Краткое изложение романа "Над пропастью во ржи"

скамью,  потому  что  я  сидел  на переднем месте,  а  у нее  была громадная

сумка. И она выставила эту  сумку прямо в проход, так что  кондуктор или еще

кто мог об нее споткнуться.  Должно быть, она ехала с какого-нибудь приема

или бала  -  на платье были орхидеи. Лет ей, вероятно, было около сорока -

сорока пяти, но она была очень  красивая.  Я  от  женщин  балдею.  Честное

слово. Нет, я вовсе не в том  смысле, вовсе  я  не  такой  бабник,  хотя  я

довольно-таки впечатлительный. Просто они мне нравятся. И вечно они  ставят

свои дурацкие сумки посреди  прохода.

     Сидим мы так, и  вдруг она говорит:

     - Простите, но, кажется,  это наклейка школы Пэнси?

     Она смотрела наверх, на сетку, где лежали мои  чемоданы.

     - Да, - говорю я. И  правда: у меня на  одном   чемодане  действительно

осталась школьная наклейка. Дешевка, ничего не скажешь.

     - Ах, значит, вы учитесь  в Пэнси? - говорит  она.  У   нее  был  очень

приятный голос. Такой хорошо звучит по телефону.  Ей  бы  возить  с  собой

телефончик.

     - Да, я там учусь, - говорю.

     - Как приятно! Может  быть, вы знаете моего сына? Эрнест  Морроу  -  он

тоже учится в Пэнси.

     - Знаю. Он в моем  классе.

     А сын ее был  самый что ни на есть последний  гад во всей этой  мерзкой

школе. Всегда он после душа шел  по коридору и бил всех мокрым  полотенцем.

Вот какой гад.

     - Ну, как мило! - сказала  дама. И так просто, без кривляния.  Она была

очень приветливая. - Непременно скажу  Эрнесту, что я  вас  встретила.  Как

ваша фамилия, мой дружок?

     - Рудольф Шмит, -  говорю.  Не  хотелось  рассказывать  ей  всю  свою

биографию. А Рудольф Шмит был  старик швейцар в нашем корпусе.

     - Нравится вам Пэнси? - спросила она.

     - Пэнси? Как вам  сказать. Там неплохо. Конечно,  это не рай, но там не

хуже, чем в других школах. Преподаватели  там есть вполне добросовестные.

     - Мой Эрнест просто  обожает школу!

     - Да, это я знаю, - говорю  я. И  начинаю  наворачивать  ей  все,  что

полагается: - Он очень легко уживается.  Я  хочу  сказать,  что  он  умеет

ладить с людьми.

     - Правда? Вы так считаете? -  спросила  она.  Видно,  ей  было  очень

интересно.

     - Эрнест? Ну конечно! - сказал я.  А  сам  смотрю,  как  она  снимает

перчатки. Ну и колец у нее!

     - Только что сломала  ноготь в такси, -  говорит   она.  Посмотрела  на

меня и улыбнулась. У нее была удивительно милая улыбка. Очень  милая.  Люди

ведь вообще не улыбаются или  улыбаются как-то противно.

     - Мы с отцом Эрнеста  часто тревожимся  за  него,  -  говорит  она.  -

Иногда мне кажется, что он не очень сходится с людьми.

     - В каком смысле?

     - Видите  ли,  он  очень  чуткий  мальчик.  Он  никогда не дружил по-

настоящему с  другими  мальчиками.  Может  быть,  он  ко  всему  относится

серьезнее, чем следовало бы в  его возрасте.

     "Чуткий"! Вот умора!  В крышке от унитаза и то  больше чуткости,  чем в

этом самом Эрнесте.

     Я посмотрел на  нее. С виду она была вовсе  не так глупа. С виду  можно

подумать,  что она отлично  понимает,  какой гад  ее  сынок.  Но  тут  дело

темное - я про матерей вообще. Все матери немножко помешанные.  И все-таки

мать этого подлого Морроу мне  понравилась. Очень славная.

     - Не хотите ли сигарету? - спрашиваю.

     Она оглядела весь  вагон.

     - По-моему,  это   вагон  для  некурящих,  Рудольф!  -  говорит  она.

"Рудольф"! Подохнуть можно,  честное слово!

     - Ничего! Можно покурить, пока на нас не заорут, - говорю.

     Она взяла сигаретку,  и я ей дал закурить.

     Курила она очень  мило. Затягивалась, конечно, но как-то  не жадно,  не

то что другие дамы в ее  возрасте.  Очень  она  была  обаятельная.  И  как

женщина тоже, если говорить правду.

     Вдруг она посмотрела  на меня очень пристально.

     - Кажется, у вас  кровь идет носом, дружочек, - говорит  она вдруг.

     Я кивнул головой,  вытащил носовой платок.

     - В меня попали  снежком, - говорю, - знаете, с ледышкой.

     Я  бы,  наверно,  рассказал  ей  всю  правду,   только   долго   было

рассказывать. Но она мне очень  нравилась. Я даже пожалел, зачем  я сказал,

что меня зовут Рудольф Шмит.

     - Да, ваш Эрни, - говорю, - он у нас в Пэнси общий   любимец.  Вы  это

знали?

     - Нет, не знала!

     Я кивнул головой.

     - Мы не сразу в   нем  разобрались!  Он  занятный  малый.  Правда,  со

странностями  -  вы  меня  понимаете?  Взять,  например,  как  я   с   ним

познакомился. Когда мы  познакомились,  мне  показалось,  что  он  немного

задается.  Я  так  думал  сначала.  Но  он  не  такой.  Просто  он   очень

своеобразный человек, его не сразу  узнаешь.

     Бедная миссис Морроу  ничего не говорила, но вы бы  на нее  посмотрели!

Она так и застыла на месте. С  матерями всегда так - им только рассказывай,

какие у них великолепные сыновья.

     И тут я разошелся  вовсю.

     - Он вам говорил  про выборы?  -  спрашиваю.  -  Про  выборы  в  нашем

классе?

     Она покачала головой.  Ей-богу, я ее просто загипнотизировал!

     - Понимаете, многие  хотели выбрать вашего Эрни  старостой класса.  Да,

все единогласно называли его кандидатуру. Понимаете,  никто  лучше  его  не

справился бы, - говорю. Ох, и наворачивал  же я! -  Но  выбрали  другого  -

знаете, Гарри Фенсера. И выбрали  его только потому  что  Эрни  не позволил

выдвинуть  его  кандидатуру. И  все  оттого,   что   он   такой  скромный,

застенчивый, оттого и отказался... Вот до чего  он  скромный.  Вы  бы  его

отучили, честное  слово!  -  Я  посмотрел  на  нее.  -  Разве  он  вам  не

рассказывал?

     - Нет, не рассказывал.

     Я кивнул.

     - Это на него похоже. Да, главный  его  недостаток,  что  он  слишком

скромный, слишком застенчивый. Честное  слово, вы бы ему сказали,  чтоб  он

так не стеснялся.

     В эту минуту вошел  кондуктор проверять билет у  миссис Морроу,  и  мне

можно было замолчать. А я рад, что  я ей все это навертел. Вообще, конечно,

такие типы, как этот Морроу, которые  бьют людей мокрым полотенцем, да  еще

норовят ударить  п о б о  л ь н е е, такие не только в детстве сволочи, они

всю жизнь сволочи. Но я головой  ручаюсь,  что  после  моей  брехни  бедная

миссис Морроу будет всегда представлять  себе своего сына этаким скромным,

застенчивым малым, который даже не позволил нам выдвинуть его кандидатуру.

Это вполне возможно.  Кто их знает.  Матери  в  таких  делах  не  очень-то

разбираются.

     - Не  угодно  ли  вам  выпить  коктейль?  -  спрашиваю.   Мне  самому

захотелось выпить. - Можно пойти  в вагон-ресторан. Пойдемте?

     - Но,  милый  мой  -  разве  вам  разрешено   заказывать  коктейли?  -

спрашивает  она.  И ничуть не свысока.  Слишком  она  была  славная,  чтоб

разговаривать свысока.

     - Вообще-то  не  разрешается,  но  мне  подают,  потому  что  я такой

высокий, - говорю. - А потом у  меня седые волосы. -  Я  повернул  голову и

показал, где у меня седые волосы. Она прямо обалдела. - Правда, почему  бы

вам не выпить со мной? - спрашиваю. Мне  очень захотелось с ней выпить.

     - Нет, пожалуй,  не  стоит.  Спасибо,  дружочек,  но  лучше не надо,  -

говорит. - Да и ресторан, пожалуй, уже  закрыт. Ведь сейчас  очень  поздно,

вы это знаете?

     Она была права.  Я совсем забыл, который час.

     Тут она посмотрела  на меня и спросила о том,  чего я боялся:

     - Эрнест мне писал,  что он вернется домой в  среду, что рождественские

каникулы начнутся только в среду.  Но ведь вас не  вызвали  домой  срочно,

надеюсь, у вас никто не болен?

     Видно было, что   она  действительно  за  меня  волнуется,  не  просто

любопытничает, а всерьез беспокоится.

     - Нет, дома у нас  все здоровы, - говорю. - Дело  во  мне  самом.  Мне

надо делать операцию.

     - Ах, как жалко! - Я  видел, что ей в самом деле  меня было жалко. А  я

и сам пожалел, что сморозил такое, но было уже поздно.

     - Да ничего серьезного. Просто у меня крохотная опухоль  на мозгу.

     - Не может быть! - Она  от ужаса закрыла рот руками.

     - Это ерунда! Опухоль  совсем поверхностная. И совсем  малюсенькая.  Ее

за две минуты уберут.

     И тут я вытащил  из  кармана  расписание  и   стал  его  читать,  чтобы

прекратить это вранье. Я как  начну врать, так часами не могу остановиться.

Буквально ч а с а м и.

     Больше мы уже почти  не разговаривали. Она читала "Вог", а я смотрел в

окошко. Вышла она в Ньюарке. На прощание пожелала мне, чтоб операция сошла

благополучно,  и  все  такое. И  называла  меня  Рудольфом.  А  под  конец

пригласила приехать летом к  Эрни в Глостер, в Массачусетсе.  Говорит,  что

их дом прямо на берегу и там  есть теннисный корт, но я ее  поблагодарил  и

сказал, что уезжаю с бабушкой в  Южную  Америку.  Это  я  здорово  наврал,

потому что наша бабушка даже из дому  не  выходит,  разве  что  иногда  на

какой-нибудь утренник. Но я бы все  равно не поехал к этому гаду Эрнесту  ни

за какие деньги, даже если б  деваться было некуда.

 

 

 

 

9

 

 

     На Пенсильванском  вокзале я первым делом пошел   в  телефонную  будку.

Хотелось кому-нибудь звякнуть по телефону. Чемоданы я  поставил  у  будки,

чтобы их было видно, но, когда я  снял трубку, я подумал, что  звонить  мне

некому. Мой брат, Д.Б., был в Голливуде,  Фиби,  моя  сестренка,  ложилась

спать часов в девять - ей нельзя было звонить.  Она  бы  не  рассердилась,

если б я ее разбудил,  но вся  штука в том,  что к телефону подошла  бы  не

она.  К  телефону  подошел  бы  кто-нибудь  из родителей.  Значит,  нельзя.

Я хотел позвонить матери Джейн  Галлахер, узнать,  когда у Джейн  начинаются

каникулы, но потом мне расхотелось. И вообще  было  поздно  туда  звонить.

Потом  я  хотел  позвонить  этой  девочке,  с  которой  я  довольно  часто

встречался, - Салли Хейс, я знал, что у нее уже каникулы, она  мне написала

это самое письмо, сплошная липа, ужасно длинное, приглашала прийти к ней  в

сочельник помочь убрать елку. Но я  боялся,  что  к  телефону  подойдет  ее

мамаша. Она была знакома с моей матерью,  и я  представил  себе,  как  она

сломя голову хватает трубку и звонит моей матери, что я  в  Нью-Йорке.  Да

кроме того, неохота было разговаривать  со старухой Хейс по  телефону.  Она

как-то сказала Салли,  что  я  необузданный.  Во-первых,  необузданный,  а

во-вторых, что у меня нет цели в жизни.  Потом  я  хотел  звякнуть  одному

типу, с которым мы учились в  Хуттонской  школе,  Карлу  Льюсу,  но  я  его

недолюбливал. Кончилось тем, что  я никому звонить  не  стал.  Минут  через

двадцать я вышел из автомата,  взял  чемоданы  и  пошел  через  тоннель  к

стоянке такси.

     Я до того рассеянный, что по  привычке  дал  водителю  свой  домашний

адрес. Совсем вылетело из головы, что  я решил переждать  в  гостинице  дня

два и не появляться дома до начала каникул. Вспомнил я об этом,  когда  мы

уже проехали почти весь парк. Я  ему говорю:

     - Пожалуйста, поверните  обратно, если можно, я вам  дал не тот  адрес.

Мне надо назад, в центр.

     Но водитель попался  хитрый.

     - Не могу, Мак, тут  движение  одностороннее.  Теперь  надо  ехать  до

самой Девяностой улицы.

     Мне не хотелось  спорить.

     - Ладно, - говорю. И вдруг  вспомнил: - Скажите, вы видали  тех уток на

озере у Южного выхода в Центральной  парке?  На  маленьком  таком  прудике?

Может, вы случайно  знаете,  куда  они  деваются,  эти  утки,  когда  пруд

замерзает? Может, вы случайно знаете?

     Я,  конечно,  понимал,  что  это   действительно   была   бы   чистая

случайность.

     Он обернулся и  посмотрел на меня, как будто  я ненормальный.

     - Ты что, братец, - говорит, - смеешься надо мной, что  ли?

     - Нет, - говорю, - просто  мне интересно узнать.

     Он больше ничего  не сказал, и я тоже. Когда мы  выехали  из  парка  у

Девяностой улицы, он обернулся:

     - Ну, братец, а теперь  куда?

     - Понимаете, не хочется  заезжать в гостиницу на Ист-Сайд,  где  могут

оказаться знакомые. Я путешествую  инкогнито, - сказал я. Ненавижу  избитые

фразы вроде "путешествую инкогнито". Но с дураками иначе разговаривать  не

приходится. - Не знаете ли вы случайно, какой оркестр играет у Тафта  или в

"Нью-Йоркере"?

     - Понятия не имею, Мак.

     - Ладно, везите меня  в "Эдмонт",  -  говорю.  -  Может  быть,  вы  не

откажетесь по дороге выпить со мной коктейль? Я угощаю. У меня денег  куча.

     - Нельзя, Мак. Извините.

     Да, веселый спутник,  нечего сказать. Выдающаяся личность.

     Мы приехали в "Эдмонт", и я взял номер. В такси  я надел свою  красную

охотничью шапку просто ради шутки, но в вестибюле  я  ее  снял,  чтобы  не

приняли за психа. Смешно подумать: я  тогда не  знал,  что  в  этом  подлом

отеле полным-полно всяких психов. Форменный сумасшедший дом.

     Мне дали ужасно  унылый номер, он тоску нагонял.  Из  окна  ничего  не

было видно, кроме заднего фасада гостиницы. Но мне было  все равно.  Когда

настроение скверное, не все ли равно, что там за окошком.  Меня  провел  в

номер коридорный - старый-престарый, лет под семьдесят. Он на меня нагонял