Человек в английской классической школе

Универсалистского подхода  к экономической науке придерживался  и главный методолог новой  австрийской школы Л. Мизес, считавший  экономическую теорию частным случаем  науки о человеческом поведении (праксеологии). Предметом экономической науки являлась для нового поколения австрийской школы не хозяйственная деятельность в традиционном смысле слова, а целенаправленная деятельность человеческого ума: эмпирические исследования, логические размышления, реакция на неожиданные результаты, ожидания, догадки, планы и т.д. Так как внешний наблюдатель не знает цели, движущей поведением наблюдаемого субъекта, наука может не предсказывать, а лишь задним числом объяснять и понимать его выбор. Основой такого понимания может быть принцип рационального поведения, в истинности которого мы можем быть априорно убеждены путем интроспекции. Таким образом, Мизес избрал методологическое обоснование экономического человека, полагая, что о научном исследовании поведения можно говорить только в том случае, если речь идет о рациональном целенаправленном поведении. Происхождение же мотивов сознательного поведения человека – это дело психологии, а не экономической или какой-либо иной общественной науки. В этом аспекте неоавстрийцы ничем не отличаются от неоклассиков. В праксеологии Мизеса экономическое действие, рациональное действие и любое человеческое действие становятся синонимами.

Ограничивающие применение экономической науки неоклассики  кембриджской школы и безгранично  его расширяющие универсалисты  типа Уикстида, Роббинса и представителей австрийской школы являют собой  два методологических направления, объединившихся, но все же не до конца  растворившихся в основном течении  экономической науки. Первые из них  трактуют экономическую теорию как  эмпирическую науку, способную при  изменении параметров давать предсказания человеческого поведения в ограниченной области, где действуют денежные интересы. Вторых можно разделить  на две подгруппы. Первая подгруппа  – «методологисты» (например, Мизес), они понимают экономическую науку  как всеобщую теорию рационального  выбора, способную задним числом объяснить  любое человеческое поведение, но не прогнозировать его. Вторая подгруппа  – «антропологисты» (например, Уикстид), которые выступают против любых  априорных абстракций, потому что  им кажется, что это ограничивает позитивную роль экономической науки, ее практическую применимость и делает ее логической игрушкой. Они считают, что исследуемый экономической  наукой реальный аспект человеческой деятельности носит универсальный характер. Именно такой подход к модели экономического человека укрепился в современной экономической теории.

В последние десятилетия  универсалистская антропологическая  версия экономического человека приобрела  новую популярность в связи с  успехами экономического империализма. Как писал один из виднейших американских экономистов Джордж Стиглер, «человек максимизирует полезность постоянно: у себя дома, на работе (будь то в  частном или государственном  секторе), в церкви, в научной работе, – короче говоря, всюду. Он может  ошибаться и часто ошибается: возможно, для него слишком трудны вычисления, но чаще дело в недостатке информации. Он учится исправлять свои ошибки, часто дорогой ценой».

Существуют границы, за которыми применение абстракции экономического человека перестает быть полезным. Трудность моделирования неэкономических  мотивов не означает, что мы можем  полностью игнорировать их существование.

Депсихологизация  экономического человека

Маржиналистская революция  свела важнейшую экономическую  проблему – проблему ценности –  к психологии потребительского выбора. Это, казалось бы, открывало дорогу для непосредственного применения психологических методов в экономической  теории.

Однако экономическая  теория в ее маржиналистском варианте была готова воспринять отнюдь не любую  психологию, а психологию строго определенного  вида. Целью маржиналистов было не желание точнее отразить реальные мотивы покупателя и продавца, а стремление создать строгую, логически непротиворечивую теорию равновесного гармоничного обмена. Выбор психологических оснований  для теории предельной полезности был  в значительной мере предопределен  общей мировоззренческой установкой самой теории. Подходящая гедонистически-рационалистическая модель человека нашлась, как мы помним, в трудах Бентама, который в свою очередь опирался на ассоциативную  психологию XVI—XVIII вв.

С другой стороны, современная  маржиналистам психология далеко отошла от представлений о человеке как  о пассивном существе, управляемом  внешними воздействиями через ощущения, преследующем единственную цель –  получение наслаждений и рассчитывающем при этом каждый свой шаг. Напротив, новая психология подчеркивала изначальную  активность личности, действие врожденных инстинктов (никак не сводимых к  погоне за наслаждениями), влияние физиологических  и биологических факторов. Психология «рационального гедониста» представлялась в этом контексте безнадежно устаревшей.

Й. Шумпетер определяет основные постулаты этой психологии, у истоков  которой стояли Гоббс, Локк и Юм, следующим образом:

а) все знания человека почерпнуты им из собственного жизненного опыта; 
б) этот опыт можно приравнять совокупности впечатлений, которые человек получает через органы чувств; 
в) до приобретения такого опыта человеческий разум абсолютно пуст, он не обладает собственной активностью и не содержит никаких априорных гносеологических категорий (как пространство и время у Канта); 
г) впечатления – конечные элементы, из которых слагаются посредством случайных соединений («ассоциаций») все психологические феномены, включая память, внимание, логику, эмоции и аффекты.

В то же время эксперименты новых психологов, посвященные прежде всего исследованию наиболее примитивных  форм поведения (поведение животных, маленьких детей, душевнобольных проще, и поэтому его легче исследовать, чем поведение нормального взрослого  человека), не могли вызвать энтузиазма у экономистов, не говоря уже о  том, что результаты этих экспериментов  не поддавались формализации. Единственным исключением является так называемый закон Вебера–Фехнера, согласно которому интенсивность ощущения пропорциональна  логарифму интенсивности раздражения. С помощью этого закона, который  был известен Джевонсу, можно в  принципе доказать первый закон Госсена  – убывание предельной полезности. Однако сам закон Вебера–Фехнера вовсе не был строго доказан, поскольку  интенсивность ощущения нельзя было измерить с той же степенью точности, как интенсивность раздражения.

Однако критика психологами  гедонистических свойств маржиналистского человека все же имела свои последствия. Реакция экономистов на вскрытые психологические несовершенства маржиналистской  теории имела три основных варианта.

Первый подход сводился к  косметическому ремонту психологических  предпосылок маржиналистской теории без сколько-нибудь значительного  пересмотра самой теории. Менялась лишь психологическая стартовая  площадка, а далее аргументация быстро выходила на привычную маржиналистскую  траекторию. Одним из первых представителей такого подхода следует считать американского экономиста Ф. Феттера, который называл себя «основателем американской психологической школы». В согласии с новейшей психологией (У. Джеймс) Феттер настаивал на том, что субъективное определение меновой ценности происходит не путем кропотливого подсчета полезности, а импульсивным актом выбора, совершаемым на основании смутного, до конца не осознанного предпочтения. Предпочтение и выбор, по Феттеру, являются результирующей многих факторов, не только внешних (свойства предмета), но и внутренних (свойства самого человека).

Грубо говоря, выбор диктуется  инстинктом или привычкой. Ценность же товара, по Феттеру, выводится из самого акта выбора и определяется задним числом, а не предшествует выбору, как в теории предельной полезности.

Таким образом, человек у  Феттера активен, его действия нельзя полностью объяснить рациональным расчетом и влиянием внешних раздражителей. Модель человека Феттера явно не совпадает  с маржиналистской. Однако такая  «революционная» переделка психологических  основ теории не вызвала, как выясняется, никаких существенных изменений  в теории ценности, цен, заработной платы и т.д.

Дело в том, что косметический  ремонт Феттера, по сути дела, ограничился  эксплицитной методологией и оставил  его рабочую модель человека незыблемой. Он сформулировал цель человека как  «получение наибольшего психологического дохода», определив последний как  «желаемые результаты в области  чувств, произведенные ценными объектами», т.е. максимизация «психологического  дохода» ничем не отличается от максимизации полезности.

Поскольку имплицитная модель человека не испытала в теории Феттера  никаких существенных перемен по сравнению с маржиналистской, казалось бы, диаметрально противоположные исходные поведенческие посылки оказались  совместимыми с одной и той  же по сути экономической теорией.

Второй вариант заключался в последовательной критике маржиналистской  и неоклассической моделей человека и попытках сформулировать новую  социально-экономическую теорию, согласующуюся  с выводами новой психологии.

Виднейшим представителем этого  направления был основоположник американского институционализма  Т. Веблен. Из экономистов своего времени  Веблен был, несомненно, лучше всех знаком с современной психологией  и прежде всего с трудами У. Джеймса и У. Мак-Дугалла, а также  с эволюционной теорией Ч. Дарвина. В его концепции человеческая природа определяется психическим  складом (инстинкты) и культурно  обусловленным характером (институты).

Инстинкты определяют цели, а институты – средства их достижения. Говоря об инстинктах, Веблен вовсе  не имел в виду биологические, неосознанные аспекты человеческой деятельности. К инстинктам Веблен скорее относит  цели осознанного человеческого  поведения, формирующиеся в определенном культурном контексте и передающиеся из поколения в поколение. «Цивилизованные  народы Запада», с точки зрения Веблена, подвержены влиянию следующих основных «инстинктивных склонностей» (правда, в других произведениях Веблен иногда модифицирует этот перечень): 1) инстинкта  мастерства, 2) праздного любопытства, 3) родительского инстинкта, 4) склонности к приобретательству, 5) «набора эгоистических  склонностей» (сюда входит склонность к соперничеству и агрессии, желание прославиться) и, наконец, 6) инстинкта привычки.

Эти инстинкты не существуют изолированно, они образуют коалиции, подчиняют себе друг друга. Так, например, большую силу представляют собой  родительский инстинкт, праздное любопытство  и инстинкт мастерства, когда они  «заручаются поддержкой привычки», т. е., говоря проще, входят в привычку у людей. Тогда праздное любопытство  поставляет информацию и знания, служащие целям, которые ставят перед людьми инстинкт мастерства и родительский инстинкт. Веблен полагал, что главным  мотивом индивидуального экономического поведения является стремление к  повышению социального статуса. Это стремление побуждает человека проявляться творчески и ведет  к техническому прогрессу. Такой  «поиск эффективных жизненных средств», ведущий к «росту технологического мастерства», Веблен называл «промышленным  поведением» и явно одобрял в  отличие от так называемого денежного  соперничества, которое имеет место  тогда, когда добродетельный союз мастерства, любопытства и привычки попадает под власть эгоистических, приобретательских  инстинктов.

Выбор средств для достижения поставленных целей еще более  культурно обусловлен, чем сами цели. Здесь Веблен пользуется понятием институтов, унаследованным от новой исторической школы. Но если Шмоллер понимал под  институтами моральные и правовые рамки, в которых протекает экономическая  деятельность, Веблен употреблял этот термин (социально-экономические институты), говоря об отобранных в эволюционном процессе «привычных способах осуществления  процесса общественной жизни в ее связи с материальным окружением, в котором живет общество».

Отношение Веблена к институтам скорее негативно, чем одобрительно. Они сковывают творческую инновационную  человеческую деятельность, воплощенную  в техническом прогрессе и  росте производства, подчас существуют, несмотря на то что они противоречат «врожденному здравому смыслу».

Из своей концепции  человека Веблен выводит внутреннюю противоречивость капитализма, сочетающую рациональную организацию производства с иррациональными общественными  институтами. (К ним Веблен в первую очередь относит крупную корпорацию. Такая точка зрения, безусловно, объясняется монополистически-финансовым бумом конца XIX в., заставившим многих серьезных исследователей задуматься о паразитическом характере капитализма  того времени). В работах Веблена  содержится, пожалуй, самая безжалостная критика маржиналистской модели человека, осуществляющего «мгновенный  подсчет удовольствий и страданий». Веблен в отличие от представителей исторической школы не отрицал роли абстракции в научном анализе, но абстракция рационального максимизатора  полезности, принятая маржиналистами, представлялась ему совершенно неадекватной реальным историческим процессам.

Однако собственные позитивные разработки Веблена и последующих  институционалистов рассматривались  ортодоксальным большинством экономистов  как внесистемные, растворяющие экономическую  теорию в «культурной антропологии, социальной философии и социологии»  и поэтому были обречены на пребывание на периферии экономической науки.

Наконец третий путь, который  и избрало в итоге основное течение экономической науки, состоял  в том, чтобы вытеснить не только гедонистическую, но и вообще всякую психологию за пределы экономической  науки. Проблема заключалась в том, чтобы превратить модель максимизирующего человека из модели, непосредственно  объясняющей реальность, во вспомогательное, эвристическое средство анализа рыночных процессов. Это «объективистское» направление в свою очередь имело несколько вариантов. Такие экономисты, как И. Фишер и Г. Дэвенсорт, просто решили изгнать проблему ценности за пределы экономической науки и ограничиться рассмотрением цен, кривых спроса и предложения. Другие, как В. Парето, продолжали оперировать понятиями ценности и полезности, но отвергали возможность установить единственную «причину» ценности и изменить ее абсолютную величину.