Краткое изложение романа "Над пропастью во ржи"

тоску еще больше, чем этот номер. Бывают такие лысые,  которые  зачесывают

волосы сбоку, чтобы прикрыть лысину. А я бы лучше  ходил  лысый,  чем  так

причесываться. Вообще, что за работа для такого  старика  -  носить  чужие

чемоданы и ждать чаевых? Наверно, он ни  на  что  больше  не  годился,  но

все-таки это было ужасно.

     Когда он ушел, я  стал смотреть в окошко, не  снимая пальто. Все  равно

делать было нечего. Вы даже не  представляете,  что  творилось  в  корпусе

напротив. Там даже не потрудились  опустить занавески. Я  видел,  как  один

тип, седой, приличный господин, в  одних трусах вытворял такое, что  вы  не

поверите, если я вам расскажу. Сначала  он поставил чемодан на  кровать.  А

потом вынул оттуда женскую одежду  и  надел  на  себя.  Настоящую  женскую

одежду -  шелковые чулки,  туфли  на каблуках, бюстгальтер и такой  пояс, на

котором болтаются резинки.  Потом  надел  узкое  черное  платье,  вечернее

платье, клянусь богом!  А потом  стал ходить по комнате маленькими шажками,

как женщины ходят, и курить сигарету и смотреться в зеркало. Он был  совсем

один. Если только никого не было в  ванной - этого я не видел.  А  в окошке,

прямо над ним,  я видел, как  мужчина и женщина брызгали друг в друга водой

изо рта. Может, и не водой, а коктейлем, я не видел, что у них в стаканах.

Сначала он наберет полный рот и  как фыркнет на нее!  А  потом  она на него,

по очереди, черт их дери! Вы бы на них  посмотрели!  Хохочут  до  истерики,

как будто ничего смешнее не видали.  Я не шучу,  в  гостинице  было  полно

психов. Я, наверно, был единственным нормальным среди них, а это не так уж

много.  Чуть не послал телеграмму Стрэдлейтеру,  чтоб он первым же поездом

выезжал в Нью-Йорк. Он бы тут был  королем, в этом отеле.

     Плохо то, что на  такую пошлятину смотришь не  отрываясь, даже когда не

хочешь. А эта девица, которой  брызгали водой в физиономию, она  даже  была

хорошенькая. Вот  в  чем  мое  несчастье.  В  душе  я,  наверно,  страшный

распутник. Иногда я представляю  себе ужасные  г а д о с  т и,  и  я  мог бы

даже сам их делать, если б представился случай. Мне даже  иногда  кажется,

что, может быть, это даже приятно, хоть и гадко. Например, я даже понимаю,

что, может быть, занятно, если вы  оба  пьяны,  взять  девчонку  и  с  ней

плевать друг дружке в физиономию водой или там коктейлем.  Но,  по  правде

говоря, мне это  н и ч у  т ь не нравится. Если разобраться, так это просто

пошлятина. По-моему, если тебе не нравится девушка, так нечего с ней валять

дурака, а если она тебе нравится, так нравится  и  ее  лицо,  а  тогда  не

станешь безобразничать и плевать  в нее чем попало. Плохо  то,  что  иногда

всякие глупости доставляют удовольствие. А сами  девчонки  тоже  хороши  -

только мешают, когда стараешься не позволять себе никаких глупостей, чтобы

не испортить что-то по-настоящему  хорошее.  Была  у  меня  одна  знакомая

девчонка года два назад, она  была  еще  хуже  меня.  Ох,  и  дрянь  же!  И

все-таки нам иногда  бывало  занятно,  хоть  и  гадко.  Вообще  я  в  этих

сексуальных делах плохо разбираюсь. Никогда не знаешь, что к чему.  Я  сам

себе придумываю правила поведения  и тут же их нарушаю. В  прошлом  году  я

поставил себе правило, что не буду возиться с девчонками, от которых  меня

мутит. И сам же нарушил это  правило - в ту же неделю, даже в тот  же вечер,

по правде говоря. Целый вечер  целовался с ужасной  кривлякой  -  звали  ее

Анна Луиза Шерман.  Нет,  не понимаю  я  толком  про всякий секс.  Честное

слово, не понимаю.

     Я стоял у окна  и придумывал, как бы позвонить  Джейн. Звякнуть  ей  по

междугородному прямо в колледж, где она училась, вместо того чтобы  звонить

ее матери и спрашивать, когда  она приедет? Конечно, не разрешается  звонить

студенткам поздно ночью, но я уже  все придумал. Если подойдут к  телефону,

я скажу, что я ее дядя. Я скажу, что ее тетя только что разбилась  насмерть

в машине и я немедленно должен переговорить с Джейн.  Наверно,  ее позвали

бы. Не  позвонил  я  только  потому,  что  настроения  не  было.  А  когда

настроения нет, все равно ничего не выйдет.

     Потом я сел в  кресло  и  выкурил  две   сигареты.  Чувствовал  я  себя

препаршиво,  сознаюсь.  И вдруг  я придумал.  Я  стал рыться в  бумажнике  -

искать адрес, который мне дал  один малый,  он учился в Принстоне,  я с ним

познакомился  летом  на вечеринке.  Наконец я нашел записку.  Она  порядком

измялась  в моем бумажнике,  но разобрать было можно.  Это  был адрес одной

особы,  не  то  чтобы  настоящей  шлюхи,  но,  как  говорил  этот малый из

Принстона,  она иногда и не отказывала.  Однажды он  привел  ее на танцы  в

Принстон,  и  его  чуть  за  это  не  вытурили.  Она танцевала  в кабаре  с

раздеванием или что-то в этом роде.  Словом,  я взял трубку и позвонил ей.

Звали ее Фей Кэвендиш, и жила она  в отеле  "Стэнфорд",  на углу Шестьдесят

шестой и Бродвея. Наверно, какая-нибудь трущоба.

     Сначала  я  решил,  что  ее нет дома.  Никто  не отвечал.  Потом  взял

трубку.

     - Алло! - сказал я.  Я  говорил  басом,  чтобы   она  не  заподозрила,

сколько мне лет. Но вообще голос  у меня довольно низкий.

     - Алло! - сказал женский  голос не очень-то приветливо.

     - Это мисс Фей Кэвендиш?

     - Да, кто это? - спросила  она. - Кто это звонит мне среди  ночи,  черт

возьми!

     Я немножко испугался.

     - Да, я понимаю, что  сейчас поздно, - сказал я  взрослым  голосом.  -

Надеюсь, вы меня простите, но мне  просто  необходимо  было  поговорить  с

вами! - И все это таким светским тоном, честное слово!

     - Да кто же это? - спрашивает она.

     - Вы меня не знаете, но я друг Эдди Бердселла.  Он сказал,  что,  если

окажусь в городе,  мы  с  вами  непременно  должны  встретиться  и  выпить

коктейль вдвоем.

     - Кто  сказал?  Чей  вы друг?  -  Ну и тигрица,  ей-богу!   Она просто

о р а л а  на меня по телефону.

     - Эдмунда Бердселла,  Эдди Бердселла, - повторил я.  Я не помнил,  как

его звали - Эдмунд  или  Эдвард.  Я  его  только  раз  видел  на  какой-то

идиотской вечеринке.

     - Не знаю я такого, Джек! И если, по-вашему, мне  приятно   вскакивать

ночью...

     - Эдди Бердселл, из  Принстона... Помните? - говорил я.

     Слышно было, как она  повторяет фамилию.

     - Бердселл... Бердселл... Из Принстонского колледжа?

     - Да-да! - сказал я.

     - А вы тоже оттуда?

     - Примерно.

     - Ага... А как Эдди? - сказала она. - Все-таки безобразие  звонить  в

такое время!

     - Он ничего. Просил  передать вам привет.

     - Ну спасибо, передайте  и ему привет, -  сказала   она.  -  Он  чудный

мальчик. Что он сейчас делает? - Она  уже становилась все любезнее, черт ее

дери.

     - Ну,  все то же,  сами понимаете,  -  сказал  я.  Каким чертом я мог

знать,  что он там делает?  Я почти не был с ним знаком.  Я  даже не знал,

учится ли он еще в Принстоне  или нет.  -  Слушайте,  -  говорю я,  - Может

быть, мы с вами встретимся сейчас, выпьем коктейль?

     - Да вы представляете  себе, который час? - сказала она. - И разрешите

спросить, как ваше имя? - Она вдруг  заговорила с  английским  акцентом.  -

Голос у вас что-то очень молодой.

     - Благодарю вас за  комплимент!  -  говорю я самым  светским  тоном.  -

Меня зовут Холден Колфилд. - Надо было выдумать другую фамилию, но я  сразу

не сообразил.

     - Видите ли, мистер  Коффл, я не привыкла назначать  свидания по ночам.

Я ведь работаю.

     - Завтра воскресенье, - говорю.

     - Все равно мне  надо хорошенько выспаться. Сами  понимаете.

     - А я думал, мы  с вами выпьем хоть один  коктейль! И сейчас совсем  не

так поздно.

     - Вы очень милы, право, - говорит она. - Откуда вы говорите?  Где  вы

сейчас?

     - Я? Я из автомата.

     - Ах, так, - сказала она.  Потом долго молчала. - Знаете, я  очень рада

буду с вами встретиться, мистер Коффл. По голосу вы очень милый человек. У

вас удивительно симпатичный голос. Но сейчас все-таки слишком поздно.

     - Я могу приехать  к вам.

     - Что ж, в другое  время  я  сказала  бы  -  чудно!  Но  моя  соседка

заболела. Она весь вечер лежала, не могла заснуть. Она только что  закрыла

глаза, спит. Вы понимаете?

     - Да, это плохо.

     - Где вы остановились? Может быть, мы завтра встретимся?

     - Нет, завтра я  не могу. Я только сегодня свободен.

     Ну и дурак! Не  надо было так говорить.

     - Что ж, очень жаль!

     - Передам от вас  привет Эдди.

     - Правда, передадите? Надеюсь,  вам будет весело в  Нью-Йорке.  Чудный

город.

     - Это я знаю. Спасибо.  Спокойной ночи, - сказал я и  повесил трубку.

     Дурак, сам  все   испортил.  Надо  было  хоть  условиться  на  завтра,

угостить ее коктейлем, что ли.

 

 

 

 

10

 

 

     Было еще довольно  рано. Не знаю точно, который  час, но,  в общем,  не

так уж поздно.  Больше всего я  ненавижу ложиться спать,  когда  ничуть  не

устал. Я открыл чемодан,  вынул  чистую рубашку, пошел в ванную,  вымылся и

переоделся. Пойду, думаю, посмотрю, что  у них там  творится  в  "Сиреневом

зале". При гостинице был ночной клуб, назывался "Сиреневый зал".

     Пока  я  переодевался,  я  подумал,  не  позвонить   ли  все-таки моей

сестренке Фиби. Ужасно хотелось с  ней поговорить. Она-то все понимала.  Но

нельзя было  рисковать  звонить  домой,  все-таки  она  еще  маленькая  и,

наверно,  уже спала и не подошла  бы к телефону.  Конечно,  можно  было  бы

повесить трубку, если б подошли  родители, но все равно ничего бы не вышло.

Они узнали бы меня.  Мама всегда догадывается.  У  нее  интуиция.  Но  мне

ужасно хотелось поболтать с  нашей Фиби.

     Вы бы  на  нее   посмотрели.  Такой  хорошенькой,  умной  девчонки вы,

наверно, никогда не видели. Умница, честное слово. Понимаете,  с  тех  пор

как она поступила в школу, у  нее отличные  отметки  -  никогда  плохих  не

бывало. По правде говоря, я один в  семье такой тупица. Старший  мой  брат,

Д.Б., писатель, а мой братишка Алли, который умер, тот прямо был  колдун. Я

один такой тупой. А посмотрели бы вы на Фиби. У нее волосы почти  такие  же

рыжие, как у Алли, летом они  совсем коротенькие.  Летом она  их закладывает

за уши.  Ушки у нее маленькие,  красивые.  А  зимой  ей  отпускают  волосы.

Иногда мама их заплетает, иногда нет, и все равно красиво. Ей всего  десять

лет.  Она худая вроде меня,  но очень складная.  Худенькая,  как  раз  для

коньков. Один раз я смотрел в  окно, как она переходила через  улицу в парк,

и  подумал  -  как  раз  для  коньков,  тоненькая,  легкая.   Вам  бы  она

понравилась. Понимаете, ей что-нибудь скажешь, и она сразу соображает, про

что  ты  говоришь.  Ее  даже  можно  брать с собой куда угодно.  Например,

поведешь  ее  на  плохую картину - она сразу понимает, что картина  плохая.

А поведешь на хорошую - она сразу  понимает, что картина хорошая. Мы с Д.Б.

один раз повели  ее  на  эту французскую картину  -  "Жена пекаря",  - там

играет Раймю. Она просто обалдела. Но любимый ее фильм - "Тридцать  девять

ступеней", с Робертом Донатом. Она  всю эту картину знает чуть не наизусть,

мы  вместе  смотрели  ее раз  десять.  Например,  когда  этот  самый  Донат

прячется  на  шотландской ферме  от полисменов,  Фиби громко говорит  в один

голос с этим шотландцем:  "Вы едите селедку?" Весь  диалог знает  наизусть.

А  когда  этот  профессор, который  на самом деле немецкий шпион,  подымает

мизинец, на котором не хватает  сустава, и показывает Роберту Донату,  наша

Фиби еще раньше, чем он, в  темноте подымает свой мизинец и  тычет прямо мне

в лицо.  Она ничего.  Вам бы она понравилась. Правда, она немножко слишком

привязчива. Чересчур все переживает, не по-детски. Это правда. А потом  она

все время пишет книжки. Только она их никогда не подписывает.  Там все про

девочку  по  имени Гизела Уэзерфилд, только наша Фиби пишет "Кисела".  Эта

самая Кисела Уэзерфилд - девушка-сыщик. Она как будто сирота, но откуда-то

появляется ее отец.  А отец у  нее "высокий привлекательный  джентльмен  лет

двадцати".  Обалдеть можно!  Да,  наша  Фиби.  Честное  слово,  она бы вам

понравилась.  Она была еще совсем крошка,  а  уже  умная.  Когда  она была

совсем-совсем  маленькая,  мы  с  Алли  водили  ее  в  парк,  особенно  по

воскресеньям.  У  Алли  была  парусная  лодка,  он  любил  ее  пускать  по

воскресеньям,  и  мы всегда брали  с собой нашу Фиби.  А она  наденет белые

перчатки и идет между нами, как  настоящая  леди.  Когда мы с  Алли про что-

нибудь говорили, она всегда слушала.  Иногда мы про нее забудем,  все-таки

она была совсем маленькая,  но она  непременно о  себе напомнит.  Все  время

вмешивалась. Толкнет меня или Алли и спросит:  "А  кто? Кто сказал - Бобби

или она?" И мы ей  ответим,  кто  сказал,  она  скажет: "А-а-а!" - и опять

слушает, как большая. Алли от нее  тоже балдел.  Я хочу сказать, он ее тоже

любил. Теперь ей уже десять, она  не такая  маленькая,  но все равно  от нее

все балдеют - кто понимает, конечно.

     Во всяком случае, мне очень хотелось поговорить  с ней по телефону. Но

я боялся, что подойдут родители и  узнают, что я в  Нью-Йорке  и  что  меня