Брачно-семейные отношения в западной Европе в период средневековья

Франкская традиция была терпима и к бракам среди родственников. Единственное предписываемое ею ограничение касалось союзов с не свободными: они строжайше карались в ранний период.

Что касается возраста вступления германцев в первый брак, то данные о нем в источниках практически отсутствуют. Отметим лишь, что «Салическая правда» признает «совершеннолетними» уже двенадцатилетних мальчиков.1 Возможно, и брак разрешался для лиц мужского пола в этом раннем возрасте. Тогда и разрешенный возраст вступления в брак девушек также не мог превышать 12 лет. Отсюда, конечно, не следует, что этот же возраст считался принятым для заключения первых браков. Тем не менее нам не кажется доказанной точка зрения историка Д. Херлихи о преобладании у германцев почти столь же поздних браков, что и в Римской империи (в 25— 29 лет). Объясняя феномен поздних браков, характерных для варваров, он ссылается на возможность существования у германской знати нескольких жен и наложниц, из-за чего для основной массы мужчин якобы «не хватало» женщин. Чтобы подтвердить эту гипотезу, потребовалось бы доказать существование у германской знати обширных «гаремов», способных сконцентрировать в своих стенах массу молодых женщин.1

Д. Херлихи в главе XX «Германии» Тацита видит свидетельство преобладания у германцев поздних браков. В действительности же в этой главе содержится лишь туманное замечание. 2 В подчеркиваемой здесь добропорядочности поведения юношей (которые «не истощают» понапрасну свою мужскую силу) трудно не увидеть обычный для Тацита назидательный намек на превосходство германских нравов над римскими. То же касается и оценки равной «телесной крепости» мужчин и женщин, способных передать детям силу и здоровье. Единственное, что в тексте Тацита связано с вопросом о возрасте брака,— это замечание о девушках, которых «не торопят» — то ли с замужеством, то ли с помолвкой.

На наш взгляд, в приведенном суждении Тацита можно увидеть свидетельство лишь одной тенденции — близости брачных возрастов мужчин и женщин. Эта черта брачной модели германцев подтверждается и рядом более поздних нарративных текстов, собранных Д. Херлихи. Но если брачный возраст мужчин не отличался принципиально от брачного возраста женщин и притом был сходен со временем замужества последних в позднеримское время, то тезис Д. Херлихи о женитьбе «в конце третьего десятилетия» придется отвергнуть. Как свидетельствуют римские надгробные надписи 250—600 гг., средний возраст замужества женщин в те столетия неизменно оставался ниже 20 лет.

Кроме германских и позднеримских брачных традиций, на формирование брачной модели, принятой в каролингской Франции, не могли не наложить свой отпечаток церковь и каролингское государство.

Взаимодействие этих двух сил во многом определило форму официально признанного брака и заметно повлияло на эволюцию массового поведения в этой сфере. Оба эти аспекта интенсивно обсуждались в медиевистике 70—80-х гг., и мы ограничимся здесь в основном обобщением и осмыслением полученных научных результатов.

Как показано в ряде работ, борьба двух основных течений теологической мысли по вопросу о браке, одно из которых рассматривало его как несовместимый с душевным спасением (Иероним, Г ригорий I), а другое — как допустимое для мирян состояние (Августин), завершилась в VIII—IX вв. возобладанием последнего.1 Это предопределяло резкое усиление внимания церковных теоретиков и практиков ко всему, что связано с супружеской жизнью, браком и брачной процедурой. 2

В постановлениях церковных соборов и королевских капитуляриях VIII—IX вв., (принимавшихся, как известно, при участии не только светской, но и церковной верхушки) все чаще формулируются и уточняются основные каноны христианского брака: цель — предотвращение соблазнов и разврата, предназначение — рождение себе подобных, условия — нерасторжимость, моногамия, публичность, церковное благословение, согласие обеих брачующихся сторон, исключение родственных союзов и т.п. Новая доктрина брака открывала невиданные раньше возможности для усиления влияния церкви. Отказываясь от нереалистической программы всеобщей девственности и предлагая взамен более доступные для мирян формы брачного поведения, церковь могла приступить теперь к овладению важнейшим бастионом древних народных традиций, каковым являлась сфера брачно-семейных отношений. До какой степени непростой была эта задача, видно, в частности, по тем компромиссам, на которые церкви приходилось идти и в каролингское время, и позднее.

В противовес упоминавшимся выше жестким законодательным установлениям памятники, сохранившие свидетельства повседневной практики — хроники, биографические и агиографические материалы,— обнаруживают живучесть ряда давних традиций. В борьбе с ними труднее всего пробивала себе дорогу идея моногамного нерасторжимого брака. Об этом позволяют говорить материалы, касающиеся прежде всего знати. Так, судя по хронике Фредегара (VII в.), король Дагоберт I имел одновременно с королевой Нантхильдой еще двух жен «на положении королев» (ad instar reginas); аналогично у Пипина Геристальского, согласно «Продолжению Псевдо-Фредегара» (VIII в.), кроме официальной жены Плектруды, имелась и «altera uxor».1 В памятниках IX в. хронисты избегают столь откровенной фразеологии, хотя реальная ситуация изменилась в то время, по-видимому, лишь частично: автор панегирических «Деяний Дагоберта» (первая треть IX в.), говоря о том же Дагоберте I, опускает упоминания хрониста-предшественника о «трех королевах»; он именует «женой» короля лишь одну из них.2 Это не исключает, однако, существования конкубин: одновременное обладание женой и конкубиной не встречает осуждения хрониста IX в., воспринимается им, как нечто обыденное и принятое. Об этом же свидетельствуют и биографии Карла Великого и Людовика Благочестивого, составленные в IX в. Наличие у каждого из этих королей одной или нескольких конкубин и внебрачных детей не мешает клирикам — авторам этих сочинений — относить своих героев к числу «благочестивых» и «праведных мужей». Панегирическому тону не препятствовало и упоминание о добрачных связях (ante legale connubium) и детях от этих союзов. Эйнхард не стесняется подробно рассказывать о конкубинах Карла, причем повествование о них ведется по той же схеме, что и об официальных женах: называются имя конкубины, ее этническое происхождение, имена рожденных ею детей. Думается, прав В. К. Ронин, видящий в этом подходе хронистов IX в. отражение компромиссной брачной модели, признававшей сосуществование официального брака с некоторыми другими формами супружеского союза, в первую очередь с «моногамным конкубинатом».1

Об обычности такого сосуществования свидетельствуют как церковные, так и светские памятники. Характерны, в частности, высказывания септиманской герцогини Дуоды, продиктовавшей в 841—843 гг. «Поучение сыну Вильгельму»2. Как о само собой разумеющемся говорит Дуода о возможности того, что муж «оставит» ее и сына; такое поведение, по словам Дуоды, «в обычае» в ее время. (Супруг Дуоды, живший при дворе, и в самом деле почти 15 лет продержал ее в далекой Септимании, вернувшись в семью лишь после смерти своего покровителя Людовика Благочестивого.) Ради того, чтобы сохранить хоть какую-то связь с мужем, Дуода за счет собственных средств беспрекословно покрывала все его расходы, а когда этих средств не хватило, не поколебалась залезть в долги, с которыми не надеялась рассчитаться до самой смерти. Вряд ли можно сомневаться, что Дуода делала это в надежде противостоять длившимся долгие годы внебрачным союзам своего супруга. Быть может, в утешение самой себе Дуода цитирует Алкуина, констатировавшего, что целомудрие — достоинство лишь ангелов.

Косвенное подтверждение сосуществованию в IX—X вв. разных видов супружеских союзов нетрудно встретить и у других церковных писателей, помимо Алкуина. Так, реймсский архиепископ Гинкмар (806—880 гг.), будучи последовательным сторонником ортодоксально-церковных взглядов, тем не менее имплицитно признавал сосуществование разных вариантов брака, среди которых «законный» (connubium legitimum) был главным, но не единственным. Аналогичный подход встречаем в пенитенциалии Бурхарда Вормсского 1(первые годы XI в.): брак и конкубинат фигурируют в нем как две параллельные формы полового союза, хотя и неравные между собой, но равно возможные. Что касается добрачных связей, то они рассматриваются Бурхардом как явление еще более обычное, не препятствующее последующему супружеству. 2

Рассматривая каролингские воззрения на брак в исторической ретроспективе, можно было бы сказать, что по сравнению с предшествующими моделями — римской или германской — различие в престижности официального (церковного) брака и противостоящих ему традиционных форм еще более выросло. Увеличились и различия в наследственных правах детей от официальных жен и от конкубин. Тем не менее знакомая по христианским канонам нового времени непроходимая пропасть между церковным браком и неоформленными в церкви союзами еще не возникла. Понятие брака не стало однозначным, оно охватывало разные виды супружества, оно не было еще тождественным моногамии. Соответственно и союз, фигурирующий в источниках этого периода под именем конкубината, еще не всегда отождествлялся с позднейшим понятием «внебрачной связи». До некоторой степени и он оставался пока что формой брака, хотя и менее престижной и прочной. Неофициальные супружества IX—X вв. никак нельзя таким образом рассматривать как простое отклонение от господствующей нормы.

Незавершенность формирования представления о браке как о моногамном нерасторжимом союзе не только раскрывает историчность и изменчивость данного понятия и специфику социокультурного развития, но и имеет немалое историко-демографическое значение. Ясно, что, поскольку официальный церковный брак далеко не обязательно был действительным началом половой жизни, своих первых детей женщина могла рожать задолго до брака. Отсюда необходимость критического подхода к определению уровня брачности и возраста первого брака. Незавершенность процесса формирования церковного брака сказывалась и на его процедуре. Постановления церковных соборов и королевское законодательство с конца VIII в. предписывали священникам проводить перед свадьбой расследование родственных связей брачующихся с целью предупреждения инцестов.

В одном из капитуляриев Карла Великого оговорено даже, что благословение на бракосочетание, как и самое бракосочетание может последовать только после такого расследования. Однако эти расследования и особенно непосредственное участие священника в процедуре бракосочетания в практику пока не вошли. (Исключение составляли браки в королевских семьях.). Так, судя по Гинкмару Реймсскому, ритуал бракосочетания включал согласие на брак отца невесты, достижение договоренности о приданом, публичную пирушку, наконец, соитие (commixtio sexuum), реализующее брак. 1 Однако, как подчеркивает специально изучавший этот сюжет Ж. Дюби, в тексте трактата Гинкмара нет упоминаний ни о богослужении, ни хотя бы о чтении молитв при бракосочетании. Неясно даже, обязательным ли было присутствие священника. Церковная формула, согласно которой невеста «передается» жениху ее родителями «с благословения» священника, складывается только в следующем, X в. В реальной жизни ее стали соблюдать еще позднее. Не случайно Бурхард Вормсский считает возможным не слишком строго наказывать тех, кто женился без церковного благословения. Что касается неофициальных браков, то в их оформлении церковь, естественно, и вовсе не участвовала. Арбитром и гарантом подобных браков у знати была вероятно местная аристократия, у простолюдинов — соседи, родичи, сеньор или его министериалы.

К сожалению, конкретные формы бракосочетания в народной среде нам почти неизвестны. Имеющиеся памятники позволяют лишь констатировать, что понятия «брак» и «семья» в среде простолюдинов обладали не меньшей спецификой, чем в среде знати. В сохранившихся от IX в. поместных описях, перечисляющих подчас десятки тысяч крестьян вместе с их женами и детьми, нет даже термина, адекватного термину «семья». Та же картина в актовом материале. Естественно, что и понятие брака, отличавшееся, как мы видели, принципиальным своеобразием, не находит эксплицитного раскрытия в текстах, касающихся простолюдинов.

Зато в этих текстах удается на массовом материале проверить сохранение одной из древних брачных традиций — запрета мезальянсов. В целом эта традиция сохраняется и даже закрепляется на протяжении всего средневековья. И это понятно: чем явственнее шел процесс феодализации, углублявший раскол между благородными и простолюдинами, тем непроходимее становились социальные барьеры в сфере брака.1

В то же время внутри трудящегося населения ситуация изменяется по-иному. По мере того как разнородные слои галло-римского и германского сельского люда начинают сливаться в единый класс, социальные барьеры, препятствующие бракам между потомками рабов, колонов, свободных, вольноотпущенников и т. п., ослабевают (хотя и не исчезают): смешанные брачные союзы крестьян зафиксированы и в хозяйственных описях, и в актах. Не исключено, что в возникновении таких союзов могли иногда играть роль личные склонности брачующихся. Однако чаще в их основе лежали, видимо, более прозаические соображения. Предполагать это заставляет та особенность смешанных браков в среде крестьян, что во многих из них социальный статус жены выше статуса мужа. Так, колон предпочитает брак со свободной, серв — с женщиной из колонов. Поскольку в каролингской Галлии статус детей от смешанных браков чаще определялся по матери, есть основания думать, что браки данного типа заключались мужчинами со специальной целью улучшить юридическое положение детей. Эти браки были, так сказать, «запрограммированы» социально. Преимущественные же возможности мужчины в выборе брачной партии связаны с приниженностью женщины, что характерно не только для аристократической, но и для крестьянской среды. 1

Особое значение с историко-демографической точки зрения имеет принятый возраст вступления в первый брак. Прямые сведения об этом в источниках отсутствуют полностью. Но имеются данные о возрасте, в котором брак считался допустимым. Эти данные содержатся, в частности, в высказываниях церковных писателей и ближе всего отражают точку зрения церкви. Думается, однако, что, добиваясь христианизации брачных отношений и ведя борьбу против их неупорядоченности, клирики не были склонны занижать принятый возраст брака; скорее они могли стремиться к предотвращению слишком ранних союзов. Вот почему называемый ими возраст вряд ли можно считать преуменьшенным.

Согласно высказыванию одного из приближенных Карла Великого, аббата Рабана Мавра, «второй возраст» человека (pueritia), длящийся до 14 лет, отмечен двумя особенностями: «чистотой» и «способностью к деторождению». Поскольку для ортодоксального клирика деторождение было возможно лишь в рамках официального брака, ясно, что Рабан Мавр считал нормальным явлением брак в 14 лет. Опираясь на подобные и некоторые другие свидетельства, Г. Лепуан в 1940-е годы и П. Рише в 1960-е отмечали, что в раннее средневековье возрастом брака считалось для юношей 14 лет, для девушек 12 лет. Почти этот же возраст — 15 и 12 лет — признается возрастом совершеннолетия (и допустимости брака) в некоторых капитуляриях начала IX в. Он подтверждается при исследовании северофранцузских актов VIII—X вв., а также некоторыми археологическими материалами, свидетельствующими о захоронениях молодых матерей 15—16 лет вместе с их новорожденными детьми. В известном полиптике Марсельской церкви (начало IX в.) категория юношей и девушек, способных вступить в брак или уже вступивших в него, но проживающих совместно с родителями (baccalarii), включала молодых людей начиная с 12 лет. Брак в 12—18 лет зафиксирован у ряда детей шампанского графа Герберта II (начало X в.), генеалогические данные о семье которого сохранились в «Анналах» Флодоарда.1