Человек в английской классической школе

Особенно сильно отразился  равновесный подход и соответствующий  математический инструментарий на информационных и интеллектуальных характеристиках  экономического субъекта.

Предпосылка равновесного, оптимального состояния как результата человеческого выбора подразумевает, что субъект должен располагать  точным знанием хотя бы о всех доступных  ему альтернативах. В случае же расширения теории до системы общего равновесия (Вальрас) необходима и более обширная информация о состоянии всей экономики  в целом, которую Вальрас вводит через предпосылку всеобщего  аукциона, где происходит «нащупывание» (tatonnement) правильных пропорций обмена.

Это знание не обязательно  должно выражаться в каких-то конкретных числах, характеризующих полезность разных альтернатив. Джевонс подчеркивает, что он «не настаивает на том, что  человеческий ум может аккуратно  измерять, складывать и вычитать ощущения, чтобы выяснить их точное соотношение».

Единственный способ выяснить, какое ощущение человека больше, а  какое меньше, состоит в том, чтобы  понаблюдать за его реальным выбором (подход Джевонса предвосхищает здесь  теорию выявленных предпочтений Самуэльсона). Тем более не может быть и речи о сравнении ощущений разных людей. Однако так или иначе, сознательно  или подсознательно упомянутое знание должно присутствовать.

Статический характер маржиналистского равновесного анализа выражается в  том, что в нем, как правило, не рассматриваются процессы, происходящие в реальном времени. Любые изменения  описываются с помощью сравнительно-статического анализа. Будущее, его неопределенность, процесс получения информации экономическим  субъектом не существуют как реальные феномены. Но для принятия оптимального решения необходим точный прогноз того, чем закончится любой из возможных вариантов поведения. Таким образом, в свойства маржиналистского экономического субъекта попадает и «совершенное предвидение». Из той же «вневременности» вытекает и предпосылка мгновенной реакции на изменения внешних параметров: любое изменение условий равновесия в маржиналистской теории происходит дискретно, как переключение телевизионных программ, без длящегося в реальном времени процесса адаптации.

Очевидно, что в целом  изложенная выше имплицитная маржиналистская  модель человека является достаточно сильной абстракцией реального  человеческого поведения. Однако далеко не все маржиналисты, кроме Вальраса и особенно Парето, осознавали это, прибегая к «антропологическому» обоснованию  своих теорий. Вальрас посвятил комплексному анализу человека и его связи  с обществом свою последнюю неоконченную работу, в которой доказывается гармоничная  взаимозависимость человека как  физиологическо-экономического существа, главным свойством которого являются склонность к разделению труда и  связанный с ней личный интерес, и человека как психологически-морального существа, главным для которого являются чувство симпатии, эстетическое чувство, разум, понимание, совесть и свобода. Вальрас доказывает, что, только будучи моральной личностью, человек способен к разделению труда, и только будучи способен к разделению труда, он обладает свободной волей, приобретает власть над собой и становится моральной  личностью. Что же касается чистой и  прикладной экономической теории, то их предмет он ограничивает деятельностью  человека как физиолого-экономического существа, достигающего своих удовольствий посредством разделения труда и  обмена. Таким образом, Вальрас явно придерживался методологического  обоснования экономического человека как необходимой абстракции при  исследовании низшей, физиологической  составляющей человека.

Австрийская школа

Теория К. Менгера и  вытекающие из нее традиции австрийской  школы обладают большим своеобразием в рамках маржиналистской теории.

Ее главной характерной  особенностью является последовательный монистический субъективизм. Все  категории экономической науки  австрийцы в отличие от представителей других направлений маржинализма стремятся  вывести только из отношения индивида к вещи, его предпочтений, ожиданий, познаний. Как настойчиво, раз за разом подчеркивает К. Менгер, любые  блага сами по себе, с точки зрения экономиста, лишены каких-либо объективных  свойств, и прежде всего объективной  ценности. Ценность придает им лишь соответствующее отношение того или иного субъекта.

Согласно теориям австрийской  школы, в определении ценности благ в конечном счете не участвуют  факторы, связанные с их предложением и производством. Австрийцы переосмыслили  категорию издержек, трактуя их как  упущенную пользу, которую производительные блага могли бы принести, если бы были употреблены не так, как на самом  деле, а следующим по эффективности  способом.

При этом Менгер в отличие  от Джевонса не связывает напрямую свою теорию ценности с гедонистическим  толкованием природы человека и  вообще предпочитает не использовать термины «полезность» и «максимизация  полезности». У него речь идет лишь о сравнительной важности потребностей и о наилучшем удовлетворении их «возможно меньшим количеством  благ». Менгер, как и Милль, предпочитает методологическое обоснование аксиомы  собственного интереса как абстракции («идеального типа»), необходимой для научного познания. (Но в отличие от Милля Менгер не видит разницы между абстракциями естественных и общественных наук).

Пожалуй, впервые в истории  экономической мысли Менгер уделил первоочередное внимание когнитивным  компонентам модели человека. Он отметил, что для строгой экономической  теории аксиомы собственного интереса недостаточно: необходима также предпосылка  «всезнания» и «непогрешимости  суждения». При этом в действительности экономический субъект не гарантирован от ошибок – он может неверно  оценить как свои будущие потребности, так и средства их удовлетворения. Более того, Менгер не только признает их существование, но и в отличие  от других маржиналистов использует этот факт в своей теории. Так, ошибочные  оценки того или иного блага не отбрасываются рынком, а играют свою роль наравне с более правильными  оценками в определении цены блага. Описывая происхождение денег как  общественного института, Менгер подчеркивает, что оно явилось следствием непреднамеренных и неосознанных действий экономических  субъектов (этот вариант «невидимой руки», создающей целесообразные общественные институты, был позднее взят на вооружение Ф. Хайеком).

В целом степень рациональности, требуемая от хозяйственного субъекта, находится в теориях австрийцев на порядок ниже, чем в моделях  Джевонса и Вальраса.

Следующая отличительная  черта австрийской школы –  последовательный методологический индивидуализм. Все экономические проблемы, в  том числе и те, которые мы в  настоящее время относим к  макроэкономическим, австрийцы рассматривали  и решали на микроуровне, на уровне индивида. В полемике с представителями  исторической школы Менгер подчеркивал, что народное хозяйство нельзя трактовать как большое индивидуальное хозяйство  – это результат функционирования бесчисленных индивидуальных хозяйств. Позднее это привело последователей Менгера (в первую очередь Мизеса) к непризнанию специфических  макроэкономических явлений, не сводимых к равнодействующей индивидуальных предпочтений и решений. Строгий  методологический индивидуализм проявляется, в частности, и в другой особенности  австрийской школы, а именно в  том, что австрийцы не употребляют  не только математических методов исследования, но даже геометрических иллюстраций  своих теоретических положений (как  Джевонс и Маршалл). Конечно, это  можно объяснить и тем, что  основоположники австрийской школы, получившие юридическое образование, просто не владели техникой математического  анализа. Однако главная причина  совершенно иная. Для того чтобы  предположить существование непрерывных  функций полезности, спроса, предложения, необходимо либо исходить из бесконечной  делимости благ, либо относить соответствующие  функции не к индивиду, а к большой  группе людей. Первый путь для австрийцев неприемлем ввиду нереалистичности данной предпосылки, а второй означал  бы отход от методологического индивидуализма.

Кроме того, математическая версия теории предельной полезности предполагает, что хозяйственный  субъект безошибочно находит  единственный оптимальный для себя вариант, а это противоречит упомянутым выше положениям австрийцев (прежде всего  Менгера) о неопределенности и ошибках. Поэтому игнорирование австрийцами  математического анализа позволяет  им не только охватить своей теорией  более широкий круг явлений, но и  остаться в рамках несколько более  реалистичной модели человеческого  поведения.

Важную роль в австрийской  теории занимает фактор времени. Меньше других маржиналистов австрийцы  заслужили упрек в чисто статической  точке зрения. Их теория обмена описывала  не столько параметры равновесного состояния, сколько ведущий к  нему рыночный процесс. Они не забывали подчеркивать, что ценностные суждения людей непосредственно зависят от того, на какой период времени они могут рассчитать удовлетворение своих потребностей (период предусмотрительности). Именно фактор времени и связанная с ним неопределенность приводят к ошибкам участников обмена и не дают установиться общему равновесию, присущему вневременной системе Вальраса, где все цены и количества благ определяются одновременно.

В заключение следует сказать, что при всех несомненных различиях  линии Менгера и линии Джевонса–Вальраса  можно сделать один бесспорный вывод: в работах маржиналистов получила права гражданства новая модель человека – рационального максимизатора  благосостояния. На первое место выходит  здесь уже не собственный интерес, а экономическая рациональность. Но главным новшеством по сравнению  с концепцией экономического человека классической школы здесь является даже не столько изменение характеристик  экономического субъекта, сколько изменение  места поведенческих предпосылок  в экономическом анализе. В теоретических  системах Смита и Рикардо концепция  экономического человека являлась высказанным  или невысказанным общим методологическим принципом исследования, что и  зафиксировал Дж. С. Милль. В самом  же экономическом анализе рыночного  механизма данная предпосылка, по сути дела, активно не использовалась, оставаясь  за кадром и не заслуживая самостоятельного изучения.

Совершенно иное положение  занимает концепция экономического субъекта в теории предельной полезности. Свойства человека-оптимизатора имеют  важнейшее значение в маржиналистской  теории ценности, принявшей вид теории потребительского выбора. Концепция  экономического субъекта становится здесь  рабочей, операциональной, перерастая роль общей методологической предпосылки.

Попытка синтеза  – Альфред Маршалл и кембриджская школа

Значительное усиление абстрактности  экономического анализа в заботах  маржиналистов, и в частности  использование ими далекой от жизни модели рационального максимизатора, разумеется, не могло не вызвать  протест представителей более конкретного  набавления экономических исследований. Наиболее известен здесь тор о  методе между главой немецкой исторической школы Г. Шмоллером и основателем  австрийской школы предельной полезности К. Менгером, в котором стороны  отстаивали соответственно превосходство  индукции или дедукции в экономическом  анализе.

Возражения вызывало и  полемически заостренное отрицание  Джевонсом и Менгером роли объективных  факторов (издержек) в формировании ценности благ.

Маржиналистская революция  нуждалась в закреплении завоеванных  ею позиций, систематизации достижений и усвоении некоторых традиций конкурирующих  парадигм.

Экономистом, который предпринял попытку синтезировать основные достижения классической школы, маржиналистов  и исторической школы, стал основоположник неоклассического управления в экономической  теории А. Маршалл.

Маршалл посвятил методологическим вопросам всю первую книгу, а также  Приложения С и D своих «Принципов экономической науки». Поэтому применительно  к Маршаллу исследователю предоставляется возможность сопоставить имплицитную и эксплицитную методологию экономического анализа.

Отвечая на притязания О. Конта, призывавшего к созданию единой социальной науки, Маршалл отмечал, что пороки узкой специализации не означают, что специализации не должно быть вовсе. Но при этом он энергично подчеркивал, что специализированная экономическая  наука не только изучает богатство, но и «образует часть исследования человека». Маршалл делает установку  не на абстрактную дедуктивную теорию, как Милль или первые маржиналисты, а на сочетание дедукции и индукции, теории и описания. Это стремление не могло не отразиться на маршалловской  концепции экономического субъекта. Не только Маршалл, но и другие представители  кембриджской школы (Г. Сиджуик, Дж. Н. Кейнс  – отец Дж. М. Кейнса, А. Пигу) придерживались антропологического обоснования экономического человека, пытаясь доказать, что  в экономической теории человек  в общих чертах «ведет себя» так  же, как и в жизни. Как известно, предметом политической экономии Маршалл  считал «нормальную жизнедеятельность  человеческого общества». И действительно, книга Маршалла наполнена меткими  наблюдениями над особенностями  реального «поверхностного» человеческого  поведения, свойственными скорее трудам Смита или исторической школы, чем  маржиналистов.

В области мотивации экономического поведения здесь можно отметить ограничение эгоизма: экономический  человек, по словам Маршалла, не только «подвергает себя лишениям в бескорыстном стремлении обеспечить будущее своей  семьи», ему свойственны и другие «альтруистические мотивы деятельности», которые настолько «распространены  среди всех классов, что их наличие  можно счесть общим правилом». Следовательно, «нравственные мотивы также входят в состав тех сил, какие экономист  должен учитывать» – вывод, под которым  подписались бы все представители  исторической школы.

Описывая многообразие человеческих мотивов и потребностей , Маршалл  называет в их числе стремление к  разнообразию, жажду привлечь к себе внимание», потребности, удовлетворяемые  той или иной деятельностью (спортом, путешествиями, научным и художественным творчеством, стремлением к признанию  и совершенству). Однако в то же время  он делает вывод, что экономическая  теория должна главным образом заниматься мотивами, «которые наиболее сильно и  устойчиво воздействуют на поведение  человека в хозяйственной сфере  его жизни». «Самым устойчивым стимулом к ведению хозяйственной деятельности служит желание получить за нее плату... Она может быть затем израсходована  на эгоистичные или альтруистические, благородные или низменные цели, и здесь находит свое проявление многосторонность человеческой натуры. Однако побудительным мотивом выступает  определенное количество денег». Деньгам  у Маршалла принадлежит и роль реального измерителя интенсивности  потребностей.