Петербург Ахматовой

Но уникален в русской  истории Петербург и тем, что  ему в соответствие поставлен  особый «Петербургский» текст, точнее, некий синтетический сверхтекст, с которым связываются высшие смыслы и цели. Только через этот текст Петербург совершает прорыв в сферу символического и провиденциального. Петербургский текст может быть определен эмпирически указанием круга основных текстов русской литературы, связанных с ним, и соответственно хронологических рамок его.

Начало Петербургскому тексту было положено на рубеже 20—30-х  годов XIX века  Пушкиным («Уединенный  домик на Васильевском», 1829, «Пиковая дама», 1833, «Медный Всадник», 1833, также  ряд «петербургских» стихотворений 30-х годов).

Это начало, уже в 1830-е годы, было подхвачено петербургскими повестями Гоголя (1835—1842) и его петербургскими фельетонами, печатавшимися в «Современнике», и лермонтовским отрывком «У графа В. был музыкальный вечер», 1839 (существенны и некоторые фрагменты «Княгини Лиговской», 1836, ср. начало романа, где задан один из сквозных мотивов Петербургского текста, многократно воспроизводимый и далее, а также начало главы IV, о подверженности «странному влиянию здешнего неба» тех, кто провел свое детство в другом климате, и особенно главу VII: петербургская числовая апокалиптика, описание узкого, угловатого, грязного и зловонного петербургского двора, предвосхищающее Достоевского).

1840—1850-е годы — оформление петербургской темы в ее «низком» варианте — бедность, страдание, горе — ив «гуманистическом» ракурсе, первые узрения инакости города, его мистического слоя — почти весь ранний Достоевский, включая и «Петербургскую летопись», Белинский, Герцен («публицистический», отчасти «пред-историософский» образ Петербурга). (Мочульский К., 1989: с. 29)

1860—1880-е годы — петербургские романы Достоевского (но и Григорович, Вс. Крестовский, Полонский, Писемский, Тургенев, Салтыков-Щедрин, Лесков, Случевский, Генслер, Михневич и др., из поэтов Тютчев, Надсон, Апухтин, тот же Случевский и др.). В начале XX века — центральные фигуры Петербургского текста — Блок и Андрей Белый («Петербург»); особого упоминания в этой связи заслуживают Анненский и Ремизов («Крестовые сестры» и др.),  также Коневского, рубеж двух веков, Мережковского, Сологуба, 3. Гиппиус, Вяч. Иванова, Кузмина, А.П.Иванова, старшего брата Евгения Павловича Иванова, автора повести «Стереоскоп» (1909, 1918), из числа лучших образцов петербургской и др. (Павловский А.И., 1998: с. 77).

С 1910-х годов — Ахматова, Мандельштам, несколько раньше — Гумилев (но и Б. Лифшиц, Лозинский, Зенкевич, Зоргенфрей, Скалдин, Ходасевич, Садовской и др.). В 1920-е (и до рубежа с 30-ми) годы — прежде всего Вагинов, стихи и проза которого представляют своего рода отходную по Петербургу, как бы уже по сю сторону столетнего Петербургского текста 38, но и Замятин («Пещера», «Москва — Петербург» и др.), С. Семенов («Голод» и др.), Пильняк, Зощенко, Каверин, И. Лукаш и др. И как некое чудо — гигантский шлейф, выплеснувшийся в 1920-е годы и за их пределы: «петербургская» поэзия и проза Мандельштама и Ахматовой, завершающиеся «Поэмой без героя» и «петербургскими» заготовками к прозе (особо следует отметить «Беспредметную юность» А.Н.Егунова). В этом кратком обозрении не упомянуты многие другие фигуры и еще большее количество текстов, образующих как бы субстрат (или некий резерв) Петербургского текста и нередко бросающих луч света на те или иные детали его или же дополняющих уже известное новыми примерами. (Томашевская З.Б., 1990.: с. 69).

Но в связи с темой Петербургского текста они не должны быть забыты, как и образы Петербурга в изобразительном искусстве, особенно в эпоху осознания и актуализации петербургской темы в начале XX века (начиная с художников круга «Мира искусства»), ср. также «Живописный Петербург» А. Бенуа (1902), труды Г.К.Лукомского, В.Я.Курбатова и др., а в несколько ином плане и П.Н.Столпянского, И.М.Гревса (в частности, рукописные работы 20-х годов) и др. В связи с петербургской темой в ее мифо-символическом захвате с благодарностью должны быть отмечены имена Евгения Павловича Иванова («Всадник. Нечто о городе Петербурге», 1907) и Николая Павловича Анциферова. Эмпиричность указанного состава Петербургского текста будет в известной степени преодолена, если обозначить наиболее значительные именно в свете Петербургского текста имена — Пушкин и Гоголь как основатели традиции; Достоевский как ее гениальный оформитель, сведший воедино в своем варианте Петербургского текста свое и чужое, и первый сознательный строитель Петербургского текста как такового; Андрей Белый и Блок как ведущие фигуры того ренессанса петербургской темы, когда она стала уже осознаваться русским интеллигентным обществом; Ахматова и Мандельштам как свидетели конца и носители памяти о Петербурге, завершители Петербургского текста; Вагинов как закрыватель темы Петербурга, «гробовых дел мастер». При обзоре авторов, чей вклад в создание Петербургского текста наиболее весом, бросаются в глаза две особенности: исключительная роль писателей — уроженцев Москвы (Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Григорьев, Ремизов, Андрей Белый и др.) и — шире — не-петербуржцев по рождению (Гоголь, Гончаров, чей вклад в Петербургский текст пока не оценен по достоинству, Бутков, Вс. Крестовский, Г.П.Федотов и др.; строго говоря, не-петербуржцами по рождению были и Мандельштам, и Ахматова), во-первых, и отсутствие в первом ряду писателей-петербуржцев вплоть до заключительного этапа (Блок, Мандельштам, Вагинов) 39, во-вторых. Таким образом, Петербургский текст менее всего был голосом петербургских писателей о своем городе. Устами Петербургского текста говорила Россия, и прежде всего Москва. Потрясение от их встречи с Петербургом ярко отражено в Петербургском тексте, в котором трудно найти следы успокоенности и примиренности. Но не только смятенное сознание, пораженное величием и нищетой Петербурга, находилось у начала Петербургского текста. Как повивальная бабка младенца, оно принимало на свои руки сам город с тем, чтобы позже усвоить его себе в качестве некоего категорического императива совести. Именно поэтому через Петербургский текст говорит и сам Петербург, выступающий, следовательно, равно как объект и субъект этого текста (удел многих подлинно великих текстов). Одна из задач, стоящих перед исследователями Петербургского текста, — определение вклада в него двух названных начал, сотрудничающих при создании этого текста. (Хмарский И. Д., 1974: с. 48).

Текст един и связан (действительно, во всех текстах, составляющих Петербургский  текст, выделяется ядро, которое представляет собой некую совокупность вариантов, сводящихся в принципе к единому источнику, хотя он писался (и, возможно, будет писаться) многими авторами, потому что он возник где-то на полпути между объектом и всеми этими авторами, в пространстве, характеризующемся в данном случае наличием некоторых общих принципов отбора и синтезирования материалов, а также задач и целей, связанных с текстом. Тем не менее единство Петербургского текста определяется не столько единым объектом описания, сколько монолитностью (единство и цельность) максимальной смысловой установки (идеи) — путь к нравственному спасению, к духовному возрождению в условиях, когда жизнь гибнет в царстве смерти, а ложь и зло торжествуют над истиной и добром. Именно это единство устремления к высшей и наиболее сложно достигаемой в этих обстоятельствах цели определяет в значительной степени единый принцип отбора «субстратных» элементов, включаемых в Петербургский текст. В этом контексте стоит обратить внимание на высокую степень типологического единства многочисленных мифопоэтических «сверхтекстов» (текстов жизни и смерти, «текстов спасения»), которые описывают сверхуплотненную реальность и всегда несут в себе трагедийное начало, подобно Петербургскому тексту от «Медного Всадника» до «Козлиной песни» (греч. τραγωδία, трагедия). Участие этих начал в Петербургском тексте, может быть, четче всего объясняет различие между темами «Петербург в русской литературе» и «Петербургский текст русской литературы». (Филлмор Ч., 1983: с. 109).

Хотя единство устремления, действительно, в значительной степени  определяет монолитность Петербургского текста, нет необходимости преувеличивать ее значение. В любом случае Петербургский текст — понятие относительное и меняющее свой объект в зависимости от целей, которые преследуются при операционном использовании этого понятия. (Молдавская Н. Д., 1976: с. 88)

Уместно обозначить крайние  пределы его, внутри которых обращение к Петербургскому тексту сохраняет свой смысл: теоретико-множественная сумма признаков, характерных для произведений, составляющих субстрат Петербургского текста («экстенсивный» вариант), и теоретико-множественное произведение тех же признаков («интенсивный» вариант). В этих пределах только, видимо, и имеет смысл формировать Петербургский текст русской литературы (следует, однако, заметить, что конкретно оба обозначенных предела могут сдвигаться при условии включения в игру новых текстов, подозреваемых в принадлежности к Петербургскому тексту). (Чуковский К.И., 1991: с. 128)

Необходимо также отметить, что единство Петербургского текста не в последнюю очередь обеспечивается и единым «локально»-петербургским словарем, представление о котором в общих чертах можно получить далее. Этот словарь задает языковую и предметно-качественную парадигму Петербургского текста, а поступая в распоряжение синтаксиса, словарные элементы заполняют имеющиеся схемы развертывания синтаксических структур, что уже выводит к нарративным пред-мотивным построениям. Словарь же задает и семантическое пространство Петербургского текста — как «ближнее», эмпирическое, так и «дальнее», сферу последних смыслов и основоположных идей. Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской  литературы» (введение в тему). (В.Н.Топоров., 1995: с. 123).

§1.3.Петербургский аспект  и его значение в творчестве А. Ахматовой

В поэзии Анны Ахматовой  личность - автора непосредственно нам не дана. Ахматова предстает перед нами в ролях, соотносящих ее с прообразами, которые она заимствует из освященных той или иной традицией текстов («Мне с Морозовою класть поклоны, С падчерицей Ирода плясать, С дымом улетать с костра Дидоны, Чтобы с Жанной на костер опять»). Среди них и тексты о городе. Ахматова избирает из них те, что могут дать ей готовые роли для лирического самовыражения. Это, прежде всего, «петербургский текст» русской литературы (Петербург Достоевского, «Медный всадник») и «Апокалипсис» (как основной дешифрующий текст «петербургского»). Под личинами города, живущими в «петербургском тексте», скрывается подлинное «Я» Ахматовой. Такова экзистенциальная природа ахматовского Петербурга.

          С 1911 года ее творчество неразрывно связано с городом на Неве. Её поэзия, строгая и грандиозная, очень родственна самому духу Санкт-Петербурга, "городу славы и беды" — так называла его великая поэтесса. Строки эти можно отнести и к жизни самой Анны Андреевны, ведь она тоже завоевала славу, пройдя через огромные трудности.

           За время своего проживания в Петербурге она сменила множество адресов, в основном она жила у друзей-поэтов и знакомых. В 20-ые годы она жила в Мраморном дворце, но большую часть времени — в Фонтанном доме-флигеле Шереметьевского дворца в квартире Пунина. В 30ые — 40-ые годы долгое время проводила в тюремных очередях, ее сын был арестован:

Мне, лишенной огня и воды,

Разлученной с единственным сыном...

На позорном помосте  беды,

Как под тронным стою балдахином.

            В годы войны Ахматова эвакуировалась в Ташкент. Вернувшись после войны в Петербург, Анна Ахматова поселилась в Фонтанном доме. В 1952 — 1961 годах ее квартиры находились на улице Красной Конницы и улице Ленина, но значительную часть времени Ахматова проводила в Комарове.

            Петербург стал для Ахматовой подлинной духовной родиной. Город напрямую повлиял на ее творчество. Архитектурный облик Петербурга проявился в ее поэзии, такой же воздушной, невесомой и одновременно каменно тяжёлой и серьезной, как и петербургские белые ночи, вид Невского и его настроение:

Бывает глаз по-разному  остер, 
По-разному бывает образ точен, 
Но самой страшной крепости раствор - 
Ночная даль под взглядом белой ночи.

Многие ее современники считали, что Ахматова просто неотделима от Петербурга, и что она, аристократическая и строгая, настоящая петербурженка:

А мы живем торжественно и трудно 
И чтим обряды наших горьких встреч, 
Когда с налету ветер безрассудный 
Чуть начатую обрывает речь, - 
Но ни на что не променяет пышный 
Гранитный город славы и беды, 
Широких рек сияющие льды, 
Бессолнечные, мрачные сады 
И голос Музы еле слышный.

           Героическое прошлое города вызывает неподдельное уважение и преклонение перед его подвигом в тяжелые годы революций и войн.

             Все эти чувства жили и в  сердце А.Ахматовой. Вся ее  жизнь напрямую связана с этим  городом. Сколько счастья и  радости, бед и горя разделила  она с Петербургом! Стихи о  нем занимают одно из центральных  мест в творчестве поэтессы.

            Анна Андреевна жила в тяжелое для всей страны время. Это были годы Первой Мировой, годы революций, годы Отечественной войны, годы жестокого Сталинского диктата. Вся судьба России этого времени, судьба Петербурга отразились в стихах, посвященных городу.

     Как можно  представить себе Петербург без  великого императора Петра? Его  величественная фигура, возвышаясь  над Невой, наблюдает, по сей  день, за жизнью города. Но «недоволен  своей столицей новой» государь. Страшные беды, тяжелые испытания  выпали на долю Петербурга. Первая Мировая война. Россия подавлена и разорена. Петербург, как отражение трагического состояния страны, предстает перед нами. Не так давно яркий, цветущий город превращается в «мрачнейшую из столиц», небо которой «сожжено червонно-дымною зарею». Ахматова испытывает очень тяжелые чувства. Она не может, не  хочет видеть город, полный черных красок и страданий. Судьба Петербурга – это действительно судьба всей страны, судьба эпохи. (Топоров В.Н., 1984. С. 6. )

             Например, в стихотворении «Петербург в 1919году» А. Ахматова представляет город как символ России в тяжелое для нее время.

           Но не только горе и страдания  познала А. Ахматова в Петербурге. Здесь она была счастлива, здесь  проводила вечера в светлых  думах и мечтах. И здесь, в ее стихах мы слышим, что Петербург – это чудесный город, с приятной летней прохладой, необычайно теплыми белыми ночами, широкой Невой, город, где закат лежит «костром багровым», где любимый Летний сад помнит ее молодые счастливые годы.