«Процесс Сократа» гражданская позиция в контексте становления античной личности

Следовательно, пока мы не поймем, что можем заблуждаться, своевольничать и своим своеволием ввергать мир в хаос, мы вообще не можем думать об истине и законах  как о предмете философского и  научного, отвлеченного рассуждения. Пока действует архаический и космический  закон и пока отклонения от него воспринимаются как космические  катастрофы (что в мифах наглядно видно), а не как продукт человеческого  своеволия, не как интеграл – как  индусы говорили – действий, которые  сцепились в некоторые невидимые  последствия самих себя, накопились как карма (карма – это идея космического мирового наказания, действующего на протяжении всех воспроизводящихся  человеческих поколений, – наказующая нас через воплощение), до тех  пор мы продолжаем испытывать все  те же эмпирические, раздерганные и  бессмысленные, состояния – в  той мере, в какой мы не вырвались  из колеса рождения, не собрались в  целое. Иными словами (более близким, греческим языком говоря), по закону кармы, если бы Эдип не проделал того, что  проделано в трагедии "Эдип", то он продолжал бы воплощаться, и  продолжались бы акты убийства отца, акты сексуальной жизни с собственной  матерью и т.д. Именно глубокое осознание  идеи выпадения случая, являющегося  продуктом того, что сам человек  по своему своеволию, своенравию делал, впервые и ставит проблему такого закона или порядка, который поддается постижению, который интеллигибелен, интеллектуально проницаем. Вспомним платоновский миф: связанные пленники смотрят на стену, где проходят в беспорядке тени; по условности этого мифа, по договоренности автора с читателями, они, в принципе, не могут повернуть головы и увидеть, что за их спиной есть источник света (между источником света и самими пленниками проходят предметы, свет падает на предметы, и пленники видят их в виде отражения на стенах пещеры). Великой идеей здесь является акт осознания, что это – тени. То есть когда мы поняли, что попали в царство теней, тогда мы можем вводить и формулировать правило, что же мы можем действительно понимать: можем ставить вопрос о законе.

Греки формулируют  его так (сейчас, очень странным образом, мы подошли к особенностям философского языка, которые отличают его от нашего эмпирического языка) – понимать можно только бытие, а небытие  понимать нельзя. Более того, греки  выражают это такой формулой: есть только бытие, а небытия нет, и  его даже высказать невозможно. Очень  странная формула… одна из первых, почти, что магических по своей непонятности философских формул. Обычно историки философии отсчитывают начало философии от этой формулы, поскольку считают, что философия начинается с понятия "бытия". Всякая первая философия – как в смысле исторического своего возникновения, так и в смысле всего последующего – остается фундаментальным ядром всяких других отраслей или разветвлений философии; и они все разветвляются (скажем, теория познания, этика и пр.) вокруг одного ядра: учения о бытии. Все начинается якобы с бытия, но начинается такой странной формулой. Повторяю: то, что мы можем понять, есть бытие, и только бытие мы можем понимать, небытия нет, мы даже не можем его высказывать. Попробуем понять, что это значит, поскольку здесь нарушены все правила нормального человеческого языка. Ведь сказать, что бытие есть – это тоже самое, что сказать: масло масленое; это тавтология. А потом сказать, что небытия нет, – это тоже тавтология. (Все, что я говорю – почти, что буквальные цитаты; хотя от греческих текстов почти ничего не сохранилось, кроме платоно-аристотелевских текстов; так что эти цитаты из Парменида – со "щепоткой соли".) Если небытия нет в том смысле, что его нельзя даже высказать, то, тем самым, мы должны, видимо, принять неприемлемую вещь, – что мы не способны заблуждаться, не способны высказать ложь. Что это значит? Мы же эмпирически знаем, что человек, тем не менее, заблуждается, отклоняется. Ведь известно, что люди могут неистинно мыслить, врать, совершать зло, – а Сократ, между тем, говорит (я еще один шаг делаю, немного усложняя дело), что человек, знающий добро, не может делать зла. Что тоже, казалось бы, полностью противоречит нашему эмпирическому опыту. Поскольку мы знаем, что люди очень умные, знающие, вполне сознательно делают зло, и что вообще существование зла от добра или знания добра и истины не зависит. А философы утверждают вот такую странную вещь… непонятно. Попробуем на уровне простейших ассоциаций, связанных со словами – бытие, небытие, зло, истина, добро, разобраться, прежде всего, в этом особом смещении мозгов, которое мы называем философией.

Скажем, небытия  нет и высказать его невозможно. В каком смысле? Невозможно, что  ли, несуществование предмета? Раз  слово "небытие" на нашем языке  означает, что этого предмета нет. Меня может не быть перед вами, вас  может не быть передо мной. И, более  того, мы даже помыслить не можем  небытие. Здесь очень сложная  и одновременно очень простая  вещь. Она проста в смысле своей  фундаментальности. Если не ухватил  ее, все остальное бессмысленно, понять невозможно, даже не стоит и  стараться. Так как философия  не дает никаких знаний, она ничего не сообщает, поэтому запомнить ничего нельзя, хотя и есть толстые книги. Философия может лишь сообщить определенный способ мысли, который постоянно  должен воссоздаваться человеком на свой собственный страх и риск.

Дело в том, что  существует особая категория явлений, которые основание самих себя содержат в себе. Как, например, фигура героя, который появляется впервые  в классической античной культуре: ее герой не участвует в сцеплении  натуральных причин и действий. А  мы помним, что таковыми являются наши физические качества: большая физическая сила, пафос (амок – особое состояние, которое было свойственно, например, викингам; в этом состоянии особого  пафоса или опьянения, неизвестно даже, как описать его, викинги справлялись  со значительно превосходящим их противником). Так вот, первое свойство нашего философского героя – это  свойство трагического отречения, выпадения  из такой цепи в той мере, в  какой мы зависим от наших Природных  качеств. А герой не зависит от природной интенсивности своей  ярости, мускулов и прочих вещей, которые  мифом изображаются в виде космической  катастрофы. Он сам становится в  начало причин своих собственных  поступков. Вот что такое самоосновное явление – сам в начале самого себя. (Вам эта тема, может быть, покажется простой, но в действительности она связана с работой скрытых пластов нашего философского мышления – мы не отдаем себе отчета в том, что таится в низшем пласте, а между тем понимание того, что лежит на более высоких пластах, зависит от этого понимания.)

Итак, проблема распада  и какой-то другой жизни, имеющей  особые условия, – самая существенная. Зло делается само собой, стихийно, спонтанно (считайте, что это условный процесс), а добро делается специально, и каждый раз должно делаться снова. Теперь вспомните, что философия  начинается с мысли о том, что  невозможно, а есть. Хаос – это  то, что возможно, а порядок –  невозможен, хотя он и бывает. Вот  совершился акт мышления, даже не мышления, а, скажем, акт умного рассуждения. Философия  началась с вопроса – как это  возможно? Понятно, что есть глупость, а вот ум – непонятно. Маловероятно и невозможно, но есть. Безобразность  – понятно, а вот красота невозможно, непонятно.

Я говорю с вами, казалось бы, на полуфилософском языке, а сейчас заговорю на совершенно архаическом  языке. Возьмите исландскую сагу, немецкие саги, фольклор – в разных местах, у разных народов вы увидите одну особенность. Скажем, описывается какой-то благородный герой, дружба, любовь. Ситуация такая: дружат две семьи, не состоящие в родстве; вернее, одна семья усыновляет человека, не связанного никакими кровными связями с главой семьи. И описывается умиляющая  душу преданность. И что происходит дальше: кто-то что-то шепнул, кому-то что-то показалось, кто-то неправильно что-то понял… и приходит в движение снежный  ком недоразумений и зла, который  на наших глазах неминуемо разрушает  столь хрупкое явление, как дружба и преданность людей, они погибают. В этих природных недоразумениях – "показалось", "неправильно  понял" – действуют простые  законы, например, закон кровной  мести. Одному клану показалось, что  ему нанесли обиду, значит, за обиду нужно мстить. И в результате природные сцепления и наше участие в них в той мере, в какой мы природные существа, то есть кровно связанные, эти же природные сцепления, поддающиеся пафосом, инстинктам страстей, на наших глазах разрушают явление порядка. А что является порядком? В данном случае – дружба, честность, привязанность. Они распадаются. Это и есть: естественно – воевать и ненавидеть, врать, заблуждаться, не помнить. В той мере, в какой наша память, наши другие человеческие качества зависят от стихийных природных процессов и оказываются в свободном поле действия естественных сцеплений, причин и действий, – неминуемо разрушаются явления порядка. Подчеркиваю: в той мере, – в какой. И вот здесь начинается философия.

Возвращаюсь к проблеме бытия: следовательно, в человеческой жизни  что-то есть, поддерживается и воспроизводится  в той мере, в какой воспроизводятся, повторяются, удерживаются на собственных  основаниях (иных, чем природные) особые явления, называемые самоосновными  явлениями. Таковым является, например, совесть. Понятие совести описывает  те моральные акты и явления, которые  для своего существования и свершения  не имеют причин вне себя. Они  беспричинны. Совесть – причина  самой себя. Греки, обуреваемые всечасностью всего и вся, говорили устами Платона, что вчерашняя добродетель не имеет значения, на ней нельзя "спать", то есть успокаиваться как на чем-то достигнутом. Более того, завтра мочь или завтра знать ничего не значит. Что значит "завтра знать" или "завтра быть добродетельным" в переводе на философский язык? (Попробуем ограмотить наш язык и не выдумывать заново велосипедика, потому что правила грамотности уже придуманы, нам нужно лишь просто "впасть" в эту грамотность, или, как Пастернак выражался, "в неслыханную простоту".) Это значит, что бытие делимо, оно не целиком здесь и сейчас. Отложить что-то на завтра – это значит предположить делимость времени и делимость бытия, предположить, что бытие не целиком здесь и сейчас, что оно складывается и помимо него есть еще какое-то другое бытие. А греки чисто логически говорят: если есть бытие, то к нему не может примыкать еще что-то, потому что это "что-то" я тоже должен буду назвать бытием, и тогда у меня бытие распадается, – а его определение предполагает цельность; следовательно, я не могу это назвать бытием. А если называю – то вне него ничего нет. Парменид говорит: бытие есть сфера, внутри которой все равно отдалено от центра и вне этой сферы нет ничего другого. Это всеохватывающий, круглый или сферический шар. Следовательно, нужно выбросить из головы все предметные и физические термины. Бытие не есть какой-то предмет рядом с другими предметами, который был бы образно, наглядно представлен в виде шара. И тогда – что же такое бытие? – Нечто странное, особое, отличное от эмпирических предметов, лежащее скрыто за предметами в виде некоей неподвижной (один из терминов определения бытия), неделимой, всеохватывающей, завершенной сферы.

То, что есть бытие и  бытием называется, действительно завершено, есть, свершается. В бытии можно  лишь быть или не быть, но если "быть", то целиком, потому что то, что "целиком", и есть бытие. Так устроена наша жизнь, и так устроен наш язык. И  еще: в области бытия нет прошлого и будущего – все в настоящем. Одним из самых глубоких мистических  определений божества (в античности и в XVII веке) является следующее –  оно утверждается и повторяется потом неграмотными философами, не мистиками – Бог весь в настоящем. А я, как философ, скажу, что в каком-то смысле (можно определить – в каком) мысль – а мыслью является нечто, что высказывается только в бытии, посредством бытия и о бытии, – не есть то, что мы высказываем. (Или: то, что мы высказываем, не есть мысль.) ⁶

Вывод:  Античная культура - уникальное явление, давшее общекультурные ценности буквально во всех областях духовной и материальной деятельности. Всего три поколения культурных деятелей, жизнь которых практически укладывается в классический период истории Древней Греции, заложили основы европейской цивилизации и создали образы для подражания на тысячелетия вперёд. Отличительные черты древнегреческой культуры: духовное многообразие, подвижность и свобода - позволили грекам достичь небывалых высот прежде народы подражать грекам, строить культуру по созданным ими образцам.

Глава II. Сократ - деятель и мыслитель в публичном  пространстве

гражданской общины.

1.1 Сократ –  воплощение эллинской мудрости.

Сократ (470-469 - 399 до н. э.) - первый из трех выдающихся мыслителей эпохи  высокой классики Древней Греции. Он был воплощением эллинской  мудрости, его называли святым греческой  философии. Сделав философию своей  специальностью, он тем не менее  не оставил после своей кончины  философских произведений. Объясняется  это просто: свои идеи Сократ предпочитал  высказывать в устной форме ученикам, слушателям и оппонентам. То, что  известно о жизни и деятельности Сократа, дошло до нас благодаря  работам Ксенофонта, Платона и  Аристотеля. Именно на основании их воспоминаний можно излагать взгляды  Сократа. Фигура Сократа в высшей степени знаменательна: его жизнь  и смерть символически раскрывает природу  философии.  
Сократ происходил из простой и бедной семьи - был сыном каменотеса Софрониска и повитухи Фенареты, а потому не получил в детстве и юности утонченного образования и воспитания, которое было обязательным для юношей из аристократических семей. Внешность Сократа все называли уродливой. Он был похож на Силена: небольшого роста, с большим животом, курносый, толстогубый, с толстой шеей и большой лысиной. Его облик никак не соответствовал идеалам того времени, и, что поражало более всего, внешность философа не соответствовала “красоте его души”. Он всегда был одет в старую, потрепанную одежду и всюду ходил босиком. Его равнодушие к жаре и холоду, голоду и жажде удивляло всех. Но все это лишь облагораживало умение Сократа господствовать над всем земным, над собой и показывало величие его духа. ⁷

При ближайшем рассмотрении, как и следовало ожидать, образ  Сократа оказался далеко не таким  банальным, как об этом можно было бы судить, опираясь на привычный набор  школьных образов. Если мы обратимся  к письменным источникам, то уже  там мы обнаружим, по меньшей мере, двойственную природу образа Сократа. Сократ – это и городской сумасшедший, любитель хорошо поесть и выпить, человек без определенных занятий, морально неустойчивый асоциальный тип. В то же самое время Сократ – это серьезный мыслитель, учитель юношества, острый полемист и критик профессиональной философии (софистов). Сократ высмеивает реальность, но в, то же самое время, и сам отрицается и высмеивается, а затем и уничтожается этой смысловой и социальной реальностью. Таким образом, задумавшись об актуальности имени «Сократ», мы неизбежно выходим к проблеме актуальности самого сократического способа мышления, равно как и способа действия, для нашей современной интеллектуальной и социально-политической ситуации.

Одной из важнейших составляющих, а во многом – и причин Кризиса  согласно Сократу является деградация реальной функции интеллектуалов (в  афинском мире - софистов). Сократ считал, что демонстрируя относительность  любых истин, и таким образом  девальвируя автономную природу  рефлексии, софисты разрушают не только собственную базу – философскую  и интеллектуальную позицию, но и  сами основания полисного миропорядка. Сократ в своей критике софистов пытался вычленить саму основу философского и человеческого способа существования  и, в итоге, в качестве единственного  твердого основания последнего он «открыл» критическую рациональную природу  человеческого разума. Можно сказать, что Сократ тем самым расчищал почву для последующего системного европейского рационализма. Критикуя основания позиций софистов, Сократ боролся за интеллектуальные основания  общественного устройства и отстаивал  необходимость подлинного интеллектуального  управления обществом. В этой связи  последующие политические интенции Платона были далеко не случайными. Софисты, превращая знания, информацию и навыки к рефлексии в товар, уводили эту рефлексию, и эти  «интеллектуальные технологии»  далеко от их основного, по Сократу, предназначения. Вместо этого софисты, по сути дела, занимались интеллектуальным «трюкачеством» и «самоудовлетворением», либо продажей своих «интеллектуальных и политических технологий» представителям афинских финансовых и политических элит (своего рода афинский PR и консалтинг). В  свою очередь основная масса граждан, оставалась вообще без какой бы то ни было рефлексии, без всяких попыток  осмысления своего положения, без малейших потенций к анализу и организации  своего бытия (по современному - «быдло»).