Человек в английской классической школе

Человек в английской классической школе

Адам Смит

Идея экономического человека как человека, руководимого собственным  интересом, в конце XVIII в. просто носилась в европейском воздухе. Но нигде  и ни у кого она не была сформулирована настолько отчетливо, как в «Богатстве народов». Вместе с тем Смит стал первым экономистом, положившим определенное представление о человеческой природе в основу целостной теоретической системы.

В самом начале «Богатства народов» он пишет о свойствах  человека, налагающих отпечаток на все виды его хозяйственной деятельности. Во-первых, это «склонность к обмену одного предмета на другой» (подобная предпосылка позволяет Смиту  объяснить обмен эквивалентов, а  не предметов, имеющих разную ценность для продавца и покупателя, как  у Госсена и австрийской школы); во-вторых, собственный интерес, эгоизм, «одинаковое у всех людей постоянное и неисчезающее стремление улучшить свое положение». Эти свойства взаимосвязаны: в условиях широкого развития обмена невозможно установить с каждым из партнеров личные отношения, основанные на взаимной симпатии. Вместе с тем  обмен возникает именно потому, что  даром получить нужные предметы у  эгоистичного по природе соплеменника невозможно. «... Человек постоянно  нуждается в помощи своих ближних, но тщетно было бы ожидать ее лишь от их расположения. Он скорее достигнет  своей цели, если обратится к их эгоизму и сумеет показать им, что  в их собственных интересах сделать  для него то, что он требует от них»..

Отмеченные свойства человеческой природы имеют у Смита важные экономические последствия. Они  лежат в основе системы разделения труда, где индивид выбирает такое  занятие, при котором его продукт  будет иметь большую ценность, чем в других отраслях. «Каждый  отдельный человек постоянно  старается найти наиболее выгодное приложение капитала, которым он может  распоряжаться. Он имеет в виду собственную  выгоду, а отнюдь не выгоды общества».

Однако Смит в отличие  от Гоббса и меркантилистов не противопоставляет  частный интерес общему благу («богатству народов»). Дело в том, что это  богатство равно, по Смиту, сумме  ценностей, созданных во всех отраслях хозяйства. Таким образом, выбирая  отрасль, где его «продукт будет  иметь большую стоимость, чем  в других отраслях», человек, ведомый  эгоистическим интересом, самым  непосредственным образом увеличивает  богатство общества. Когда же приток капитала из других отраслей в более  рентабельную достигнет такого уровня, что ценность товаров в последней  начнет падать и ее сравнительная  выгодность исчезнет, собственный интерес  начинает направлять владельцев капитала в другие сферы его приложения, что опять-таки в интересах общества. Смит не доказывает строго тезис о  совпадении общего интереса и интересов  всех членов общества, ограничиваясь  метафорой «невидимой руки». Однако очевидно, что автоматический, не требующий  государственного вмешательства межотраслевой  перелив капитала, движимый собственным  интересом его владельцев, играет в схеме Смита исключительно  важную роль. Именно здесь Смит непосредственно  использует сформулированную им вначале  предпосылку, касающуюся человеческой мотивации.

Рассматривая роль, которую  играет мотив собственного интереса у Смита, нельзя обойти проблему, с  которой сталкиваются все исследователи  его творчества. Дело в том, что  основанная на собственном интересе модель человеческой мотивации в  «Богатстве народов», казалось бы, не согласуется  с ее трактовкой в первом большом  произведении Смита – «Теории  нравственных чувств» (1759 г.).8 Здесь  Смит подчеркивает, что поведение человека направляется «симпатией», т.е. умением поставить себя на место другого (в современной психологии это качество называется эмпатией) и желанием заслужить одобрение «беспристрастного наблюдателя». Собственный интерес при этом не отрицается, но Смит подчеркивает его ограниченность: он оперирует только в рамках»справедливого». Однако противоречие между Смитом-моралистом и Смитом-экономистом во многом кажущееся. С одной стороны, Смит утверждает, что «не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов» именно потому, что развитая система разделения труда ставит нас в отношения с людьми, к которым мы можем не испытывать симпатии. Таким образом, этика у Смита невозможна без учета собственного интереса, тогда как политическая экономия вполне может обойтись без учета чувства симпатии. С другой стороны, и в «Богатстве народов» Смит отнюдь не идеализирует эгоизм владельцев капитала: он хорошо понимает, что собственный интерес капиталистов может заключаться не только в производстве выгодных продуктов, но и в ограничении аналогичной деятельности конкурентов. Он даже отмечает, что норма прибыли, как правило, находится в обратной зависимости от общественного благосостояния и поэтому интересы купцов и промышленников в меньшей степени связаны с интересами общества, чем интересы рабочих и землевладельцев. Более того, этот класс «обычно заинтересован в том, чтобы вводить общество в заблуждение и даже угнетать его», пытаясь ограничить конкуренцию. Но если государство поддерживает свободу конкуренции, то собственный интерес может объединить разрозненно действующих эгоистов в упорядоченную систему, обеспечивающую общее благо. Таким образом, Смит демонстрирует, что даже при самых худших предположениях относительно человеческой природы рыночная экономика, основанная на свободной конкуренции, все равно дает лучший результат, чем принудительная регламентация экономической деятельности. Так Смит развязывает узел, образованный переплетением личных и общественных интересов. Как подчеркивает Дж. Бьюкенен, презумпция экономического человека-эгоиста является единственно возможной при сравнительном анализе различных общественных институтов, точно так же, как презумпция несовершенства человеческой природы неизбежна при сравнении различных политических систем. Преимущества демократии над деспотией основаны на том, что при демократии пребывание у власти плохих людей нанесет обществу меньший ущерб, хотя благородный и просвещенный деспот способен принести обществу больше пользы, чем любая демократическая власть.

Изложенная схема того, как работает мотив личного интереса в теоретической системе Смита, не должна создавать впечатления, что  мотивация экономического поведения  понимается автором «Богатства народов» чисто абстрактно. Смит выводит своего движимого собственным интересом  субъекта не из умозрительных соображений  о природе человека, а из своих  наблюдений за окружающим его реальным миром. В «Богатстве народов» еще  нет резкого отделения теории от эмпирии. Так, Смит не сводит собственный  интерес людей к получению  денежных доходов наподобие максимизации прибыли: на выбор занятий помимо заработка влияют также приятность или неприятность занятия, легкость или трудность обучения, постоянство  или непостоянство занятий, больший  или меньший престиж в обществе и, наконец, большая или меньшая  вероятность успеха. Например, люди, занимающиеся неприятным, презираемым  обществом делом, – мясники, палачи, кабатчики – вправе претендовать на большую прибыль, и т.д.. О широкой  трактовке Смитом мотива собственного интереса свидетельствует и пример, приводимый С. Холландером: Смит пишет, что, несмотря на то что рабство всегда менее эффективно, чем система  наемного труда, в ряде случаев, там  где разница в рентабельности не так велика, землевладельцы предпочитают использовать рабов, поскольку это  удовлетворяет их «любовь к доминированию». С другой стороны, в американских колониях Англии труд рабов применяется  именно там, где он экономически более выгоден (на плантациях табака и сахарного тростника), а там, где это не так (при выращивании зерновых), рабы отпускаются на свободу, так что в целом собственный материальный интерес все же пересиливает стремление к власти.

Перечисленные Смитом дополнительные факторы компенсируют неравенство  доходов и тоже входят в целевую  функцию экономического субъекта. Смит различает также интересы и цели представителей основных классов современного ему общества: собственников земли, наемных рабочих и капиталистов.

Столь же реалистичен подход Смита и к другим компонентам  модели человека: его интеллектуальным способностям и информационным возможностям. Индивид, согласно Смиту, далеко не всегда может предвидеть последствия своих  поступков. Более всего он компетентен  в том, что затрагивает его  личные интересы. Он лучше, чем кто-либо другой, в том числе и государственный  чиновник, способен идентифицировать свой собственный интерес. Эта идея имела особое значение в полемике Смита с меркантилистами, и она  составляет основной мотив «Богатства народов»: «Государственный деятель, который  попытался бы давать частным лицам  указания, как они должны употреблять  свои капиталы, обременил бы себя совершенно излишней заботой».

Давид Рикардо

«Начала политической экономии и налогового обложения» Д. Рикардо  представляют собой иной тип экономического исследования по сравнению с «Богатством  народов» А. Смита. Теория Риккардо намного  более, чем теория Смита, напоминает Ньютонову механику: с помощью  дедукции из нескольких абстрактных  предпосылок – убывающего плодородия почвы, мальтусовского закона народонаселения  и собственного интереса как основного  мотива жономической деятельности –  он сделал далеко идущие выводы относительно долгосрочного движения заработной платы, нормы прибыли и ренты  и таким образом вывел законы распределения доходов между  основными общественными классами. При этом у него отсутствует какое-либо эксплицитное изложение допущений  относительно человеческой природы. Предпосылка  собственного интереса проявляется  у Рикардо главным образом  в допущении о выравнивании норм прибыли в разных отраслях путем  перелива капитала: «Это неугомонное  стремление всех капиталистов оставлять  менее прибыльное дело для более  прибыльного создает сильную  тенденцию приводить прибыль  всех к одной норме». При этом, как и у Смита, собственный  интерес не сводится к чисто денежному: «Капиталист, ищущий прибыльного применения для своих средств, естественно, будет принимать во внимание все  преимущества одного занятия перед  другим. Поэтому он может поступиться  частью своей денежной прибыли ради верности помещения, опрятности, легкости или какой-либо другой действительной или воображаемой выгоды, которыми одно занятие отличается от другого»,что  фактически приводит к разным нормам прибыли в разных отраслях.

Как и Смит, Рикардо отмечал  специфику экономического поведения  отдельных классов, среди которых  лишь капиталисты до некоторой степени  ведут себя в соответствии с логикой  собственного интереса, но и это  стремление модифицируется различными привычками и предрассудками, например упрямым нежеланием расставаться с  гибнущим предприятием или предубеждением против выгодных вложений капитала за границей, побуждающим «большинство лиц со средствами скорее довольствоваться низкой нормой прибыли у себя на родине».Что же касается рабочих, то их поведение, как отмечал Рикардо, подчинено привычкам и инстинктам, а землевладельцы представляют собой  праздных получателей ренты, не властных над своим экономическим положением.

Упоминания о границах мотива собственного интереса наводят  на мысль, что Рикардо считал эту  предпосылку научным допущением, приемлемым при анализе долгосрочных процессов. Рикардо считал закономерным предметом научного экономического анализа лишь такое поведение  людей, которое продиктовано их личными  интересами, так как «если бы мы предположили любое иное правило  поведения, мы не знали бы, где остановиться». Он полагал, что построенная таким  образом теория не может быть опровергнута фактами. Но, оставаясь на позициях философии естественного права, Рикардо, как и Смит, не слишком  ясно различал логику модели и логику самой действительности и не ощущал, что принятая им поведенческая предпосылка  влияет на результат анализа. Модель собственного интереса он понимал эдновременно как образец рационального экономического поведения. При всей «дедуктивности»  своей экономической теории Рикардо, как и Смит, не прибегал к сильным  абстракциям относительно человеческого  поведения в экономике, а удовлетворялся моделью человека, не слишком далеко вышедшей за пределы обыденного опыта. (Правда, опыт этот, как отмечал впоследствии Маршалл, ограничивался знакомством  с англичанами, жившими в больших  городах).

Итак, в произведениях  английских классиков – в явном  виде у Смита и в неявном  у Рикардо – использовалась модель человека, которая характеризуется:

1) определяющей ролью  собственного интереса в мотивации  экономического поведения;

2) компетентностью (информированностью + сообразительностью) экономического  субъекта в собственных делах;

3) конкретностью анализа  – учитываются классовые различая  в поведении и различные, в  том числе неденежные, факторы  благосостояния.

Эти свойства экономического субъекта (особенно развитые у капиталистов) Смит и Рикардо считали изначально присущими каждому человеческому  существу. Критики же капитализма, счиающие его преходящим этапом в истории  человечества, отмечали, что такая  концепция человека была продуктом  складывавшееся в ту эпоху буржуазного  общества, в котором «не осталось никакой другой связи между людьми, кроме голого интереса, никакого другого  мотива, регулирующего совместную жизнь, кроме эгоистического расчета». Значение этой модели человека для истории  экономической мысли состоит  прежде всего в том, что с ее помощью политическая экономия выделилась из моральной философии как наука, имеющая свой предмет – деятельность экономического человека.

Но еще раз подчеркнем, что ни для Смита, ни для Рикардо  не была характерна рефлексия по поводу предпосылок экономического исследования. Эту задачу выполнили другие экономисты.

Методологи: Нассау Уильям Сениор и Джон Стюарт Милль

Первые опыты дескриптивной  экономической методологии связаны  с осмыслением опыта английской классической школы политической экономии. Смит и Рикардо не предприняли  попыток объяснить свой метод, видимо потому, что он казался им очевидно правильным и не нуждавшимся в  обосновании. Однако так представлялось далеко не всем и новая наука политическая экономия подверглась суровой критике, главным образом с позиций  морали, за чрезмерно узкий взгляд на человеческую природу, сведенную  к приобретательским, эгоистическим  мотивам. Такая критика потребовала  от экономистов более глубокого обоснования своих теорий. Естественно, внимание методологов было обращено исключительно на проблему мотивации, поскольку другие компоненты модели человека классической школы вопросов не вызывали. Эта защита имела два направления.

Первое (антропологическое) сводилось к тому, что экономический  человек существует в действительности: в естественности и распространенности эгоистической мотивации (собственного интереса) можно легко убедиться  с помощью наблюдений и интроспекции. Такова была точка зрения Н. У. Сениора, включающего в число основных общих положений экономической  науки «желание каждого человека получить как можно больше предметов, составляющих богатство, с наименьшими  возможными жертвами», хотя Сениор отмечал, что разные люди испытывают это желание  с разной интенсивностью, а также  признавал наличие у людей  других мотивов помимо стремления к  богатству. В более поздних изданиях Сениор убрал слово «предметы» и  включил в «богатство» такие  компоненты, как «власть», «известность», «отдых», «блага для близких и  друзей» и даже «пользу для  общества». Правда, неясно, как именно Сениор собирался учитывать все  эти мотивы в экономической теории. Но выводы, сделанные из этих положений, подчеркивал Сениор, справедливы  лишь в отсутствие искажающего воздействия  других факторов. Если же нам удастся  определить, в каких случаях можно  ожидать этого воздействия и  какова будет его сила, мы сможем, как считает Сениор, трактовать экономическую  науку как «позитивную», а не «гипотетическую».