Человек в английской классической школе

Второе направление (методологическое) представляли работы Дж. С. Милля. Милль, искушенный философ и автор основополагающей работы о логике различных наук, был далек от наивной веры своих  предшественников в вечность и естественность «собственного интереса» и считал экономического человека необходимой  для анализа абстракцией. Он подчеркивал, что политическая экономия охватывает не все поведение человека в обществе: «Она рассматривает его лишь как  существо, желающее обладать богатством и способное сравнивать эффективность  разных средств для достижения этой цели. Она полностью абстрагируется от любых других человеческих страстей и мотивов, кроме тех, которые  можно считать вечными антагонистами  стремления к богатству, а именно отвращения к труду и желания  безотлагательно пользоваться дорогостоящими наслаждениями. Их она до определенной степени включает в рассмотрение, поскольку они не просто иногда вступают в конфликт со стремлением к богатству, как другие мотивы, но постоянно  сопровождают его в качестве тормоза  или помехи, и, следовательно, рассматривая стремление к богатству, мы не можем  не рассматривать и эти побуждения».Таким  образом, политическая экономия, согласно Миллю, с самого начала должна признавать ограниченность стремления к материальному  богатству, хотя ограничивающие факторы  сводятся к двум вышеназванным, очевидно самым важным из прочих человеческих мотивов, имеющих отношение к  экономике. Милль не поясняет причины  такого отбора, но мы можем это сделать  за него: эти мотивы представляют собой  не что иное, как внутренние ограничения с которыми сталкивается всякое стремление к богатству. Не будь их, стремление к богатству было бы ограничено лишь количеством материальных ресурсов, находящихся в данный момент в распоряжении субъекта, и не сопряжено с затратами его энергии. Это условие имеет и непосредственный экономический смысл. Дело в том, что ценность товара теоретики английской классической сколы определяют через трудовые затраты. Если бы «отвращения труду» не существовало, то товары просто не имели бы ценности (ничего бы не стоили) для своих производителей. Аналогично преодоление капиталистами своего «желания безотлагательно пользоваться наслаждениями» является в конечном счете главной причиной существования капитала. Следовательно, нежелание трудиться и откладывать на завтра то, что можно потребить сегодня, ведет к уменьшению производства ценностей и вложений капитала, а значит, ограничивает богатство общества. Отсюда вытекает необходимость рассматривать их в рамках политической экономии вслед за главным мотивом стремления к богатству (кстати, то же самое, как отмечает Милль, можно сказать и о мотиве продолжения рода).

Милль считал описанную им модель человека в политической экономии безусловно односторонней по сравнению  с намного более сложной действительной его мотивацией: «Вероятно, ни об одном  человеческом действии нельзя сказать, что, совершая его, человек не испытывает прямое или косвенное воздействие  других импульсов помимо стремления к богатству». Однако если объект изучения находится под воздействием нескольких сил, каждая из них должна быть рассмотрена  отдельно. Политическая экономия ограничивается анализом поведения человека, стремящегося к богатству. Поэтому ее выводы применимы  там, где этот мотив является главной  целью, и неприменимы во всех других случаях. Методологическое обоснование  экономического человека, естественно, предполагает более узкую область  применения экономической теории, чем  антропологическое обоснование. Более  того, поскольку в науке «главная цель рассматривается как единственная», на практике полученные ею выводы следует  дополнить учетом воздействия других факторов (например, привычек и обычаев). («То, что верно абстрактно, верно  и конкретно, но с надлежащими  допущениями»). Однако в рамках самой  науки воздействие остальных  факторов не изучается, за исключением  особо важных случаев, например закона народонаселения (в те времена считалось, что стремление к продолжению  рода независимо от стремления к богатству). В этом случае, как отмечает Милль, научная строгость уступает практической полезности (ibid.).

Таким образом, экономический  человек в трактовке Милля  – это не реальный человек, знакомый нам по наблюдениям за собой и  другими людьми, как это было у  Сениора, а научная абстракция, выделяющая один-единственный мотив из всего  спектра человеческих побуждений. Подобный метод является, согласно Миллю, единственным подлинно научным способом анализа  для общественных наук, в которых  невозможны эксперимент и опирающаяся  на него индукция.

В этом смысле политическая экономия, по Миллю, подобна геометрии: ее исходный пункт – не факты, а  априорные предпосылки (абстракция человека, стремящегося только к богатству, может быть в какой-то мере уподоблена, по мнению Милля, абстракции прямой линии, имеющей длину, но не имеющей ширины. Однако априорно выделяемый мотив является не фиктивным, произвольным, а вполне реальным – модель экономического человека подсказывают нам интроспекция и наблюдения за другими людьми. Таким образом, различие между антропологическим  и методологическим подходами к  модели экономического человека заключается  в сравнительной важности интроспекции и абстракции.

Важно отметить, что кроме  мотивационного компонента Милль впервые  выделяет в экономической модели человека и когнитивный – способность  сравнивать эффективность различных  средств для достижения цели.

Эти методологические воззрения  Милль в какой-то мере пытался  воплотить в своем главном  экономическом труде – «Основах политической экономии».

Интересно, как прореагировал  на методологию Милля сам Сениор: «Мне кажется, что, если мы заменим гипотезу г-на Милля о том, что богатство  и дорогостоящие развлечения  являются единственными объектами  человеческого желания, тезисом  о том, что они являются универсальными и постоянными объектами желания, что их желают все люди во все времена, мы заложим столь же твердую основу для наших последующих рассуждений и поставим истину на место произвольной предпосылки.

Особый интерес представляют проиллюстрированные Миллем отклонения от мотива стремления к богатству  в маленькой главе «О конкуренции  и обычае». Как пишет автор, английская политическая экономия законно предполагает, что распределение продукта происходит под определяющим воздействием конкуренции. Однако в реальности часты случаи, когда обычаи и привычки оказываются  сильнее. Милль отмечает, что «принципом, в сколько-нибудь значительной степени  регулирующим соглашения экономического характера, конкуренция стала лишь с недавнего времени». Но и в  современной ему экономике «обычай  успешно удерживал свои позиции  в борьбе с конкуренцией даже там, где вследствие многочисленности конкурентов  и общей энергии, проявляемой  в погоне за прибылью», она получила сильное развитие. Что же говорить тогда о странах континентальной  Европы, «где люди довольствуются меньшими денежными барышами, не столь дорожа ими по сравнению со своим покоем или своими удовольствиями?» (там  же). Здесь очевидно, что Милль  полностью разделяет концепцию  экономического человека Смита и  Рикардо (ведь конкуренция есть единственно  возможный способ сосуществования  юридически свободных «экономических человеков»), сознавая в то же время  ее ограниченную применимость во времени  и пространстве.

Несмотря на то что описание экономического человека, сделанное  Миллем, отличается несомненной философской  глубиной и звучит вполне современно и в наши дни, оно не нашло поддержки  у многих последующих экономистов-теоретиков. Им более импонировала точка зрения Сениора, согласно которой предпосылки  экономического исследования основаны не на гипотезах, а на «несомненных фактах, касающихся человеческой природы  и мира», одним из которых является «желание приобрести богатство с  наименьшими жертвами». Наиболее энергично  эту точку зрения отстаивал А. Маршалл в I книге «Принципов экономической  науки».

Главным компонентом модели человека английской классической школы  была специфическая мотивация –  собственный интерес. Именно это  выделило политическую экономию из моральной  философии, трактовавшей человеческую мотивацию более широко.

Главной теоретической проблемой, которую позволяла решить принятая на вооружение классической школой модель человека, была проблема межотраслевой  конкуренции, движения капитала, выравнивания нормы прибыли – процессов, соединяющих  хозяйственную деятельность разрозненных эгоистов в гармоничную общественную систему.

Противники экономического человека: историческая школа

Наиболее сильная оппозиция  английской классической школе возникла в Германии, где сложилась иная, не похожая на английскую, комбинация исторических и идеологических условий, сравнительно отсталая экономика с  наличием полуфеодальных цементов и  слабым развитием конкуренции и  специфический социально-политический строй: мелкие государства, сильные  сословные и цеховые структуры  – все это никак не располагало  к быстрому и бесконфликтному  усвоению фритредерских идей «Богатства народов» (которое было немедленно переведено на немецкий язык). Реакции отторжения способствовала и идейная среда, характерная для Германии той поры.

Во-первых, историзм был присущ немецкой мысли в значительно  большей степени, чем английской: по Гегелю, развитие человечества можно  понять лишь путем философского анализа  закономерностей действительного  исторического процесса. На юридических  факультетах, которые занимали особое положение германских университетах  – в них готовили многочисленную армию чиновников, – законы изучали  как продукт длительного исторического  развития. К истории обращались и  влиятельные представители немецкого  романтизма в философии, литературе и искусстве: они искали в ней  достойный подражания национальный идеал, который объединил бы раздробленные  немецкие земли. Напомним, что Смит, хотя в его книге можно встретить  массу исторических примеров, не выводил  свои идеи из опыта истории, напротив, иллюстрировал их с его помощью. Сами же идеи шли явно от «естественной  природы человека».

Во-вторых, немецкая идеология  той поры была этатистской. Гегелевская  философия истории видела в современном  государстве свою вершину. Для немецких мыслителей индивиды существуют ради государства, а не наоборот, как для  Смита и Рикардо. Государство  никак не может быть сведено к  простой совокупности своих граждан. Оно защищает их и обеспечивает им достойную жизнь. Соответственно и  экономическая наука Германии того времени, так называемая камералистика, являлась по сути дела развернутым  предписанием того, как управлять  государством, и была похожа скорее на армейский устав, чем на описательную науку. Историзм и отражение существенной роли государственных институтов предполагают менее абстрактный взгляд на экономическую  систему и экономическое поведение, чем гипотеза о гармоничном сосуществовании  атомистических эгоистов. Это неизбежно  наложило сильный отпечаток на развитие оригинальной немецкой школы экономистов, получившей название исторической.

Конституирующим признаком  исторической школы была ее критика  английской классической экономии (в  области самостоятельных позитивных разработок достижения исторической школы  намного скромнее). Экономисты-историки ставили в вину классической школе: «1) универсализм, 2) рудиментарную, основанную на эгоизме психологию и 3) злоупотребление  дедуктивным методом». Легко заметить, что три этих обвинения взаимосвязаны  и относятся в первую очередь  к модели экономического человека: именно его «рудиментарную психологию»  английские классики без должных  оснований распространяют на все  времена и страны (упрек № 1) и  делают из нее далеко идущие выводы (упрек № 3). Представители исторической школы, так же как и Милль, понимали, что модель экономического человека представляет собой абстракцию, но в отличие от Милля считали  ее применение неправомерным как  из научных, так и из этических  соображений.

Они (в первую очередь  Б. Гильдебранд и К. Книс) выступали  против методологического индивидуализма классической школы, считая подходящим объектом анализа для экономиста народ, причем не как простую совокупность индивидов, а как «национально и  исторически определенное, объединенное государством целое». (Не случайно экономическую  науку в Германии до сих пор  часто называют национальной экономией  – Nationalokonomie или учением о народном хозяйстве – Volkswirtschaftslehre). 
Что же касается отдельного человека, то он, по словам Б. Гильдебранда, «как существо общественное есть прежде всего продукт цивилизации и истории. Его потребности, его образование и его отношение к вещественным ценностям, равно как и людям, никогда не остаются одними и теми же, а географически и исторически беспрерывно изменяются и развиваются вместе со всею образованностью человечества».

Среди этих факторов, определяющих индивида как часть народа, в первую очередь упомянуты географические: природные условия, принадлежность к той или иной расе и «национальный  характер». Так, по мнению Книса, для  англичан характерны расчетливый эгоизм, национальная гордость, чувство сословной  принадлежности, мужество, необходимое  для самоуправления. Французам присущи  стремление к равенству, наслаждениям и новшествам, хороший вкус. Немцы  отличаются обдуманностью действий, прилежанием, гуманизмом и чувством справедливости. Находится, что сказать  и об итальянцах, голландцах, испанцах. Что же касается исторических факторов, то под ними понимаются одновременно накопленная сумма средств производства и уровень культуры в обществе. В результате влияния такого набора факторов к собственному интересу добавляются  еще два, гораздо более благородных, мотива хозяйственного поведения: «чувство общности» и чувство справедливости». Смит, по мнению Книса, абсолютизировал  современные ему общественные условия, порождающие эгоизм индивида, которые, с точки зрения немецкого экономиста, остались в XVIII в. Что же касается цивилизованного XIX столетия, то «мы больше не считаем "высшим из благ" приобретение максимального  количества вещественных благ и получаемое при их помощи наслаждение». Прогресс нравов и расцвет двух упомянутых неэгоистических мотивов проявляются, согласно автору, в расцвете частной  благотворительности. А если человек  настолько альтруистичен в потреблении, что делится со своими ближними, то, видимо, в производстве он тоже не руководствуется чисто эгоистическими мотивами. В доказательство этого  тезиса Книс приводит такой трогательный довод: в наши дни фабрикант платит рабочим минимальную заработную плату не по своей воле, а «только  под давлением конкуренции». Приводимый им пример, очевидно, опровергает его  же собственную систему: ведь если капиталист независимо от своих высоких моральных  качеств вынужден совершать аморальные поступки, значит, его хозяйственная  деятельность определяется в первую очередь не характером, будь он эгоистический  или альтруистический, а объективными законами конкуренции.