«Процесс Сократа» гражданская позиция в контексте становления античной личности

Эти заявления показались раздраженным судьям верхом самоуверенности  и наглости, и большинством 280 против 220 голосов великий мудрец был  признан виновным по обоим пунктам  обвинения. Оставалось определить наказание. По афинскому закону суд в этом не имел собственного голоса, а должен был выбирать между наказанием, предлагаемым обвинителем, и тем, которое назначает  себе подсудимый сам, а так как Мелет и его товарищи требовали смертной казни, то теперь очередь была за Сократом. В подобных случаях было принято, чтоб и подсудимый предложил наказание, хотя и более легкое, нежели то, на котором настаивает противная сторона, но все же достаточно серьезное, чтобы суд мог на него согласиться. В данном же случае самое благоразумное было бы предложить изгнание — весьма суровое наказание, на котором суд, после некоторых размышлений, вероятно, остановился бы из внимания к сединам Сократа и его заслугам в прошлом. Сами друзья Сократа, ни на минуту не покидавшие его во время процесса, настаивали, по-видимому, на этом; но мудрец упорно отказывался. Он согласен скорее умереть, нежели скитаться на старости лет по чужим странам, среди чуждой обстановки и незнакомых людей. Ему придется влачить свою жалкую жизнь код вечным страхом подобного же процесса, ибо кто может поручиться, что, продолжая свою деятельность и в изгнании, он и там не вызовет такой же ненависти, как и здесь, в Афинах? Ему опять будут угрожать процесс и смерть, и ему вновь придется бежать, чтобы начать свои приключения сызнова, К тому же при его сознании не только своей невиновности, но даже заслуг перед обществом, как может он назначать себе наказание вообще, и еще такое суровое, как изгнание, в особенности? Не будет ли это с его стороны косвенным допущением своей виновности? «Что же, о афиняне, могу я предложить? Не то ли, что мне следует по заслугам? Я проработал всю свою жизнь, не зная устали и не заботясь ни о чем, что так занимает умы прочих людей,— ни о богатствах, ни о семье, ни о военных почестях, ни о гражданских должностях, ни о народных собраниях, ни о партиях. Что же мне следует за это? Что полагается человеку бедному, почти нищему, но общественному благодетелю, который нуждается в обеспеченном — материально — досуге, чтобы продолжать свою благотворную деятельность?» И Сократ, без иронии, совершенно серьезно и искренно приходит к заключению, что ввиду великих его заслуг самой достойной для него участью было бы... содержание на общественный счет в Пританее на всю его остальную жизнь!

Такая неслыханная, вопиющая дерзость должна была окончательно взорвать судей; да и сами друзья философа, несмотря на все чувство восторженного  удивления к такому поразительному нравственному величию, должны были вместе с тем признать безрассудство  этих слов и, то упрекая, то умоляя, настаивать на том, чтобы он не шел навстречу  своей собственной гибели и предложил  бы хоть какой-нибудь штраф, Сократ уступил, но так как он — человек бедный, то какой штраф может он предложить? Пожалуй, ему удастся собрать  мину, и эту сумму он готов назначить  в качестве штрафа, «но, впрочем, Платон, Критон, Критобул, Аполлодор и другие мои друзья готовы поручиться за меня на сумму в 30 мин. Этот штраф, в 30 мин, я и предлагаю себе в наказание».

Но ярость судей не знала  уже пределов, и даже такая крупная  пеня казалась смешною и оскорбительною: увеличенным против прежнего большинством в 320 голосов против 180 произнесен был  роковой приговор: ввиду доказанной виновности Сократа в возводимых преступлениях — а еще больше, быть может, ввиду оскорбительного  поведения его на суде — мудрец должен умереть через отравление, Осужденный покорно склонил свою голову перед решением суда и, после  некоторого молчания, произнес свое последнее  слово. Он мягко упрекнул судей за то, что они не могли подождать, пока он, преклонный старик, чьи дни  уже все равно были сочтены, умрет  естественной смертью, и предсказывал им, что потомство осудит их за эту  излишнюю поспешность еще больше, чем за самый суд. Для него же умереть  ничего не значит: зло не может коснуться  честного человека ни при его жизни, ни после его смерти. Он прощает поэтому своих судей, которые ему лично не причинили никакого зла, хотя и не имели в виду его блага. Он, однако, имеет одну, единственную и последнюю, просьбу к ним: если его дети вырастут и будут больше заботиться о богатстве и других земных благах, чем о добродетели, или будут равнодушны к тому, чем надлежит интересоваться, и возымеют о себе более высокое мнение, нежели они имеют на то право, то он умоляет суд поступать с ними так, как он поступал бы с ними сам. «Итак,— заключает он словами, дышащими глубоким раздумьем,— час разлуки настал: мы расходимся — я, чтоб умереть, а вы — чтобы жить; но что лучше — знает один лишь Бог».

Сократу не суждено было умереть на следующий же день, как  это полагалось: корабль, который  афиняне ежегодно отправляли в Делос  на праздник Аполлона, только что отплыл, а в его отсутствие не могла  состояться никакая смертная казнь. Сократу пришлось в ожидании своей  скорбной участи просидеть в темнице  с оковами на ногах целых тридцать дней, но, к счастью, он имел возможность  ежедневно видеть своих родных и  учеников и беседовать с ними по-прежнему. Говорят, что за несколько дней до его смерти в темницу к нему пришел богатый Критон, один из наиболее преданных Сократу учеников, и  предложил ему бежать, сообщая, что  он подкупил тюремщика и что их ждет корабль, готовый к немедленному отплытию в Фессалию. Но Сократ отказался  из уважения к законам, и Платон излагает в одном из своих диалогов, в  «Критоне»,разговор, который мудрец имел по этому поводу со своим учеником и другом. Правда, ввиду того, что обо всем этом не упоминает ни один из других известных нам древних писателей, есть сильное основание думать, что разговор, равно как и весь инцидент, поведший к нему, был просто вымышлен Платоном с целью опровергнуть господствовавшее мнение о недостатке лояльности Сократа; все же личность последнего так ярко вырисовывается в этом разговоре и аргументы, которые Платон влагает ему в уста, столь характерны и психологически верны, что ценность диалога как документа мало чем уменьшается от сомнительности его достоверности. Выслушав доводы Критона относительно того, что мудрец не имеет права умереть, когда у него есть возможность жить на благо свое и своих учеников и родных, и что «никто не имеет права произвести на свет детей, кто не имеет в виду вскормить их и воспитать», Сократ в виде аргумента просит Критона вообразить, что бы такое могли сказать им законы государства, если бы, воплощенные в плоть и кровь, они явились к ним в темницу и подслушали их речи. Они прежде всего сказали бы, что ни одно государство не в состоянии долго продержаться, когда отдельные его члены попирают его законы ногами, и что такое попирание тем более несправедливо и непозволительно, что оно совершено незаслуженно. Ибо что, в самом деле, дурного сделали они, законы, Сократу, например? Отец его женился и произвел его на свет под сенью законов, он вырос и воспитался под их защитой, и он был ими же обучен гимнастике и музыке. Им, в сущности, он обязан большим, нежели родному отцу и матери, и если чудовищно оскорблять словом или действием последних, то во сколько раз чудовищнее было бы оскорблять их, законы! И он, Сократ, учитель нравственности, который непрестанно твердил о необходимости чтить родителей как о священнейшем долге и величайшей добродетели, мог бы решиться попрать законы, отказать им в повиновении и уважении и тем явить собою пример неблагодарного сына, в ком все святое и благородное уснуло навеки? Но еще больше: вскормив его и воспитав, одарив его всеми неисчислимыми благами, какие только они в состоянии были ему дать, они, законы, ничуть не удерживали его в своей стране; напротив, как и всякому другому гражданину, достигшему совершеннолетия, они предоставляли ему полное право уйти от них со всей своей семьей и имуществом. Законы ведь никого не удерживают: кому они не нравятся, тот может уходить, а если остается, то показывает, что доволен ими и готов слушаться их во всем. Это — как бы добровольное соглашение — договор, в который каждый гражданин вступает по достижении зрелости: он не формален, но тем не менее действителен и основывается на том факте, что гражданин остается в стране и пользуется благами его законов. Сократ же прожил на белом свете 70 лет и, следовательно, имел достаточно времени обдумать, нравятся ли ему порядки его родины или нет; но тем самым, что он остался жить в Афинах, пребывая там все долгое время своей жизни почти безвыездно и не интересуясь ничем, что происходило в других городах, он показал, что он любит свою страну и соглашается уважать ее законы, образ правления, нравы и обычаи. Мало того, он обзавелся даже семьею и прижил детей и, когда недавно, на суде, ему предлагали назначить себе изгнание, он отказался, тем самым отказываясь от последней возможности с честью уклониться от заключенного договора. Как глубоко безнравственно, как позорно было бы поэтому, если бы Сократ теперь отверг договор, который он сам добровольно заключил и которому следовал всю свою жизнь!

Сколько бесстыдства нужно  было бы на то, чтоб, нарушив этот контракт, он, Сократ, стал потом опять проповедовать  добродетель, справедливость и повиновение  законам! «Таков, дорогой мой Критон,— заключает Сократ,— таков голос, звучащий у меня в ушах подобно звуку флейты, раздающемуся в ушах священнодействующего в таинствах. Этот голос звучит немолчно, не давая мне расслышать чей-либо другой, и я знаю, что все, что бы ты ни сказал, будет напрасно. Все же говори, если знаешь, что».— «Ничего я не могу сказать больше, Сократ»,— тихо промолвил опечаленный ученик.— «Так иди же с миром, Критон, и дай мне исполнить волю Божества и идти, куда оно велит».

События последнего дня из жизни Сократа изложены Платоном в другом его диалоге — «Федоне». Сам автор по болезни не присутствовал  при кончине своего учителя, и  рассказ ведется от имени Федона, любимейшего ученика Сократа; тем  не менее, общая достоверность передаваемых событий не подлежит сомнению. В этот день, рано утром, собрались в его келью его друзья, и нашли его уже без цепей и в обществе Ксантиппы и всей семьи. Увидав их, Сократ выслал жену и детей и сам остался наедине со своими учениками, чтобы побеседовать с ними в последний раз. Бесед этих в точности мы не знаем: мы не можем принять за подлинные те, которые передает нам Платон; тем не менее, несомненно, что они вертелись вокруг вопросов о душе, ее бессмертии, о гробе, о жизни за ним и т. д. Лица сократовых учеников были чрезвычайно грустны, глаза их не раз заволакивались слезами, и из груди то и дело вырывались глубокие вздохи. Сократ же, играя кудрями Федона, ласково и нежно, как мать, утешал их, указывая на неосновательность горя их и говоря о необходимости умереть так или иначе. С той же силой диалектики, но, быть может, с большей мягкостью в тоне аргументировал он вероятность загробной жизни и так, как и прежде, пересыпал свои доказательства шутками, притчами и стихами из любимых поэтов. Когда же солнце стало клониться к закату и роковой час был уже близок, Сократ удалился в соседнюю келью и принял ванну, после чего велел позвать жену и сыновей. Дав им необходимые наставления и ласково простившись, он поручил заботу о них Критону и отослал их, не желая, чтобы они присутствовали при его кончине и испытали лишние страдания. Вскоре вошел в келью и тюремщик со скорбной чашей в руках: он попросил Сократа простить его за печальную, хотя и невольную, обязанность, которую ему приходится исполнять, выразил всю ту безграничную любовь, которую мудрец успел ему внушить за это короткое время, и, дав надлежащие наставления, простился с ним, еле удерживаясь от слез. Сократ взял чашу цикуты из его рук и, свершив молитву богам, спокойнее без волнения выпил ее. До сих пор ученики его крепились, но тут они не выдержали: Федон залился слезами и, закрыв голову хитоном, в отчаянии отвернулся к стене, а молодой Аполлодор, который весь день не переставал тихо плакать, разрыдался тут страстным судорожным воплем, Даже старик Критом не мог удержаться и горько заплакал. Один Сократ сохранил обычное свое самообладание и нежными упреками и увещаниями заставил их наконец замолкнуть, После этого, согласно наставлениям тюремщика, Сократ принялся ходить по комнате, пока не почувствовал тяжести в ногах. Он слег на кровать, а тюремщик время от времени подходил к нему, ощупывая ему нога и спрашивая, чувствует ли он. Яд действовал, начиная с конечностей, и по тому, как нечувствительность распространялась все выше и выше по телу, можно было судить о постепенном угасании жизненных функций организма. Аполлодор пробовал здесь предложить дорогому учителю свою роскошную мантию с целью подостлать и на ней прилично испустить последний вздох, но Сократ только улыбнулся, спросив, неужели он думает, что его собственная одежда, годившаяся ему в жизни, не может годиться ему и в час смерти? Меж тем холод и окоченелость распространялись постепенно по всему телу, и когда дошли до поясницы, Сократ, обратившись к Критону, попросил его не забыть принести Эскулапу в жертву петуха — в знак исцеления. Критон обещал, но когда он спросил, может быть, ему еще чего-нибудь надо, ответа уже не последовало. Сократ только вздрогнул и вытянулся. Все было кончено, и Критон закрыл глаза дорогому покойнику.

Так скончался Сократ—   один из удивительнейших людей, какого когда-либо знало человечество. Лаэрций передает, что афиняне вскоре после его смерти раскаялись, поставили ему бронзовую статую и жестоко наказали его обвинителей. Это маловероятно, как уже доказывается тем, что Ксенофонт нашел нужным спустя шесть лет после кончины Сократа написать апологетические «Воспоминания» о нем. Быть может, Лаэрций был движим тем естественным и благородным чувством, для которого признание, хотя бы и позднее, заслуг любимого человека все же является некоторым утешением з потере. Но Сократ в подобной реабилитации не нуждается: память о нем не умерла вместе с ним, и нравственный облик его навеки остался достоянием человечества как прекрасный, недосягаемый идеал.¹⁷

 Собственно говоря, весь месяц со дня вынесения приговора до дня  казни был для Сократа сплошным монологом в диалогах о сущности смерти. Зачин был дан на суде, когда после вынесения приговора  Сократ сказал: "...Похоже, в самом  деле, что все произошло к моему  благу, и быть этого не может, чтобы  мы правильно понимали дело, полагая, что смерть есть зло... 

Умереть, говоря по правде, значит одно из двух: или перестать быть чем бы то ни было, так что умерший  не испытывает никакого ощущения от чего бы то ни было, или же это есть для  души какой-то переход, переселение  ее отсюда в другое место... И если бы это было отсутствием всякого  ощущения, все равно что сон, когда спят так, что даже ничего не видят во сне, то смерть была бы удивительным приобретением. Мне думается, в самом деле, что если бы кто-нибудь должен был взять ту ночь, в которую он спал так, что даже не видел сна, сравнить эту ночь с остальными ночами и днями своей жизни и, подумавши, сказать, сколько дней и ночей прожил он в своей жизни лучше и приятнее, чем ту ночь, то, я думаю, не только всякий простой человек, но и сам Великий царь нашел бы, что сосчитать такие дни и ночи сравнительно с остальными ничего не стоит. Так если смерть такова, я со своей стороны назову ее приобретением, потому что таким-то образом выходит, что вся жизнь ничем не лучше одной ночи".  

Накануне казни-самоубийства Сократ признался своим друзьям  в том, что он полон радостной  надежды,- ведь умерших, как гласят старинные предания, ждет некое будущее. Сократ твердо надеялся, что за свою справедливую жизнь он после смерти попадет в общество мудрых богов и знаменитых людей. Смерть и то, что за ней последует, представляют собой награду за муки жизни. Как надлежащая подготовка к смерти, жизнь - трудное и мучительное дело. 

"Те, кто подлинно предан  философии,- говорил Сократ,- заняты, по сути вещей, только одним  - умиранием и смертью. Люди, как  правило, это не замечают, но  если это все же так, было  бы, разумеется, нелепо всю жизнь  стремиться к одной цели, а  потом, когда она оказывается  рядом, негодовать на то, в чем  так долго и с таким рвением  упражнялся". 

Комментируя идеи великого грека, исследователь античной философии  В. Нерсесянц пишет: "Подобные суждения Сократа опираются на величественное и очень глубокое, по его оценке, сокровенное учение пифагорейцев, гласившее, что "мы, люди, находимся как бы под стражей и не следует ни избавляться от нее своими силами, ни бежать". Смысл пифагорейского учения о таинстве жизни и смерти состоит, в частности, в том, что тело - темница души (эта идея принадлежит Филолаю) и что освобождение души от оков тела наступает лишь со смертью.  

Поэтому смерть - освобождение, однако самому произвольно лишать себя жизни нечестиво, поскольку люди - часть божественного достояния, и боги сами укажут человеку, когда  и как угодна им его смерть. Закрывая таким образом лазейку для самоубийства как произвольного пути к освобождению, пифагорейское учение придает жизни напряженный и драматический смысл ожидания смерти и подготовки к ней. 

Рассуждая в духе пифагорейского учения, Сократ считал, что он заслужил свою смерть, поскольку боги, без  воли которых ничего не происходит, допустили его осуждение. Все  это бросает дополнительный свет на непримиримую позицию Сократа, на его постоянную готовность ценой  жизни отстоять справедливость, как  он ее понимал. Подлинный философ  должен провести земную жизнь не как  попало, а в напряженной заботе о дарованной ему бессмертной  душе. 

Сократовская версия жизни  в ожидании смерти была не безразличием к жизни, но, скорее, сознательной установкой на ее достойное проведение и завершение. Ясно поэтому, как трудно приходилось  его противникам, которые, столкнувшись с ним, видели, что обычные аргументы  силы и приемы устрашения не действуют  на их оппонента. Его готовность к  смерти, придававшая невиданную прочность  и стойкость его позиции, не могла  не сбить с толку всех тех, с  кем он сталкивался в опасных  стычках по поводу полисных (городских, в смысле: государственных) и божественных дел. И смертный приговор, так логично  завершивший жизненный путь Сократа, был в значительной мере желанным и спровоцированным им самим исходом. Смерть Сократа придала его словам и делам, всему, что с ним связано, ту монолитную гармоничную целостность, которая уже не подвержена коррозии времени... 

...Сократовский случай  преступления позволяет проследить  трудные перипетии истины, которая  входит в мир как преступница,  чтобы затем стать законодательницей.  То, что в исторической ретроспективе  очевидно для нас, было - в перспективе  - видео и понятно самому Сократу:  мудрость, несправедливо осужденная  в его лице на смерть, еще  станет судьей над несправедливостью.  И, услышав от кого-то фразу: "Афиняне осудили тебя, Сократ, к смерти", - он спокойно ответил: "А их к смерти осудила  природа".