Империя ангелов

32. Игорь. 1 год

Нужно пережить мою мать. 
Я убегаю от нее из ванной, где она хочет меня утопить. Я ускользаю от нее в кровати, где она хочет задушить меня подушкой. 
Я умею ускользать.

Я знаю, как предотвращать  угрозы. 
Я умею просыпаться ночью при малейшем свете. 
Я умею, благодаря тонкому чутью, узнавать, когда она возникнет позади меня. 
Я умею быть ловким и быстрым. 
Я быстро учусь ходить. 
Чтобы лучше убегать.

33. Энциклопедия

Материнский инстинкт. Многие думают, что материнская любовь – это естественное и автоматическое человеческое чувство. Нет ничего более ложного. До конца девятнадцатого века большинство женщин, принадлежащих к западной буржуазии, отдавали ребенка кормилице и больше им не занимались. 
Крестьянки были не намного внимательнее. Они очень крепко пеленали детей, а потом подвешивали поближе к печной трубе, чтобы им было не холодно. 
Поскольку уровень детской смертности был очень высоким, родители были фаталистами, зная, что у их ребенка лишь один шанс из двух дожить до подросткового возраста. 
Лишь в начале двадцатого века правительства поняли экономический, социальный и военный интерес этого пресловутого материнского инстинкта.

В частности, во времена сокращения численности  населения начали понимать, что это  происходит из-за того, что многие дети недоедают, с ними плохо обращаются, их бьют. В перспективе последствия могли быть очень тяжелыми для будущего страны. Стали уделять больше внимания информированию людей, профилактике, и понемногу прогресс медицины в области детских заболеваний позволил родителям вкладывать все больше привязанности в своих детей без боязни их преждевременно потерять. На повестку дня был выдвинут «материнский инстинкт». 
Постепенно появился новый рынок: памперсы, соски, детские горшки, искусственное молоко, игрушки. По всему миру распространился миф про Деда Мороза. 
С помощью массированной рекламы детская промышленность создала образ ответственной матери, и счастье ребенка стало современным идеалом. 
Как это ни парадоксально, но именно в тот момент, когда материнская любовь проявляется и расцветает, становясь единственным неоспоримым чувством в глазах общественности, дети, став взрослыми, постоянно упрекают своих матерей в недостаточном внимании к ним в детстве. А позднее они выплескивают у психоаналитика свои горечи и обиды по отношению к родительнице. 
Эдмонд Уэллс. 
«Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 4

34. Верхний  мир

Благодаря своим  сферам я наблюдаю за клиентами под  всеми возможными углами, как если бы в моем распоряжении было двадцать видеокамер. Достаточно лишь подумать, и я получаю панорамный вид, крупный план, общий и сверхобщий планы. Камеры вращаются по моему желанию вокруг клиентов, чтобы лучше показать и второстепенных персонажей, и массовку, и окружающую обстановку. Я управляю не только камерами и углами съемки, но и освещением. Я могу видеть моих героев в полной темноте, четко различать их под проливным дождем. Я могу проникнуть в их тело и видеть, как бьется их сердце, как переваривает пищу их желудок. Только их мысли скрыты от меня. 
Рауль не разделяет моего энтузиазма. 
– Вначале меня это тоже возбуждало. Но в конце концов я понял всю свою беспомощность. 
Он смотрит на сферу Игоря. 
– Хм, не очень-то приятно все это. 
Я вздыхаю. 
– Я беспокоюсь за Игоря. Мать его убьет в конце концов. 
– Мать ненавидит своего ребенка… – растягивает слова Рауль. – Тебе это ничего не напоминает? 
Я думаю, но ничего не могу вспомнить. 
– Феликс, – выдыхает он.

Я подпрыгиваю. Феликс Кербоз, наш первый танатонавт! Его тоже ненавидела собственная  мать. Я начинаю лихорадочно исследовать  карму Игоря и узнаю, что, действительно, мой русский клиент – это реинкарнация нашего бывшего компаньона по танатонавигации. 
– Как это может быть? 
Рауль Разорбак пожимает плечами. 
– В то время термин «танатонавт» еще не был широко распространен, и ангельский трибунал классифицировал Феликса как «астронавта». 
Я вспоминаю этого простоватого паренька, который испытывал на себе опасные медикаменты ради сокращения тюремного срока. В обмен на амнистию он вызвался добровольцем в танатонавигаторский полет. Таким образом он стал первым, кто побывал на континенте мертвых и вернулся обратно. Я нахожу, однако, несколько суровым, что, имев в предыдущей жизни ненавидевшую его мать, он получил в новой еще худшую родительницу. 
Рауль утверждает, что это нормально. Если какая-нибудь проблема не была решена в предыдущей жизни, она автоматически переносится в следующую. 
– Поскольку душе Феликса Кербоза не удалось ни понять свою мать, ни подняться над ней, она попробует сделать это в новой жизни Игоря Чехова. 
Наверняка это «седьмые», или «боги», кто так решил. Если ему снова не удастся решить проблему со своей матерью, какую же чудовищную родительницу ему дадут в следующей жизни? 
Я морщу лоб. 
– Я не представляю себе мать хуже, чем у Игоря… 
Рауль Разорбак хохочет. 
– Ну тогда доверься «людям сверху». У них богатое воображение, особенно когда нужно придумать новые испытания для человека. Будущее воплощение Игоря-Феликса вполне вероятно получит замечательную мать, которая задушит его своей ревнивой любовью. 
– Да это просто какое-то кармическое зверство! 
Физиономия моего друга вытягивается, а пальцы сжимаются и разжимаются. 
– Вижу, ты начинаешь понимать. Все происходит так, как будто там, наверху, они решили долбить наших клиентов по башке до тех пор, пока те не начнут реагировать. Они считают, что лишь на дне бассейна человек в состоянии оттолкнуться и всплыть на поверхность. Я не знаю, кто эти «боги», но я отнюдь не уверен в том, что они хотят добра человечеству. 
– Что же тогда можно сделать, чтобы ему помочь? 
Рауль Разорбак сжимает кулаки. 
– Увы, немного! Мы лишь пехотинцы в армии световых существ. Мы находимся на передовой и первыми увидим катастрофу, но решения принимаются офицерами и стратегами в тылу… И мы не знаем, что ими движет. 
Внезапно я ощущаю полную беспомощность. Рауль яростно трясет меня. 
– Именно поэтому мы должны любой ценой узнать, кто эти офицеры и что ими движет, кто эти «седьмые», эти «боги», которые используют нас – ангелов и их – смертных. 
Впервые, может быть, из-за неприятностей Игоря, я прислушиваюсь к аргументам моего дерзкого друга. Однако я еще не чувствую себя готовым к тому, чтобы нарушить законы страны ангелов.

35. Ребенок  Жак. 2 года

Сегодня родителей  нет дома, а няня пошла покурить и поговорить по телефону на балкон. Путь свободен. Курс на кухню. Это замечательное  место, которое мне всегда хотелось получше узнать. Там много лампочек, которые мигают. Есть белые, красные и даже зеленые. Там вдыхаешь аромат теплого сахара и молока, запахи горячего шоколада и копченостей. В эти дни я постоянно принюхиваюсь. Кроме того, я стал специалистом по лазанию. 
Ну-ка, что это там наверху? 
К счастью, у плиты стоит стул. Если на него забраться, я до нее дотянусь.

Жак может вот-вот  обжечься, если потянет за ручку  кастрюлю, в которой кипит вода для лапши. Его надо спасать. Я  включаю пять рычагов. 
Интуиция. 
Пытаюсь проникнуть в сознание няни. «Ребенок, ребенок в опасности на кухне!» 
Но разговор с дружком по телефону ее слишком занимает. 
Я пытаюсь проникнуть в сознание маленького Жака, но этот череп прочен, как сейф, который невозможно взломать. 
Знаки. 
Воробьи слетаются на карниз и чирикают, чтобы отвлечь мальчугана. Занятый своей кастрюлей, он их не видит и не слышит. 
Медиумы. Поблизости ни одного нет. 
Что же делать?

Эта ручка слишком  далеко. Нужно еще дальше вытянуть руку. Я все-таки схвачу эту длинную палку там наверху и посмотрю, почему она дымит и издает шум.

Кошки. 
Остается кошка. 
К счастью, в доме есть кошка! Я подключаюсь к ее сознанию. Я немедленно узнаю много вещей о ней. Во-первых, это она и зовут ее Мона Лиза. Удивительно, если сознание людей нам недоступно, то у кошки оно совершенно открыто. «Нужно спасти маленького мальчика!» – говорю я ей. Проблема в том, что Мона Лиза, наверняка уловив мое требование, совсем не спешит его выполнять. Она родилась в этом доме и никогда из него не выходила. Из-за того, что она целыми днями сидит перед телевизором, она стала жирной. Она соглашается встать лишь три раза в день, чтобы нажраться разваренной лапши и химических крокетов, которые обожает. 
Она никогда не охотилась, никогда не дралась, она даже никогда не гуляла на улице. 
Она все время оставалась в теплой квартире, уставившись в телевизор. У Моны Лизы есть любимые программы. Больше всего она любит игры, в которых участникам задают вопросы типа: «Как называется столица Берега Слоновой Кости?». 
Эта кошка обожает, когда человек ошибается или чуть-чуть не добирает до джэк-пота. Горечи людей утверждают ее в идее, что кошкой быть лучше. 
Она полностью доверяет хозяевам. Нет, это еще сильнее, она считает их не своими хозяевами, а своими… подданными. Невероятно! Это животное уверено, что миром правят кошки, которые манипулируют этими большими двуногими поставщиками ее благосостояния. 
Я приказываю: 
«Шевелись, иди и спаси маленького мальчика». 
Она и глазом не ведет. 
«Я слишком занята, – отвечает наглая тварь. – Ты разве не видишь, что я смотрю телевизор?» 
Я еще глубже погружаюсь в сознание Моны Лизы. 
«Если ты не поднимешься, мальчик умрет». 
Она продолжает спокойно умываться. 
«А мне все равно. Они других сделают. К тому же все эти детишки в доме, это уж слишком. Столько шума, беготни! И они все делают нам больно, дергая за усы. Я не люблю маленьких людей». 
Как заставить эту кошку спасти ребенка? 
«Слушай, кошка, если ты сейчас же не поспешишь спасать маленького Жака, я нашлю помехи на телевизионную антенну». 
Я не знаю, способен ли я на это, но главное в том, что она поверила. Судя по всему, ее охватили сомнения. Я читаю в ее сознании воспоминания о помехах из-за грозы, когда экран был как будто покрыт снегом. А еще хуже были поломки и забастовки, которые ее очень раздосадовали.

– Ой, здравствуй, кошка. Ты первый раз пришла потереться о меня. Какая ты хорошая, как приятно  гладить твою шерсть! Я лучше буду играть с тобой, а не с этой палкой наверху.

36. Ребенок  Венера. 2 года

Вчера я долго  сидела перед зеркалом. Я делала гримасы, но даже когда я гримасничаю, я себе нравлюсь. 
Родители надели на меня мягкие розовые памперсы.

Они говорят, что  это для того, чтобы я делала в них «пипи» и «кака». Не знаю, о чем они говорят. Я спрашиваю  «что пипи?», и мама мне показывает. Я рассматриваю желтую жидкость. Я ее нюхаю. Мне противно. Как из такого красивого тела, как у меня, может вытекать жидкость, которая так плохо пахнет? Я злюсь. Это так несправедливо. И потом, как унизительно носить эти памперсы! 
Кажется, все люди без исключения делают «пипи» и «кака». По крайней мере, так говорят папа с мамой, но я им не верю. Наверняка есть такие, кто избавлен от этого бедствия. 
У меня болит голова. 
У меня часто бывают головные боли. 
Произошло что-то очень важное, но я забыла, что именно. Я знаю, что пока это не вспомню, у меня будет болеть голова.

37. Ребенок  Игорь. 2 года

Мать хочет  меня убить. 
Вчера она закрыла меня одного в комнате с распахнутым окном. Ледяной ветер пробирал меня до костей, но я выработал способность сопротивляться холоду. Я выдержал. В любом случае выбора у меня нет.

Я знаю, что, если заболею, она меня лечить не станет. 
«Я издеваюсь над тобой, мамаша. Я все еще живой. И если только ты не наберешься смелости воткнуть мне нож в живот, извини, но я буду жить». 
Она меня не слушает. Валяется на кровати, водки нажралась.

38. Изумрудная  дверь

Мы с Раулем ищем другой путь в мир «седьмых». Летим на восток, поднимаемся к  вершине горы и пытаемся взлететь выше, но невидимая преграда нас  останавливает. 
– Я же тебе говорил, мир ангелов – это тюрьма, – мрачно бормочет Рауль. 
Как бы случайно, перед нами возникает Эдмонд Уэллс. 
– Хо-хо! Что это вы тут замышляете? 
– Хватит с нас этой работы. Эта задача невыполнима, – резко говорит Рауль, демонстративно уперев кулаки в бока. 
Эдмонд Уэллс понимает, что дело серьезное. 
– А ты что думаешь, Мишель? 
Рауль отвечает за меня: 
– Его яйца еще не успели проклюнуться, а уже протухли. «Они» подсунули ему какого-то неумелого и угрюмого Жака, какую-то самовлюбленную Венеру и какого-то Игоря, которого мать прикончить хочет. Хороши подарочки! 
Эдмонд Уэллс не удостаивает моего друга даже взглядом. 
– Я обращаюсь к Мишелю. Что ты думаешь, Мишель? 
Я не знаю, что ответить. Мой инструктор настаивает: 
– Ты не испытываешь ностальгии по жизни смертного? Вспоминаешь о своей жизни во плоти? 
Я чувствую, что оказался меж двух огней. Широким жестом Эдмонд Уэллс очерчивает горизонт: 
– Ты страдал. Ты боялся. Ты болел. Теперь ты чистый дух. Свободный от материи. 
Сказав так, он пролетает сквозь меня. 
Рауль с отвращением пожимает плечами.

– Но мы потеряли все чувства. Мы даже сесть нормально  не можем. 
Он изображает жестом, как будто упал, сев на несуществующий стул. 
– Мы больше не стареем, – говорит Эдмонд Уэллс. 
– Но мы не ощущаем проходящего времени, – возражает Рауль. – Нет больше секунд, минут, часов, нет ночей и дней. Нет времен года. 
– Мы вечны. 
– Но у нас больше нет дня рождения! 
Аргументы множатся. 
– Мы не страдаем… 
– Но мы больше ничего не чувствуем. 
– Мы общаемся с помощью духа. 
– Но мы больше не слушаем музыку. 
Эдмонд Уэллс не дает привести себя в замешательство. 
– Мы летаем с невероятной скоростью. 
– Но мы не чувствуем даже дуновения ветра на своем лице. 
– Мы постоянно бодрствуем. 
– Но нам больше не снятся сны! 
Мой наставник пытается заработать еще очки, но Рауль не сдается: 
– Нет больше удовольствий. Нет секса. 
– Но и боли больше нет! И мы имеем доступ ко всем знаниям, – парирует Эдмонд Уэллс. 
– Нет даже больше… книг. В Раю даже библиотеки нет… 
Моего инструктора задевает этот аргумент. 
– Действительно, у нас нет книг… но… но… 
Он ищет и находит ответ: 
– Но… они нам и не нужны. Жизнь любого смертного несет в себе потрясающую интригу. Лучше всех романов, лучше всех фильмов: посмотрите на простую жизнь человека, с ее неожиданностями, удивлениями, болями, страстями, любовными переживаниями, удачами и падениями. И это НАСТОЯЩИЕ истории, лучше не придумаешь. 
Тут Рауль Разорбак не знает, что ответить. Эдмонд Уэллс, однако, не спешит изображать триумфатора. 
– Раньше я тоже, как и вы, был бунтовщиком. 
Он поднимает голову, как будто хочет посмотреть на сгущающиеся облака. Наконец изрекает: 
– Хм… Пошли. Я постараюсь немного удовлетворить ваше любопытство, открыв вам один секрет. Следуйте за мной.

39. Энциклопедия

Радость. «Долг  каждого человека – взращивать свою внутреннюю радость». Но многие религии забыли это правило. Большинство храмов темны и холодны. Литургическая музыка помпезна и грустна. Священники одеваются в черное. Ритуалы прославляют пытки мучеников и соперничают в изображении жестокостей. Как если бы мучения, которые претерпели их пророки, были свидетельствами их истинности.

Не является ли радость жизни лучшим способом отблагодарить Бога за его существование, если он существует? А если Бог существует, почему он должен быть мрачным существом? 
Единственными заметными исключениями являются: Тао то-кинг, религиозно-философская книга, в которой предлагается смеяться над всем, включая самого себя, и госпелы – гимны, которые радостно скандируют североамериканские негры на мессах и похоронах. 
Эдмонд Уэллс. 
«Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том 4

40. Игорь. 5 лет

После многочисленных попыток мать, кажется, отказалась от решения меня убить. Она пьет, пьет и смотрит на меня злыми глазами. Вдруг она бросает в меня стакан. Я уворачиваюсь, и, как обычно, он разбивается вдребезги о стену. 
– Мне, может, и не удастся тебя прикончить, но долго мне жизнь ты отравлять не будешь, – заявляет она.

Она надевает куртку, тащит меня на улицу за руку, как  будто идет за покупками, но я сомневаюсь, что она решила пройтись по магазинам. Я убеждаюсь в этом, когда она оставляет или скорее бросает меня одного на церковной паперти. 
– Мама! 
Она уходит быстрым шагом, потом вдруг возвращается и бросает мне позолоченный медальон. Внутри фотография какого-то типа с густыми усами. 
– Это твой отец. Можешь найти его. Вот ему радость будет с тобой возиться. Прощай! 
Я сижу под мокрым снегом. Я должен продолжать жить. Снег становится гуще и начинает меня засыпать. 
– Что ты здесь делаешь, малыш? 
Я поднимаю замерзшее лицо и вижу человека в военной форме.

41. Венера. 5 лет

Днем я рисую, а ночью у меня беспокойный  сон. Мне часто снятся сны. Мне  снится, что у меня в голове сидит  животное и оно хочет оттуда вырваться. Это крольчонок, и он мне грызет череп изнутри. Продолжая хрустеть, он все время повторяет одну и ту же фразу:

«Надо, чтобы  ты обо мне вспомнила». Иногда я  просыпаюсь с ужасной головной болью. Сегодня ночью боль была еще сильнее, чем обычно. Я встаю и иду  к папе с мамой. Они спят. Какое  они имеют право спать, когда  у меня так болит голова? Я думаю, они меня не любят по-настоящему. 
Я рисую свою боль и существо, которое сидит внутри меня и меня гложет.