Краткое изложение романа "Над пропастью во ржи"

 

 

 

 

7

 

 

     Через занавески в  душевой чуть-чуть пробивался  свет из нашей комнаты,

и я видел, что он лежит в постели. Но я отлично знал, что он не спит.

     - Экли? - говорю. - Ты не  спишь?

     - Нет.

     Было темно, и я  споткнулся о чей-то башмак  и чуть  не  полетел  через

голову. Экли приподнялся на подушке, оперся на локоть.  У  него  все  лицо

было  намазано  чем-то  белым  от  прыщей.  В  темноте  он  был  похож  на

привидение.

     - Ты что делаешь? - спрашиваю.

     - То есть как это  - что я делаю? Хотел уснуть, а вы,  черти,  подняли

тарарам. Из-за чего вы дрались?

     - Где тут свет?  -  Я  никак не мог найти  выключатель.  Шарил по всей

стене - ну никак.

     - А зачем тебе свет?.. Ты руку держишь у выключателя.

     Я нашел выключатель  и зажег свет. Экли заслонил  лицо рукой, чтоб свет

не резал ему глаза.

     - О ч-черт! - сказал  он. - Что с тобой? - Он увидел  на мне кровь.

     - Поцапались немножко  со Стрэдлейтером, - говорю. Потом  сел  на  пол.

Никогда у них в комнате не было стульев. Не знаю, что они с  ними делали.

     - Слушай, хочешь, сыграем  разок в канасту*? - говорю.

--------------------------------------------------------------------------

     * Канаста - карточная  игра двумя полными колодами, ставшая популярной

в США в послевоенные годы.

--------------------------------------------------------------------------

     Он страшно увлекался  канастой.

     - Да у тебя до  сих пор кровь идет! Ты бы  приложил что-нибудь.

     - Само пройдет. Ну  как, сыграем в канасту или  нет?

     - С ума сошел - канаста!  Да ты знаешь, который час?

     - Еще не поздно. Часов  одиннадцать, полдвенадцатого!

     - Это, по-твоему, не  поздно? - говорит Экли.  -  Слушай,  мне  завтра

вставать рано, я в церковь  иду, черт подери! А вы, дьяволы,  подняли  бучу

среди ночи. Хоть скажи, из-за чего вы подрались?

     - Долго рассказывать. Тебе будет скучно слушать,  Экли. Видишь, как  я

о тебе забочусь! - Я с ним  никогда  не  говорил  о  своих  личных  делах.

Во-первых, он был еще глупее Стрэдлейтера. Стрэдлейтер по сравнению с  ним

был настоящий гений. - Знаешь что, - говорю, - можно мне эту ночь спать  на

кровати Эла? Он до завтрашнего вечера не вернется.

     Я знал, что Эл не  вернется. Он каждую субботу уезжал  домой.

     - А черт его знает,  когда он вернется, - говорит Экли.

     Фу, до чего он мне  надоел!

     - То есть как это? - говорю. - Ты же знаешь, что он  в воскресенье  до

вечера никогда не приезжает.

     - Знаю, но как я  могу сказать -  спи,  пожалуйста,  на  его  кровати!

Разве полагается так делать?

     Убил! Я протянул руку, все еще сидя на полу, и похлопал  его,  дурака,

по плечу.

     - Ты - принц, Экли, детка, - говорю. - Ты знаешь это или  нет?

     - Нет, правда, не могу  же я просто сказать человеку -  спи  на  чужой

кровати.

     - Ты - настоящий принц.  Ты джентльмен и ученый, дитя  мое! - сказал я.

А может быть, он и был ученый. - У тебя случайно нет сигарет? Если нет - я

умру!

     - Нет у меня ничего. Слушай, из-за чего началась драка?

     Но я ему не ответил.  Я только встал и подошел  к окну. Мне вдруг стало

так тоскливо. Подохнуть хотелось, честное слово.

     - Из-за чего же  вы подрались? - в который раз  спросил  Экли.  Он  мог

душу вымотать из человека.

     - Из-за тебя, - говорю.

     - Что за черт? Как  это из-за меня?

     - Да, я защищал   твою  честь.  Стрэдлейтер  сказал,  что  ты  гнусная

личность. Не мог же я ему спустить такую дерзость!

     Он как подскочит!

     - Нет, ей-богу? Это  правда? Он так и сказал?

     Но тут я ему  объяснил, что шучу, а потом лег  на кровать Эла.  Ох,  до

чего же мне было плохо! Такая  тоска, ужасно.

     - У вас тут воняет, - говорю. - Отсюда слышно, как твои  носки воняют.

Ты их отдаешь в стирку или  нет?

     - Не нравится - иди  знаешь куда! - сказал Экли. Вот  уж ума палата!  -

Может быть, потушишь свет, черт возьми?

     Но я не сразу  потушил. Я лежал на чужой  кровати и думал про  Джейн   и

про все, что было. Я просто с  ума сходил, как только представлял  себе  ее

со Стрэдлейтером в машине этого  толстозадого Эда Бэнки. Как подумаю -  так

хочется выбросится в окошко. Вы-то не знаете Стрэдлейтера, вам ничего, а я

его знаю. Все ребята в Пэнси  только трепались, что путаются с  девчонками,

как Экли, например, а вот Стрэдлейтер  и вправду путался. Я сам был  знаком

с двумя девицами, с которыми он путался. Верно говорю.

     -  Расскажи  мне   свою   биографию,   Экли,   детка,   наверно,   это

увлекательно! - говорю.

     - Да потуши  ты  этот  чертов  свет!  Мне   завтра  утром  в  церковь,

понимаешь?

     Я встал, потушил  свет - раз ему  так  хочется.  Потом  опять  лег  на

кровать Эла.

     - Ты что  -  собираешься  спать тут?  -  спросил  Экли.  Да,  радушный

хозяин, ничего не скажешь.

     - Не знаю. Может быть. Не волнуйся.

     - Да я не волнуюсь, только будет  ужасно  неприятно,  если  Эл  вдруг

вернется, а у него на кровати  спят...

     - Успокойся. Не буду  я тут спать. Не  бойся,  не  злоупотреблю  твоим

гостеприимством.

     Минуты через две  он уже храпел как оголтелый.  А я лежал в  темноте   и

старался не думать про Джейн  и Стрэдлейтера в машине этого  проклятого  Эда

Бэнки. Но я не мог не думать. Плохо  то, что я знал, какой подход  у  этого

проклятого Стрэдлейтера. Мне от этого становилось еще хуже. Один раз мы  с

ним оба сидели с девушками в  машине того  же  Эда.  Стрэдлейтер  со  своей

девушкой сидел сзади, а я - впереди. Ох, и подход  у  него  был,  у  этого

черта! Он начинал с того, что  охмурял свою барышню этаким  тихим,  нежным,

ужасно  и с к р е н  н и м  голосом, как  будто  он  был  не  только  очень

красивый малый, но еще и хороший, и с к р е н н и й  человек. Меня чуть не

стошнило, когда я услышал, как  он разговаривает.  Девушка  все  повторяла:

"Нет, не надо... Пожалуйста, не  надо.  Не  надо..."  Но  Стрэдлейтер   все

уговаривал ее, голос у  него  был,  как  у  президента  Линкольна,  ужасно

честный, искренний, и вдруг наступила  жуткая тишина. Страшно  неловко.  Не

знаю, спутался он в тот раз с  этой  девушкой  или  нет.  Но  к  тому  шло.

Безусловно, шло.

     Я лежал и  старался  не  думать  и  вдруг  услышал,  что  этот  дурак

Стрэдлейтер вернулся из умывалки в  нашу  комнату.  Слышно  было,  как  он

убирает свои поганые мыльницы и  щетки и открывает окно. Он  обожал  свежий

воздух. Потом он потушил свет. Он и не взглянул, тут я или нет.

     Даже за окном было  тоскливо. Ни машин, ничего. Мне  стало так одиноко,

так плохо, что я решил разбудить  Экли.

     - Эй, Экли! - сказал я  шепотом, чтобы Стрэдлейтер не  услыхал.

     Но Экли ничего  не слышал.

     - Эй, Экли!

     Он ничего не слышал. Спал как убитый.

     - Эй, Экли!

     Тут он наконец  услыхал.

     - Кой черт тебя  укусил? - говорит. - Я только что  уснул.

     - Слушай, как это поступают  в  монастырь? - спрашиваю  я.  Мне  вдруг

вздумалось уйти в монастырь. - Надо быть католиком или нет?

     - Конечно, надо. Свинья  ты,  неужели  ты  меня  только  для  этого  и

разбудил?

     - Ну ладно, спи!  Все равно я в монастырь  не уйду.  При моем невезении

я  обязательно попаду не к тем  монахам.  Наверно,  там будут  одни кретины.

Или просто подонки.

     Только я это сказал, как Экли вскочил словно ошпаренный.

     - Знаешь  что,  -  можешь  болтать  про  меня  что угодно,  но если ты

начнешь острить насчет моей религии, черт побери...

     - Успокойся, - говорю, - никто  твою религию не трогает, хрен  с ней.

     Я встал с чужой  кровати, пошел к двери. Не  хотелось больше оставаться

в этой духоте. Но по дороге я остановился, взял Экли  за  руку  и  нарочно

торжественно пожал ее. Он выдернул руку.

     - Это еще что такое?

     - Ничего. Просто хотел  поблагодарить тебя за  то,  что  ты  настоящий

принц,  вот  и  все!  -  сказал я,  и  голос  у  меня был такой  искренний,

честный.  -  Ты молодчина,  Экли,  детка,  -  сказал я. - Знаешь, какой  ты

молодчина?

     - Умничай, умничай!  Когда-нибудь тебе разобьют башку...

     Но я не стал  его слушать. Захлопнул дверь  и вышел в коридор.

     Все спали, а кто  уехал  домой  на  воскресенье,  и  в  коридоре  было

очень-очень тихо и уныло. У дверей комнаты Леги и Гофмана валялась  пустая

коробка из-под зубной пасты "Колинос",  и по дороге на лестницу  я  ее все

время подкидывал носком, на мне были домашние туфли  на  меху.  Сначала  я

подумал, не пойти ли мне вниз, дай, думаю, посмотрю, как там  мой  старик,

Мэл Броссар. Но вдруг передумал. Вдруг  я  решил,  что  мне  делать:  надо

выкатываться из Пэнси сию же минуту. Не  ждать  никакой  среды  -  и  все.

Ужасно мне не хотелось тут торчать. Очень уж стало грустно и одиноко. И  я

решил сделать вот что - снять  номер в каком-нибудь  отеле  в  Нью-Йорке, в

недорогом, конечно, и спокойно пожить там до среды. А  в  среду  вернуться

домой: к среде я  отдохну  как  следует  и  настроение  будет  хорошее.  Я

рассчитал, что мои родители получат  письмо от старика Термера насчет того,

что меня вытурили, не раньше вторника или среды. Не хотелось  возвращаться

домой, пока они  не  получат  письмо  и  не  переварят  его.  Не  хотелось

смотреть, как они будут читать все это в первый раз. Моя мама сразу впадет

в истерику. Потом, когда она переварит, тогда уже ничего. А мне надо  было

отдохнуть. Нервы у меня стали  ни к черту. Честное слово, ни к  черту.

     Словом, так я и  решил. Вернулся к себе в  комнату, включил свет,  стал

укладываться. У меня уже почти  все было уложено. А этот Стрэдлейтер  и  не

проснулся. Я закурил, оделся, потом  сложил оба свои  чемодана.  Минуты  за

две все сложил. Я очень быстро укладываюсь.

     Одно меня немножко  расстроило, когда я укладывался.  Пришлось  уложить

новые  коньки,  которые  мама  прислала  мне  чуть  ли  не   накануне.   Я

расстроился,  потому  что  представил  себе,  как  мама пошла в спортивный

магазин,  стала задавать продавцу миллион чудацких вопросов  -  а тут меня

опять вытурили из школы! Как-то грустно  стало. И коньки она купила не те -

мне нужны были беговые, а она  купила хоккейные, - но  все равно  мне  стало

грустно. И всегда так выходит - мне дарят подарки,  а меня от этого только

тоска берет.

     Я все уложил, пересчитал  деньги. Не помню, сколько у  меня  оказалось,

но в общем порядочно. Бабушка  как  раз  прислала  мне  на  прошлой  неделе

перевод. Есть у меня бабушка, она  денег не жалеет. У нее, правда,  не  все

дома - ей лет сто, и она посылает мне деньги на день рождения раза  четыре

в год. Но хоть денег у меня было порядочно, я все-таки решил,  что  лишний

доллар не помешает. Пошел в конец  коридора,  разбудил  Фредерика  Удрофа,

того самого, которому я одолжил  свою машинку. Я его  спросил,  сколько  он

мне даст за нее. Он был из богатых. Он говорит - не знаю.  Говорит  - я  не

собирался  ее  покупать.  Но  все-таки  купил.  Стоила  она  что-то  около

девяноста долларов, а он ее купил  за двадцать. Да еще злился,  что  я  его

разбудил.

     Когда я совсем  собрался, взял чемоданы и все,  что надо, я остановился

около лестницы и на прощание посмотрел  на этот  наш  коридор.  Кажется,  я

всплакнул. Сам не  знаю  почему.  Но  потом  надел  свою  охотничью  шапку

по-своему, задом наперед, и заорал во всю глотку:

     - Спокойной ночи, кретины!

     Ручаюсь, что я  разбудил всех этих ублюдков!  Потом  побежал  вниз  по

лестнице. Какой-то болван набросал ореховой скорлупы, и я чуть не  свернул

себе шею ко всем чертям.

 

 

 

 

8

 

 

     Вызывать такси оказалось  поздно, пришлось  идти  на  станцию   пешком.

Вокзал был недалеко, но холод  стоял собачий, и по снегу идти было  трудно,

да еще чемоданы стукали по ногам, как нанятые.  Но  дышать  было  приятно.

Плохо только, что от холодного  воздуха саднили нос и верхняя  губа  -  меня

по ней двинул Стрэдлейтер. Он мне  разбил губу об зубы, это здорово  больно.

Зато ушам было тепло.  На этой моей шапке были наушники,  и  я их опустил.

Плевать мне было,  какой у  меня вид.  Все равно кругом ни души.  Все давно

храпели.

     Мне повезло, когда  я пришел на вокзал. Я  ждал  поезда  всего  десять

минут. Пока ждал, я набрал  снегу  и  вытер лицо. Вообще  я  люблю  ездить

поездом, особенно ночью, когда в  вагоне светло, а за  окном  темень  и  по

вагону разносят кофе, сандвичи и  журналы. Обычно я беру сандвич с  ветчиной

и штуки четыре журналов.  Когда  едешь ночью в вагоне,  можно  без  особого

отвращения читать даже идиотские  рассказы в журналах. Вы знаете какие. Про

всяких показных типов с квадратными  челюстями по имени  Дэвид  и  показных

красоток,  которых зовут Линда  или  Марсия,  они еще всегда зажигают этим

Дэвидам их дурацкие трубки. Ночью  в вагоне я могу читать даже такую  дрянь.

Но тут не мог.  Почему-то неохота  было читать.  Я просто сидел и  ничего не

делал. Только снял свою охотничью  шапку и сунул в карман.

     И вдруг в Трентоне  вошла дама и села рядом  со мной. Вагон  был  почти

пустой, время позднее, но она все  равно села рядом со мной, а не на пустую