Радикалізація позицій у політичній філософії Австрійської (Віденської) економічної школи: Мюрей Ротбард і модерний проект

Таким образом, если вернуться  к нашей «модели» с Крузо, то Крузо, высадившись на большом острове, возможно, громко возвестит лесам  и долам о своей «собственности»  на весь остров. Однако, согласно естественному  факту, он является собственником только той части, на которой он поселится  и которую преобразует, чтобы  пользоваться ею.

Обычное право для враждебного  владения произвольно устанавливает  временной промежуток в 20 лет, после  которого человек, вторгшийся на чужую  территорию, несмотря на свою агрессию по отношению к собственности  другого, получает абсолютную собственность  на эту землю. Однако наша либертарианская  теория утверждает, что человеку необходимо только один раз преобразовать землю, чтобы получить ее в частную собственность.

Иначе говоря, в случае с  феодальной землей, или земельной  монополией, оба наши условия приводят к недействительным нынешним титулам  собственности: Оказывается, что не только первоначальный, но и современный  земельный титул является преступным, и современных жертв очень  легко опознать.

Наш представленный выше гипотетический случай Короля Руритании и его  родственников является одним из примеров средства, с помощью которого феодализм может зародиться в  одной из земледельческих областей. После предпринятого королем  действия, он и его родственники стали феодальными землевладельцами своих лимитированных частей Руритании, причем каждый взимал принудительную дань с жителей в форме феодальной «ренты».

Часть II. Теория Свободы, Глава 6. Монополия на землю, прошлое  и настоящее

Трогательное выражение  этих истин было дано в форме обращения  к американскому народу знаменитого  мексиканского интеллектуала левых  взглядов Карлоса Фуэнтеса:

«У вас были четыре столетия непрерывного развития в рамках капиталистической  структуры. У нас было четыре столетия отставания в рамках феодальной структуры… Ваши принципы восходят к капиталистической  революции… Вы начали с нуля, не подверженное влияниям общество, полностью соответствующее  современным временам, без какого-либо феодального балласта. Напротив, мы были основаны как ответвление приходящего  в упадок феодального порядка  Средних веков; мы унаследовали их устаревшие структуры, впитали их пороки и превратили их в институты нашей внешней  периферии для революции в  современном мире… Мы перешли  от… рабства к латифундии [огромные просторы земли под контролем  единственного землевладельца], к  отрицанию политических, экономических  или культурных прав для масс, к  некой таможне, не допускающей современные идеи… Вы должны понять, что драма Латинской Америки возникает из-за сопротивления тех самых феодальных структур на протяжении четырех столетий нищеты и стагнации, тогда как вы были в самом центре промышленной революции и строили либеральную демократию».

Нам не нужно далеко искать примеры  земельной агрессии и монополии  в современном мире; «имя им легион». Мы можем упомянуть один пример, который не слишком отличается от нашего гипотетического короля Руритании: «Шаху принадлежит свыше половины обрабатываемых земель в Иране, эта  земля была некогда захвачена  его отцом. Ему принадлежит до 10000 деревень. Пока что этот великий  реформатор продал 2 свои деревни». Типичным примером иностранных инвестиций наряду с земельной агрессией является североамериканская горнодобывающая  компании в Перу, Cerro de Pasco Corporation. Cerro de Pasco, легитимно приобретя землю у религиозного учреждения полвека назад, в 1953 году начала вторгаться и захватывать земли соседних крестьян-индейцев. Индейцы из деревни Ранкас (Rancas) отказались покинуть свою землю, и были уничтожены крестьянами, которым заплатила компания; индейцы из Ерус Якан (Yerus Yacan) пытались опротестовать действия компании в суде, а люди компании сожгли пастбища и уничтожили крестьянские хижины. Когда индейцы вернули свою землю с помощью массовой ненасильственной акции, правительство Перу, по требованию Cerro de Pasco и местных владельцев поместий, отправила войска, чтобы изгонять, избивать и даже убивать безоружных индейцев.

И что же, тогда, представляет собой наше мнение по поводу инвестиций в богатые нефтью земли, а это  одна из основных форм иностранных  инвестиций в развивающихся странах  в сегодняшнем мире? Главная ошибка, допущенная в большинстве аналитических  работ, состоит в том, что нужно  предлагать либо сплошное одобрение, либо сплошное осуждение, поскольку ответ  зависит от законности титула собственности, установленного в каждом конкретном случае. Если, например, нефтяная компания, иностранная или отечественная, выдвигает притязание на нефтеносный  район, который открывает и ведет  бурение, тогда это законная частная  собственность, основанная на принципе «поселенца», и является несправедливым со стороны правительства развивающей  страны облагать налогом или регулировать деятельность компанию. Если же правительство  настаивает на своих притязаниях  на собственность, на саму эту землю  и только сдает нефть в аренду компании, тогда (как мы увидим ниже, при обсуждении роли правительства), притязание правительства является нелегитимным и недействительным, а  компания, в роли поселенца, становится правомерным собственником и  перестает быть только арендатором  нефтеносной земли.

В последние годы, среди  американских консерваторов получила распространение доктрина, согласно которой феодализм, вовсе не являясь  угнетением и эксплуатацией, фактически был бастионом свободы. Верно, что  феодализм, как указывают эти  консерваторы, не являлся таким злом, как система «восточного деспотизма», но это примерно все равно, что  утверждать: тюремное заключение не насколько  суровое наказание, как смертная казнь. Различие между феодализмом  и восточным деспотизмом на самом  деле заключалось в степени, а  не в типе; произвольная власть над  землей и над личностями на этой земле была, в первом случае, разделена  по географическим сегментам; в последнем  случае, земля, как правило, концентрировалась  в руках одного имперского верховного владыки, хозяйничавшего на территории всей страны, с помощью бюрократического персонала. Эти системы власти и  подавления сходны по типу; восточный  деспот является единственным феодальным верховным владыкой, сосредотачивающим  в своих руках соответствующую власть. Одна система является вариантом другой, и наоборот; ни одна, ни в каком смысле, не является либертарианской. Так что нет никакого основания предполагать, что общество должно выбирать между одним либо другим – что существуют только эти две альтернативы.

Ошибка здесь заключается в  самой дихотомии. На самом деле, сильное  государство и феодализм не были антиподами; первое было логическим результатом  последнего, когда абсолютный монарх правил как сверхфеодальный верховный  владыка. Сильное государство, когда  оно возникало в Европе, не приступало к устранению феодальных ограничений  на торговлю; наоборот, оно еще добавило собственные централизованные ограничения  и неподъемные налоги поверх феодальной структуры. Французская революция, направленная против тогдашнего олицетворения  сильного государства в Европе, была нацелена на уничтожение как феодализма с его местными ограничениями, так  и против ограничений и высоких  налогов, налагаемых центральным правительством. Подлинная дихотомия включала свободу  на одной сторонеversus феодальных сеньоров и абсолютного монарха, на другой. Более того, свободный рынок и капитализм процветали лучше всего именно в тех странах, где и феодализм, и централизованная правительственная власть были относительно самыми слабыми: итальянские города-государства, а также Голландия и Англия в семнадцатом веке.

То, что Северная Америка  почти полностью избежала пагубного  влияния феодального землевладения  и земельной монополии, произошло  не из-за отсутствия желающих попытаться.

Мы указали выше, что имелось  только одно моральное решение для  проблемы рабства: немедленная и  безусловная отмена, без какой-либо компенсации рабовладельцам. На самом  деле, любая компенсация должна была направляться в противоположную  сторону – для возмещения ущерба угнетенным рабам за весь период их рабства. Жизненно важной частью такой  необходимой компенсации стало  бы пожалование плантационных земель не рабовладельцам, которые едва ли обладали действительным титулом на какую-либо собственность, но самим  рабам, чей труд, согласно нашему принципу «поселения», смешивался с почвой для  развития плантаций. Иначе говоря, как  минимум, элементарная либертарианская  справедливость требовала не только немедленного освобождения рабов, но также  немедленной передачи рабам, вновь, без какой-либо компенсации для  господ, плантационных земель, на которых  они работали и проливали свой пот. Так случилось, что победоносный Север сделал такую же ошибку –  хотя «ошибка» это слишком мягкое название для акта, который привел к сохранению незаконной и угнетающей социальной системы, – которую совершил царь Александр, когда он освобождал крепостных в России в 1861 году: тела угнетенных были освобождены, однако собственность, на которой они работали и которой, безусловно, заслуживали владеть, оставалась в руках их бывших угнетателей. Используя  экономическую мощь, которая оставалась в их руках, бывшие помещики вскоре снова осознали себя почти что  господами по отношению к тем, кто теперь оказались свободными арендаторами или сельскохозяйственными  рабочими. Крепостные и рабы узнали вкус свободы, однако были жестоко лишены ее плодов.

Часть II. Теория Свободы, Глава 7. Самозащита

Если любой человек имеет  абсолютное право на свою законно  приобретенную собственность, то из этого следует, что он имеет право  сохранять эту собственность  – защищать ее с помощью насилия  против насильственного посягательства. Абсолютные пацифисты, которые также  отстаивают свои убеждения по поводу прав собственности – такие, как м-р Роберт Лефевр (Robert LeFevre), – впадают в неизбежное внутреннее противоречие: дело в том, что если человек владеет собственностью и все же отрицается право на то, чтобы защищать ее от нападения, тогда очевидно, что отрицается очень важный аспект владения собственностью. Утверждать, что кто-либо имеет абсолютное право на определенную собственность, однако, лишен права защищать ее от нападения или посягательства, также означает утверждать, что у него нет полного права на эту собственность.

Более того, если каждый человек  имеет право защищать свою личность и собственность от нападения, тогда  он должен также иметь право нанимать других людей или принимать их помощь, чтобы осуществить такую  защиту: он может нанимать или принимать  защитников точно так же, как он может нанимать или принимать  добровольные услуги садовников для  своего газона.

Насколько широким является право человека на самозащиту своей  личности и собственности? Фундаментальный  ответ должен быть таким: до того предела, когда он начинает посягать на права  собственности кого-либо другого. Поскольку, в таком случае, его «защита» будет  на самом деле представлять собой  преступное посягательство на законную собственность какого-либо другого  человека, а последний сможет правомерно защищать себя против такого посягательства.

Из этого следует, что  оборонительное насилие может использоваться только против фактического посягательства или явной угрозы по отношению  к собственности личности – и  не может использоваться против любого ненасильственного «вреда», который  может быть причинен доходу личности либо ценности собственности. Оборонительное насилие, следовательно, должно быть ограничено сопротивлением против агрессивных  действий по отношению к личности или собственности. Однако подобное посягательство может включать два  дополнительных аспекта для фактической  физической агрессии: устрашение, или  прямая угроза физического насилия; и мошенничество, которое включает присвоение собственности кого-то другого.

Мошенническая фальсификация  эквивалентна скрытому воровству. Если Смит платит тысячу долларов и получает от Джонса не оговоренную модель автомобиля, а более старую и дешевую машину, тогда это также является скрытым  воровством: здесь снова собственность  кого-либо была присвоена по контракту, без того, чтобы ему была передана собственность, о которой договаривались.

Таким образом, это не прерогатива  закона – в сущности, правил и  институций, с помощью которых  личность и собственность защищаются посредством насилия – делать людей моральными с помощью законного  насилия. Это не подходящее применение для закона – делать людей правдивыми или способными сдерживать обещания. Назначение законного насилия состоит  именно в том, чтобы защищать личности и их собственность от насильственных нападений, от посягательства и присвоения их собственности без их согласия. Утверждать нечто большее – утверждать, например, что простые обещания должны исполняться принудительно, – означает делать неоправданный фетиш из «контрактов», забывая о том, почему некоторые  из них являются принудительно выполняемыми: ради защиты законных прав собственности.

Тогда оборонительное насилие  ограничивается ситуацией насильственного  посягательства – фактического, подразумеваемого либо посредством прямой и открытой угрозы. Однако, учитывая этот принцип, насколько широким является право  на оборонительное насилие? С одной  стороны, было бы очевидно абсурдным  и преступно агрессивным выстрелить в мужчину на другой стороне улицы  потому, что его сердитый вид показался  вам предвестником посягательства. Угроза должны быть немедленной и  открытой, мы можем сказать, «очевидной и реальной» – критерий, который  хорошо подходит не для ограничений  свободы речи (безусловно, недопустимых, если мы рассматриваем такую свободу  как составную часть прав личности и собственности), но для права  осуществить принудительное действие против предполагаемого неизбежного  посягателя.

Во-вторых, мы можем спросить: должны ли мы согласиться с теми либертарианцами, которые заявляют, что лавочник имеет право убить  парнишку в качестве наказания за украденный кусок его жевательной  резинки? Позиция, которую мы могли  бы назвать «максималистской», раскрывается следующим образом: украв жевательную  резинку, этот сорванец поставил себя вне закона. Он демонстрирует своим  действием, что он не придерживается или не признает правильную теорию прав собственности. Следовательно, он утрачивает все свои права, а лавочник вправе убить этого паренька в  качестве возмездия.

Я полагаю, что данная позиция  страдает абсурдным отсутствием  пропорции. Сосредоточившись на праве  лавочника на его жевательную  резинку, она полностью игнорирует иное, весьма драгоценное право собственности: право каждого человека – в  том числе этого уличного сорванцы – на самого себя. На основе чего должны мы утверждать, что небольшое посягательство на собственность другого влечет за собой расплату в виде полной утраты собственности на самого себя? Я предлагаю еще одно фундаментальное  правило относительно преступления: преступник, или посягатель, утрачивает собственное право в той же степени, в какой он лишает другого  человека его права. Если человек  лишает другого человека части собственности  на самого себя или на ее продолжения  в виде материальной собственности, тогда именно в такой же степени  он утрачивает собственные права. Из этого принципа немедленно следует  теория пропорциональности в виде наилучшего наказания, которая подытожена в  давнем изречении: «пусть наказание  соответствует преступлению».