить никоею хитростью, по крестному целованью. А кому сести  на докладе, ино ему крест целовать на сей на крестной грамоте одновй142. Решение вышестоящей инстанции  по докладу выносилось на основе фактического пересмотра всех материалов дела. Таким  образом, институт доклада являлся  зародышем апелляционного производства в России.