"Малые Тюдоры": штрихи к коллективному портрету династии

Введение

«Малые Тюдоры» - Эдуард VI и Мария I – занимают, несомненно, важное место не только в истории Англии в целом, но и в истории династии Тюдоров, как характерные ее представители. Зажатые между грандиозными и драматическими периодами правления Генриха VIII и Елизаветы I, эти два монарха обычно выглядят как бедные родственники, заполняя собой период кризиса и нестабильности – так называемый «среднетюдоровский кризис». Долгое время десятилетие правление «малых Тюдоров» рассматривалось в общединастическом контексте, и неизменно проигрывало в сравнении с более успешными ее представителями. Действительно, несовершеннолетний мальчик и женщина – пусть и первая в истории Англии королева – на троне кажутся если не катастрофой, то свидетельством слабости или кризиса, как королевства, так и династии. Однако картина их правления гораздо более сложна, чем кажется на первый взгляд, о чем свидетельствует насыщенная полемикой, предположениями и даже домыслами историография. Разобраться в этом периоде так же мешает то, что личности обоих монархов, как никакие другие из этой династии, окружены стереотипами.

«Кровавая» Мария, яростная поборница  католицизма, фанатичка, не понимавшая и не принимавшая своих подданных, принесшая страну в жертву святому  престолу и Испании, слабая женщина, неподготовленная к правлению, которой манипулировали алчные придворные и иностранцы, королева-неудачница, не сумевшая дать стране наследника – перечислять можно до бесконечности. Главное здесь то, что именно этот образ, созданный ее победителями, долгое время принимался как должное, и Мария – наследница испанских католических королей, завершивших Реконкисту, дочь Генриха VIII, сильнейшего монарха Европы, выросшая при одном из блестящих дворов эпохи позднего Ренессанса – стала заложницей созданного протестантскими авторами стереотипа.

Ее сводный брат Эдуард VI, мальчик-король, так же долго рассматривался под влиянием двух основных тенденций: глубоко набожный, до фанатизма, как и его сестра, и интеллектуально одаренный, однако не сумевший дожить до того момента, когда его окрепшие руки смогли бы поднять знамя Реформации; слабый и безвольный, полностью находящийся под влиянием управлявших государством от его имени герцога Сомерсета и герцога Нортумберленда.

Нельзя сказать, что все эти  утверждения в корне неверны, однако все зависит от совокупности рассматриваемых фактов и угла зрения, под которым выносится суждение. Оба «малых Тюдора» стали, в первую очередь, жертвами той ситуации, в которой они оказались – середина XVI века, разгар религиозных потрясений, будораживших не только Англию, но и, практически, всю Европу, период, когда королевский двор становится центром жизни страны, политической, культурной и, в том числе, религиозной, все решалось там. Факторы религии и управления государством были возведены в абсолют и затмили собой все остальные. Однако, несмотря ни на что, и Мария, и Эдуард, остаются Тюдорами, принадлежат династии, правление которой продолжалось сто двадцать лет, и было одним из самых динамичных периодов в истории Англии. Во многом это объяснялось личностью самих королей, ибо смелость и сила воли была присуща всем Тюдорам, и правили они с неизменной решительностью, перераставшей временами в жестокость. Однако, как пишет Маколей, «хоть государи сей династии имели нрав горячий, они понимали характер народа и ни разу не доходили в своем упорстве до того, чтобы переступить роковую черту. В правление всех Тюдоров происходили смуты, но никто из них не был свергнут»¹. Исторические портреты Марии и Эдуарда формировались, изменялись и дополнялись на протяжении нескольких веков, и это процесс до сих пор незавершен. Начался же он практически сразу после смерти обоих Тюдоров.

The copie of a pistel or letter sent to Gilbard Potter² появился в магазине лондонского издателя Хьюго Сиглтона вскоре после 1 августа 1553, через 8 дней после ареста Джона Дадли в Кэмбридже и определенного коллапса режима Эдуарда. Его предполагаемым автором был Poore Pratte, который послал письмо, чтобы подбодрить своего друга Поттера, преданного подданного «Марии, королевы английской не только на словах но и на деле». Поттер услышал провозглашение Джейн Грей королевой, и высказал в противоположность этому свою верность Марии. Наказание было публичным и жестоким: его уши были прибиты к позорному столбу на Чипсайде и затем отрезаны. Этот памфлет является свидетельством опасностей и неопределенностей тех дней, что последовали после смерти Эдуарда, а так же отмечает два важных обстоятельства – обвинение режима Джона Дадли и протест против насильственного провозглашения Джейн Грей королевой. К ранним сообщениям можно отнести и книгу Джона Понета «Shorte treatise of politike power»³. Он был своим человеком при дворе Эдуарда, протеже Томаса Кранмера архиепископа Кентерберийского и один из любимейших Эдуардом проповедников. Его представление ключевых моментов истории правления весьма фрагментарно, однако он же дает, возможно, первый грамотный рассказ о падении Сомерсета в 1549 году.

В XVI веке описания правления Эдуарда колебались между страстными спорами по поводу Понета и сравнительно нейтральными, скорее формальными, сообщениями. Елизаветинские авторы прославляли евангелическое усердие Эдуарда, подчеркивали благочестие его дяди Эдуарда Сеймура, и были крайне осторожны, когда дело доходило до изучения карьеры, падения и казни Джона Дадли, главным образом, потому что его сын Роберт, с 1564 года граф Лестер был главной силой в политике Елизаветы⁴.

Джон Фокс был богатым ресурсом для поздних писателей и издателей, таких как Ричард Графтон и  Рафаэль Холиншед, но его «Акты  и Памятники»⁵, хотя и отражали сложность наследия Эдуарда, не давали нарративной картины его правления. Первое издание 1563 года воспроизводило судебные решения режима Эдуарда, инструкции для епископов, переписку с лондонским епископом Эдмундом Боннером, и подробно рассказывает о попытках Эдуарда подтолкнуть свою сводную сестру Марию к принятию эдвардианской доктрины. Возможно, наиболее важным вкладом, который Фокс внес в дальнейшую историографию правления, был труд «Трагическая история знатнейшего и известнейшего Лорда, Эдварда герцога Сомерсета, Протектора короля Эдуарда и его государства»⁶.

Описание правления Эдуарда  Ричарда Графтона совершенно ясно вписывает  себя в политическую ситуацию 1560-х. В своей «Хронике»⁷ он, к примеру, вычеркивает имя Уильяма Сесила из списка людей арестованных вместе с Протектором Сомерсетом - Сесилу, первому секретарю Елизаветы, этот труд был посвящен. Так же образом поступали и Холиншед, и Стоу⁸.  Главным достижением этих авторов было то, что правление Эдуарда к концу XVI века, наконец, получило понятную и равномерную нарративную форму.

Для всех елизаветинских авторов набожность короля Эдуарда была вне сомнений. Холиншед продвигал идею о том, что  «если бы Бог наделил Эдуарда  более долгой жизнью, то он настолько  хорошо управлял бы государством, что, возможно, встал бы в один ряд со своими знаменитыми предками»⁹. Смерть Эдуарда была делом провидения Бога; король был перемещен из своего королевства в царство божье, ибо «он был слишком хорошим принцем для такого дурного народа»¹⁰. В контексте набожных и запутанных елизаветинских описаний правления Эдуарда, труд Джона Хейворда «Жизнь и правление короля Эдуарда VI»¹¹ выглядел как нечто совершенно новое. И если описание Графтона периода между 1547 и 1553 было довольно механическим, а «Акты и Памятники» Фокса несколько замутненными, исследования Хейворда напоминают работу политического журналиста¹². Но самое важное, пожалуй, то, что он добавил к своему труду важные эдвардианские источники из библиотеки манускриптов своего друга Роберта Коттона. Наиболее значимым был дневник Эдуарда, а так же бумаги, посвященные англо-французским переговорам 1550 года. Описание эдвардианской политики в «Жизни и правлении» так же отмечают важное изменение во взгляде на правление и его политическую динамику.

Поздние комментаторы оспаривали аккуратность описания Хейвордом правления Эдуарда. Один издатель перепечатал его книгу в 1706 году в качестве части к «Полной истории Англии», но исправил ошибки и подметил неточности Хейворда в хронологии. Другие авторы наоборот полностью принимали описание Хейворда, к примеру, для Джереми Колиера в «Церковной истории Великобритании»¹³ он был историком первого ранга.

Придворные группировки, жадность, манипуляция королем - три классических сюжета, используемых в описании правления  Эдуарда в XVII и XVIII веках. Для большей части авторов веков картина правления Эдуарда, созданная Хейвордом была близкой и понятной. Для Питера Хейлина¹⁴ и того же Колиера эдвардианский двор был алчным, придворные и «политики» обогащали себя, и этот «грабеж» вскоре стал, в умах авторов от Хейлина до Дэвида Юма, ассоциироваться с возможностями и злоупотреблениями при несовершеннолетии короля¹⁵. Юм, работавший во второй половине XVIII века на основе Хейлина, Колиера и им подобных комментаторов, в своем труде «История Англии под властью династии Тюдоров»¹⁶ пишет о периоде религиозных предрассудков и фанатизма, финансовых беспорядков и политического насилия, отмеченном абсолютной и деспотичной властью монархов династии Тюдоров, а так же, в связи с несовершеннолетием Эдуарда, конфликтом группировок и партий.

Исследователи правления Эдуарда  конца XIX – начала XX века вносят в историографию новое зерно. Одним из важных достижений было исследование отношений между королем и правящими кругами вокруг него. К XIX – началу XX века ранняя набожность Эдуарда трансформировалась в оценку его исключительных интеллектуальных способностей. Фроуд  в своей «Истории Англии» описал короля как достаточно способного, в заключительных годах его правления, включиться в управление государством. В большинстве случаев историки склонны обсуждать интеллектуальную и политическую зрелость Эдуарда в контексте его вовлечение в дела Тайного Совета. Поллард писал¹⁷ о том, что король «освободился от помех несовершеннолетия» в начале 1550-х годов, однако только благодаря доминированию Джона Дадли над его разумом в политической схеме – осторожной и более эффективной, чем протекторат¹⁸. Для Элтона же в его «Англии под властью Тюдоров»¹⁹ Эдуард был неудобством, которое, в качестве короля, «не могло быть игнорируемо, но его так называемые мысли и взгляды мало что значили»²⁰. Дейл Хоак²¹ говорит о том же: Эдуард мог быть сколько угодно умным и рано развившимся, но его речи и бумаги, рассматриваемые в качестве работы мальчика в «преддверии власти» в 1553 году, на самом деле показывали «нечто вроде трогательной фигуры управляемой марионетки, удаленной от реалий управления»²². Последняя биография короля²³ утверждает, что Эдуард «был совершенно очевидно слишком мал, чтобы управлять самостоятельно, и история его правления, таким образом, должна быть историей тех, кто управлял от его имени»²⁴.

Самые последние исследования по-разному  гораздо более заинтересованы в  культуре политики и религии в  правление Эдуарда, но биография  короля авторства Дженнифер Лоач, изданная Джорджем Бернардом и Пенри Уильямсом, все еще предлагает традиционный нарративный взгляд на правление. Одним из достижений этой книги является утверждение, что аристократичная материальная культура эдвардианского двора не сопоставляется с представлением об Эдуарде как о фанатично набожном короле. В то же время Диармуд МакКалох в своем труде «Воин церкви Тюдоров»²⁵ представляет впечатляющее описание Эдуарда, как убежденного евангелического монарха, поддерживаемого деятелями церкви и государства, которые разделяли те же взгляды. В целом, необходимо отметить, что интерес современных исследователей к проблемам правления Эдуарда VI не только не ослабевает, но и постоянно развивается.

Что касается Марии, то «кровавый» миф  расцветает практически сразу же после ее смерти, во многом благодаря несчастливой вражде королевы со своей наследницей. И если персональным антагонизмом, возможно, не стоит объяснять то, почему Елизавета отменила многое из политики ее сестры, однако он помогает понять ту враждебность, которую начали выказывать наиболее преданные слуги новой королевы по отношению к ее предшественнице. В последние дни 1558 года  была создана королевская комиссия, «чтобы расследовать по каким причинам государство потерпело такой ущерб» в предыдущее правление. Хотя только через четверть века Елизавета смогла ощутить себя победительницей, а Марию проигравшей, в битве за Английскую Реформацию, пришедшие к власти не отказали себе в удовольствии праздновать победу. В 1563 году уже упомянутый ранее Джон Фокс в своих «Актах и памятниках» помимо всего прочего установил историческую репутацию Марии в качестве женщины, справедливо наказанной божественным правосудием. Так она стала Марией Кровавой, а ее правление – агонией католической Англии.

Безусловно, противоположная  традиция так же имела место быть. Для Николаса Сандера²⁶, как и для анонимного автора стихотворной эпитафии, сочиненной спустя несколько дней после смерти королевы²⁷, Мария была «дочерью несчастий», чьи простые и героические достоинства были уничтожены упорствующей нацией эгоистичных еретиков²⁸. В 1643 году Генри Клиффорд писал в своем труде о жизни Джейн Дормер, герцогини Фериа²⁹, о том, что до восшествия на престол двор Марии был «единственной гаванью для благородных дам, посвятивших себя благочестию и молитвам. Это была настоящая школа благочестивого поведения…».

Для протестантских историков  от Фокса до Фроуда объяснение исторического  провала королевы было простым: она  была далека от своих подданных и  безразлична к их нуждам, так же будучи невежественной в отношении  божественного провидения. Католики, с другой стороны, не могли найти такой простой формулы. Для них ее провал был трагедией. По вполне понятным причинам они были склонны винить испанский брак, не менее неистово, чем их протестантские противники. Они определили преданность Марии Филиппу, в отличие от ее веры, как причину ее отчуждения. Интересно, но подобная интерпретация мало что делала для спасения исторической репутации королевы, которой они так сильно симпатизировали. Вместо злой и полностью невежественной в управлении, Мария становится глупой, сведенной с ума страстью женщиной, предавшей свою божественную миссию ради человеческой любви, которая, в свою очередь, предала ее.

Обе эти традиции крепко укоренились и в XX веке. Для Полларда³⁰ ключевым моментом ее правления была бесплодность. Это был режим, который не достиг ничего, ибо королева настаивала на том, чтобы плыть против течения истории. Сорока годами позже отец Филипп Хьюз в своем весьма серьезном труде по истории Английской Реформации³¹, с грустью отметит, «колоссальную беду Марии в том, что она впуталась во вражду между Империей и Францией». Для него потерянным спасителем был кардинал Поул, если бы он был в Англии в 1553 году, то «королева никогда бы не пожертвовала Испании ни себя, ни перспективы восстановить католицизм, все еще скрытый в сердцах ее подданных»³².

Ни один из этих историков  не имел ни времени, ни интереса для  самой Марии. Для Полларда она  была упрямой фанатичкой, для Хьюза  добродетельной, но досадно слабовольной принцессой, которая позволила манипулировать собой беспринципным иностранцам. Однако своего рода реабилитация была близка. Человечная и кроткая Мария вновь появилась примерно в начале века в практически агиографичной биографии Джин Стоун³³. Посредством глав, названных «Горестная жизнь» и «Покинутая королева», Стоун представляет свою героиню преимущественно как женщину, осажденную жадностью и беспринципностью мужчин ее окружавших,  сражающуюся чтобы сохранить чистоту своей совести, и постоянно предававшуюся теми, кому она доверяла. На несколько лет вперед исторические и биографические оценки были разделены значительной пропастью. «Мария Тюдор» Беатрис Уайт³⁴, опубликованная в 1935 году следовала во многом подходу Стоун, однако без агиографических моментов.

«Унылое детство, преследуемая юность, беспокойная и полная страданий зрелость породили женщину, которая должна была уйти в небытие неоплаканной, неуважаемой и невоспетой. Многие привлекательные ее качества: абсолютная искренность, ясная прямота, высокое мужество, великодушие и постоянство – качества лидера, королевские качества – были погублены катастрофической нехваткой той нежной привлекательности, которая вызывает народные симпатии»³⁵.

Хотя обе эти биографии  были заслуживающими уважения историческими  трудами, их апологетические цели были настолько прозрачны, что к ним не отнеслись со всей серьезностью, которую они возможно заслужили. Обе были превзойдены в 1940 году появлением превосходной книги Хелен Прескотт «Испанская Тюдор»³⁶. Эта работа, исправленная и дополненная в 1952 году, вновь соединила историческую и биографическую традиции. Вскоре появились еще три биографии, Милтона Уолдмана³⁷, Джаспера Ридли³⁸ и Кэролли Эриксон³⁹, но ни одна не унаследовала искусство и оригинальность Прескотт. Мария у Прескотт не святая и не героиня, но женщина эпохи ренессанса, застрявшая в жестоких политических условиях середины 16 века. Побуждаемая к компромиссу и легко управляемая собственными эмоциями, она была просто не способна преодолеть барьеры своего пола и многие случайные неудачи, которые окружали ее.