Империя ангелов

14. Зародыш  Жака. 2 месяца до рождения

Смотри-ка, как  странно… Я плаваю. Я в мешке, наполненном матовой жидкостью. Моя мать? Несомненно. 
Я вспоминаю свое предыдущее существование. Я был американским индейцем. По вечерам я рассказывал истории. Потом пришли белые люди. Они меня убили. Повесили. 
Теперь я снова вернусь в мир. Но где? В какой стране, в какой эпохе, кто мои родители? Мне тоскливо.

Наверху что-то говорят. Это, наверное, моя новая  мать. Что она говорит? Я удивляюсь, что так хорошо ее понимаю. Мама говорит  обо мне. Она говорит, что назовет меня Жак. Она говорит, что ночью я толкаюсь ногами и она видит кончики моих пальцев на своем животе. Ага! Ей это нравится? Очень хорошо, ну-ка, побрыкаюсь. 
Она говорит, что хочет попробовать аптономию. 
– Что это такое, аптономия? – спрашивает ее подруга. 
– Техника, позволяющая отцу участвовать в беременности. Он кладет обе руки на живот жены и благодаря этому контакту сообщает зародышу о присутствии другого человека, внимательного к нему. 
Это правда. Еще вчера я почувствовал эти руки. Значит, есть не только мама, но и папа. 
Мама объясняет, что я, маленький Жак, прекрасно узнаю руки отца и тут же укладываюсь в них, как только он их положит на ее живот. 
Я дергаю за пуповину. Мне здесь скучно. Я спрашиваю себя, как там, наверху?

15. Зародыш  Венеры. 2 месяца до рождения

Значит, я существую. 
Это странно. Я знаю, что я всего лишь зародыш, и, однако, я что-то чувствую. Не снаружи. Рядом со мной. 
Мне тесно, а я этого не выношу. Меня раздражает, что мое тело не может двигаться. Я пытаюсь изо всех сил определить, что мне мешает, и вдруг обнаруживаю, что рядом со мной находится мой брат-близнец. 
У меня есть брат-близнец! 
Я догадываюсь, что мы соединены с мамой нашими пуповинами, но, кроме того, о чудо, мы соединены между собой. Значит, мы можем общаться.

– Ты кто? 
– А ты кто? 
– Я маленькая девочка в животе матери. 
– А я маленький мальчик. 
– Я очень рада, что не одна. Я всегда думала, что жизнь зародыша – это одиночество. 
– Хочешь, я расскажу тебе о себе? 
– Конечно. 
– В моей прошлой жизни я покончил с собой. Мне, правда, оставалось еще мотать срок, поэтому меня отправили сюда, чтобы завершить свою карму. А ты? 
– Я раньше был старым китайцем, богатым и могущественным мандарином. У меня была куча женщин и слуг. 
Я шевелюсь. От этих воспоминаний мне хочется повернуться и вытянуться. 
– Я тебе мешаю? 
– Действительно, немного тесно. Я тебе, наверное, тоже мешаю. 
– Мне все равно, сестренка. Я предпочитаю быть в тесноте, но в хорошей компании, чем одному в этом мраке.

16. Зародыш  Игоря. 2 месяца до рождения

Значит, я существую. 
Я ничего не вижу. Все вокруг оранжево-красное. И я слышу звуки. Биение сердца. Пищеварение. Голос мамы. Она говорит вещи, которых я не понимаю. 
– Я-не-хочу-оставлять-этого-ребенка. 
Абракадабра. 
Я повторяю много раз эти звуки, пока до меня не доходит их старинное значение, которое позволяет понять их смысл. 
Голос мужчины. Это, должно быть, папа. 
– Ты просто дура. Ты уже дала ему имя, Игорь. С того момента, как вещи называют, они начинают существовать. 
– Сперва я его хотела, а теперь больше не хочу.

– А я тебе говорю, что уже слишком поздно. Раньше надо было думать. Теперь ни один врач тебе аборт не сделает. 
– Никогда не поздно. У нас нет бабок, чтобы растить ребенка. Надо от него избавиться немедленно. 
Хохот. 
– Ты просто скотина! – кричит мать. 
– А я тебя уверяю, что ты его полюбишь, – настаивает отец. 
Она всхлипывает. 
– Я чувствую, как будто у меня в животе опухоль, которая растет и грызет меня изнутри. Мне противно. 
Покашливание. 
– Да делай что хочешь! – кричит отец. – Надоели мне твои оханья. Я ухожу. Ухожу от тебя. Выкручивайся как хочешь. 
Хлопает дверь. Мать плачет, потом завывает. 
Проходит какое-то время. И потом вдруг я получаю целую серию ударов кулаком. Папа ушел. Значит, это мать сама себя бьет по животу. 
На помощь! 
Она меня не убьет. Я пытаюсь отомстить серией жалких пинков ногами. Легко нападать на маленького, особенно когда он в ловушке и не может убежать.

17. Энциклопедия

Аптономия. В  конце Второй мировой войны голландский  медик Франц Вельдман, которому удалось  выжить в концентрационном лагере, решил, что в мире все плохо потому, что детей недостаточно любят с самого раннего возраста. 
Он заметил, что отцы, занятые преимущественно работой или войной, редко беспокоятся о своих отпрысках до того, как они станут подростками. Он начал искать способ, как заинтересовать отца, начиная с самого раннего возраста ребенка и даже с периода беременности. Как это сделать? С помощью накладывания рук на живот будущей матери. Он изобрел аптономию, от греческого hapto – касаться, и nomos – закон.

Закон прикосновения. 
Посредством нежного прикосновения к коже матери отец может сообщить о своем присутствии ребенку и завязать первые узы с ним. Опыты показали, что, действительно, зародыш очень часто различает среди многих прикосновений те, которые принадлежат его отцу. Самые способные отцы могут даже заставлять ребенка кувыркаться в животе от одной руки к другой. 
Создавая на самом раннем этапе треугольник «мать – отец – ребенок», аптономия усиливает ответственность отца. Кроме того, мать чувствует себя менее одинокой в процессе беременности. Она разделяет свой опыт с отцом и может рассказать ему, что чувствует, когда руки супруга ложатся на нее и ребенка. 
Аптономия, конечно, не является панацеей для счастливого детства, но она, очевидно, открывает новые пути к большей привязанности друг к другу и матери, и отца, и ребенка. Еще в Древнем Риме был обычай окружать будущую мать кумами (от cum mater – компаньонка матери). Однако очевидно, что лучшим компаньоном матери в период беременности является отец ребенка. 
Эдмонд Уэллс. 
«Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 4

18. Идеи  Рауля

Я наблюдаю за своими «яйцами». 
Родители Жака используют аптономию. Хорошие условия развития. 
Игоря бьют. Очень плохие условия развития. 
К моему великому удивлению, у Венеры есть брат-близнец. Я не знаю, хорошо это или плохо. 
– Мы здесь теряем время. Станем самими собой. Откроем скрытое от нас. Отодвинем границы познанного, – говорит мне Рауль, который вернулся сразу после того, как Эдмонд Уэллс исчез. 
Мои сферы продолжают медленно вращаться передо мной. Я указываю на них движением подбородка. 
– Я не буду их держать при себе постоянно. Как мне от них избавиться? 
Рауль показывает, что достаточно повернуть руки ладонями вниз, и «яйца» покинут меня и улетят. Они тут же устремляются на северо-восток, как маленькие телеуправляемые самолетики.

– Куда они? 
– Куда-то в горы. 
Я поворачиваю руки ладонями вверх, и три сферы немедленно появляются из-за горизонта и автоматически располагаются у меня в руках. Я начинаю понимать систему. Рауль раздражается. 
– Кончай развлекаться. Мне нужна твоя помощь, Мишель. Вспомни наш лозунг времен танатонавтов: «Все дальше и дальше к неизведанному». 
Я поднимаю голову к неправдоподобному небу. 
– Нет больше ничего неизведанного. Только ответственность по отношению к нашим зародышам. 
Рауль приглашает полететь на восток. Мы изменили место наблюдения, но неизвестность не исчезла. Мы не знаем, что находится над миром ангелов. Мы достигли восточной границы их территории. 
– Что ты хочешь сделать? 
Кивком головы он указывает на Изумрудную дверь. 
– Ты прекрасно знаешь, что мы войдем в эту дверь, когда спасем человеческую душу, – говорю я. 
Длинные пальцы Рауля шевелятся в воздухе: 
– Ты, значит, еще ничего не понял? Все наши клиенты – кретины, и они никогда не эволюционируют.

19. Зародыш  Жака. 1 месяц до рождения

Я нервничаю.

Как только я  начинаю шевелиться внутри матери, я запутываюсь в пуповине. Она  обвивается вокруг моей шеи, и тогда  я снова переживаю весь ужас того момента, когда меня повесили. Я впадаю в панику, затем застываю. Перестав двигаться, мне как-то удается высвободиться.

20. Зародыш  Венеры. 1 месяц до рождения

Жидкость в  утробе становится горькой. Что происходит? 
– Эгей! близнец! Есть проблема. Ты спишь? 
Близнец отвечает не сразу. 
– Я чувствую себя усталым, очень усталым… У меня такое ощущение, что я становлюсь пустым изнутри. 
Я стараюсь понять, что происходит, потому что я-то питаюсь вкусной пищей. Это жидкость, полная ума, сахара и нежности. Я подскакиваю: 
– Я пожираю твою энергию! 
– Наверное, это так, – шепчет он. – Мне знаком этот феномен. 
Он говорит с трудом.

– Мы переливающиеся близнецы. Я это знаю, потому что  в предыдущей жизни я был акушером-гинекологом. У меня остались кое-какие воспоминания. 
– Объясни. 
– Так вот, между нами есть связь, маленькая трубочка, связывающая нас независимо от матери. Это просто тоненькая вена, но ее достаточно, чтобы между нами происходил обмен жидкостями. Поэтому мы так хорошо ладим друг с другом. Но, несмотря на это, один из двоих, в данном случае ты, не может удержаться, чтобы не высасывать все из другого. Если только нас не вытащат отсюда в ближайшие дни, ты меня полностью выпьешь. 
Я содрогаюсь: 
– И… 
– И я умру. 
Он устало замолкает, но я настаиваю: 
– А они там, снаружи, в курсе? 
– Они, возможно, знают про близнецов, но не знают, что ты мной питаешься. Они нам даже дали вчера имена. Ты спала, а я все слышал. Тебя назовут Венерой, а меня Джорджем. Здравствуй, Венера! 
– Э-э… здравствуй, Джордж! 
В бешенстве я пытаюсь барабанить. 
– Эй там, наверху, снаружи, сделайте что-нибудь! Начинайте роды! Джордж умирает! 
Я топаю изо всех сил ногами. Он меня успокаивает: 
– Оставь. Слишком поздно. Я буду продолжать жить через тебя. Я буду всегда здесь, в тебе, моя Венера.

21. Зародыш  Игоря. 1 месяц до рождения

Я дремлю, слегка прикрыв глаза. Мать плачет. Она говорит сама с собой и пьет много водки. Она напилась, и я тоже немного пьяный. Я думаю, она хочет меня отравить. Но мое тело привыкает и вырабатывает способы сопротивляться этому. Я переношу алкоголь. 
Мамаша, тебе не удастся так просто со мной справиться. Я хочу родиться. Мое рождение будет моей местью.

Вдруг я чувствую страшный удар. Я падаю ничком. У  меня разбито лицо. Что происходит? Я слышу, как она бормочет: «Я тебя достану, достану… Ты сдохнешь, я добьюсь  этого». 
Снова удар. 
Я пытаюсь понять, что происходит снаружи, и, кажется, догадываюсь. Она падает животом на пол, чтобы меня раздавить! 
Я сжимаюсь. Она наконец перестает. 
Я жду следующей атаки. На что еще у меня есть право? На вязальную спицу? Держись крепче, Игорь. Держись. Снаружи сейчас так хорошо…

22. Загадка  «седьмых»

Рауль подводит меня к старой даме-ангелу, которую  я узнаю по фотографиям из газет: мать Тереза. 
– На Земле она просто излучала великодушие. Святая из святых. Ну и что, у нее уже четвертая серия клиентов, а она так ничего и не может сделать. Так что если уж мать Тереза не может стать 7, то точно никто не может. 
Старушка, действительно, кажется растерянной, глядя на свои сферы, и постоянно издает негромкие восклицания, как будто действительно ошпарилась вареными яйцами, доставая их из кастрюли. 
– Эдмонд Уэллс сказал мне, что в жизни мы сталкиваемся только с теми проблемами, которые готовы разрешить. 
Рауль строит презрительную мину. 
– Думаешь, ты все понял? У нас нет даже достаточно разума, чтобы оценить свое невежество. 
– В Желтом мире знания я получил ответы на вопросы, которые задавал себе, когда был смертным. Эдмонд Уэллс научил меня, что смысл эволюции сознания заключен в секрете форм индийских цифр. Вот и все, что нужно понять. 
– Ты считаешь? Раньше мы были танатонавтами, духовными людьми. Мы были 5. Теперь мы ангелы, 6. На следующем этапе мы должны стать 7. Однако что такое 7? 
– 7 – это существо, набравшее семьсот пунктов, – выпаливаю я наудачу. 
Я чувствую, что, если бы не был нематериальным, Рауль стал бы трясти меня как грушу. 
– А конкретно, что такое 7? Суперангел? Другая сущность? По-моему, если ты посмотришь на разницу между бедными 5 и нами, 6, есть о чем задуматься по поводу того, кем могут быть эти 7.

Несмотря на всю разгоряченность моего друга, я остаюсь подозрительным. Он принимает мечтательный вид. 
– Это должно быть грандиозно, стать 7. Я почитал кое-что. Над ангелами, как пишут, находятся херувимы и серафимы. Там стоит вопрос о господстве, о тронах. Я, однако, думаю, что над ангелами очень даже могли бы быть… 
Он переходит на шепот, как бы боясь быть услышанным: 
– Боги. 
Я узнаю старого друга, всегда любившего выдвигать самые безумные идеи. 
– А почему ты говоришь о «богах», а не о «боге»? 
Видно, он долго размышлял над этим вопросом. 
– На иврите бог называется «EL», а в текстах он нем, однако, пишут «ELOHIM», а это множественная форма. 
Мы как будто ходим, переступая ногами над псевдоповерхностью, словно мы на Земле. 
– Ты говорил об этом с другими ангелами? Что они думают? 
– В этом вопросе ангелы не очень отличаются от смертных. Половина верит в Бога. Треть атеисты, в него не верят. Еще четверть агностики, как и мы, и признают, что не знают, существует Бог или нет. 
– Половина, треть и четверть, это немного больше одного целого. 
– Нормально. Есть такие, у кого две точки зрения, – говорит мой друг. 
Он повторяет по пунктам: 
– 4: люди, 5: мудрецы, 6: ангелы, 7: боги. Логично, правда? 
Я не отвечаю сразу. Смертным ничего не известно о существовании или несуществовании Бога, у них нет никаких доказательств, так что им лучше оставаться в этом вопросе скромными. 
Для Мишеля Пэнсона, которым я был, позиция честного человека заключалась в агностицизме, от agnostos – не уверен. По-моему, агностицизм прекрасно подходит к знаменитому пари Блеза Паскаля, считавшего, что лучше рассчитывать на существование Бога. На Земле я считал, что есть один шанс из двух, что за смертью следует другая жизнь, один шанс из двух, что ангелы существуют, один шанс из двух, что есть Рай. Приключения танатонавтов показали, что я не ошибался. В настоящий момент я не считаю необходимым увеличивать или уменьшать шансы существования Бога. Для меня Бог – это гипотеза с пятидесятипроцентной вероятностью. 
Рауль продолжает: 
– Здесь говорят, что «сверху» поступила директива: больше никаких чудес, мессий, пророков, новых религий. У кого же может быть столько власти и видения времени, чтобы принять подобное решение, если не у Бога или богов? 
Рауль доволен произведенным эффектом. Он видит, что я поражен. Значит, моя следующая миссия – стать богом? Я даже не осмеливаюсь об этом подумать. 
– Эта дверь ведет на Олимп, я в этом уверен, – чеканит Рауль Разорбак, указывая на Изумрудную дверь. 
– Ну ладно. Мне нужно на Землю, присутствовать при рождении моих клиентов, – говорю я. 
– Я с тобой. 
Вот еще новость. 
– Ты хочешь со мной на Землю? 
– Да, – говорит он. – Давно я там не был. Если точно, с тех пор, как в последний раз отпечатки пальцев оставил. 
– Ты прекрасно знаешь, что, кроме этих моментов, на Землю возвращаться запрещается. 
Рауль делает двойное сальто, чтобы показать, что хочет размяться, летая на длинные дистанции. 
– Запрещается запрещать. Двинули, Мишель, я был и остаюсь бунтарем. 
Он останавливается передо мной и, сделав самое ангельское выражение лица, рассказывает по памяти отрывок из «Энциклопедии относительного и абсолютного знания» Эдмонда Уэллса, том 4, который выучил наизусть.

23. Энциклопедия

Трансгрессор. Обществу нужны трансгрессоры. Оно  устанавливает законы для того, чтобы  их нарушали. Если все будут уважать  установленные правила и подчиняться  нормам: нормальное школьное образование, нормальная работа, нормальное гражданство, нормальное потребление, то все общество станет «нормальным» и окажется в застое. 
Как только трансгрессоров обнаруживают, их немедленно выдают и изгоняют. Однако чем больше развивается общество, тем больше оно само начинает выделять яд, который заставляет его вырабатывать антитела. Таким образом, оно учится перепрыгивать все более высокие препятствия.

Хотя они  и необходимы, трансгрессоры всегда приносятся в жертву. На них нападают, их освистывают, чтобы позже другие, «переходные по отношению к нормальным», которых можно назвать псевдотрансгрессорами, смогли воспроизвести те же трансгрессии, но на этот раз смягченные, пережеванные, закодированные, обезвреженные. Это им достаются лавры изобретателей трансгрессии. 
Но не нужно обманываться. Даже если знаменитыми становятся псевдотрансгрессоры, их единственный талант заключается в том, что они первыми заметили истинных трансгрессоров. А истинные всегда будут забыты и умрут в убеждении, что были не поняты и опередили свое время. 
Эдмонд Уэллс. 
«Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 4

24. Полет  на землю

Мы проходим через синюю Сапфировую дверь. 
Осторожно, чтобы не заметили архангелы, добираемся до Стикса и движемся вдоль него. Мы пересекаем семь территорий континента мертвых, выходим из центрального конуса, погружаемся в темный космос и летим к Земле. Будучи ангелом, летишь еще быстрее, чем мертвый. Мне кажется, что я лечу со скоростью, близкой к скорости света. Вскоре мы начинаем различать вдалеке родную планету. Мы входим в атмосферу одновременно с маленькими метеоритами, которые сгорают в ней и которые люди называют падающими звездами.

Мы пролетаем  мимо самолета, из которого выпрыгивают  парашютисты – любители свободного падения. Рауль располагается перед одним из смертных, который его, конечно, не видит, и развлекается тем, что вдвое опережает его по скорости падения. Я прошу его прекратить эти ребячества. У меня вот-вот одно из яиц проклюнется. 
Мы приземляемся где-то в Тосканской долине. 
Ностальгия. Мы испытываем чувство, которое должны были испытывать первые астронавты, возвращающиеся домой из полета. Только теперь наш «дом» больше не «здесь, внизу», а «там, наверху». У меня такое ощущение, что я стал сам у себя чужим. 
Рауль подает знак, что нельзя больше терять ни минуты. Нужно скорее отправляться в госпиталь Перпиньяна, где меня ждет первый клиент: Жак Немро.