«Процесс Сократа» гражданская позиция в контексте становления античной личности

В) И так было в каждом диалоге Сократа, поскольку он в  каждом отдельном случае искал общие  черты. Он искал общие черты отваги или справедливости, для того чтобы  установить, что такое отвага и  что такое справедливость. Сократ искал понятие (эйдос) отваги или  справедливости, и это было целью  его поисков. Он был убежден, что  в таком индуктивно полученном понятии  содержится истинное и всеобщее знание, в отличие от софистов, которые  не смогли в своих взглядах выйти  за пределы релятивизма. Для того чтобы получить понятие, надо его  определить. Когда кто-либо в разговоре с ним уходил от темы, Сократ всегда возвращался к определению: если хвалишь кого-либо за справедливость, то скажи о том, знаешь ли ты, что такое "справедливость"; говоря о том, что ты не трус, а смельчак, то определи, что такое "смелость".

Аристотель писал, что "есть две вещи, которые каждый должен по справедливости признать сократовскими: индуктивное мышление и определение". Сократ был первым, кто систематически занялся проблемой определения  понятия и указал на индукцию, как  на способ нахождения определения. И  до Сократа множество людей пользовались индукцией и определяли понятия, но то, что они делали неосознанно, он совершал сознательно и методически. Он искал методы, которые устойчивы по своей природе и обязывают исследователя поступать так, а не иначе. Его цель носила чисто практический характер. Он искал понятия, поскольку тот, кто имеет понятия, имеет знания, а кто имеет знание, тот обладает добродетелью. И хотя цель его была чисто практической, достижение ее дало важный теоретический результат: результатом были совершенные логические методы. Правда, как интуиция, так и определения применялись только в узкой сфере этических понятий; однако, когда эти методы хорошо обоснованы, их можно легко применить и в других областях; это сделали ученики Сократа.

Логические достижения Сократа  кажутся, на первый взгляд, достижениями софистов, особенно культивирование  определения. Так происходит потому, что софисты также занимались высказываниями и их значением и  получали значимые результаты. Однако различие было принципиальным: у софистов речь шла об исследовании языка, а  Сократ говорил о вещах как  таковых, которым язык дает лишь названия.

Софисты были эрудитами, старались  собрать как можно больше энциклопедических  знаний. Сократ же был логиком, стремящимся  получить единую всеобщую формулу. Цель исследования он понимал достаточно близко к софистскому ее пониманию: как он, так и они эту цель понимали практически, и он, и они  говорили о знании и стремились извлечь  из него пользу. Но саму пользу они понимали по-разному: софисты трактовали ее как материальную и временную, Сократ же - как духовную и постоянную. Более глубокое различие лежало в том, что софисты понимали истину как относительную и условную, хотели получить не то, что истинно, а то, что полезно; Сократ же принимал то, что истинно, в убеждении, что только истина эффективна для тех целей, которые он поставил для морального улучшения людей. Софисты были утилитаристами, а Сократ - моралистом; они были релятивистами, а он признавал всеобщее и абсолютное знание.

Для взглядов Сократа характерен крайний морализм, связанный с  крайним интеллектуализмом. Добродетель  для него - цель стремлений человека, а знание - главное средство ее достижения. Знание он понимает как понятийное, а способом получения понятия  видит индукцию. Кто постигает  знание и следующую за ним добродетель, тот достигает наибольшего блага  и, в силу этого, счастлив. Следовательно, счастье, разум и добродетель неразделимы - такое утверждение стало характерной чертой сократизма. Этот вывод восприняли все школы греческой философии, и именно на этом фундаменте они строили этику.

И второй вывод воспринят  последователями Сократа: поскольку  знание заключено в общих понятиях, значит, знание может быть только всеобщим. На этом основании последующие столетия строили теорию познания.

Неотъемлемой составляющей сократовского  метода была ирония, величайшим мастером которой был афинский мудрец. Часто, начиная беседу, Сократ иронически выдавал себя за человека непонятливого, невежественного и превозносил  умственные способности своего собеседника. Однако, по ходу разговора, выяснялось совершенно обратное. Оказывалось, что собеседник Сократа, считая себя человеком умудренным, на самом деле имел очень приблизительное представление о, казалось бы, всем известных вещах - о добре и зле, о красоте, о храбрости и трусости. И только беседа с Сократом открывала перед ним всю глубину его невежества, показывая, что он живет в мире иллюзий. В этом заключалось главное предназначение иронии для Сократа - это способ освобождения собеседника от иллюзий. 

Сократовская ирония разрушала  иллюзию собеседника о его  всезнании. Но великая созидательная  сила Сократа заключалась в том, что он, таким образом, отделив  все ложное и наносное, умел показать человеку, беседующему с ним, и  истинные ценности. В этом случае Сократ пользовался методом субъективной диалектики - всесторонним осмыслением  обсуждаемых в процессе беседы понятий. Так, например, парадоксально сталкивая  различные определения мудрости и показывая их иллюзорность, он, с одной стороны, доказывал, что  само понятие мудрости существует, просто пока оно недоступно нам, а  с другой стороны, указывал путь к  постижению истинного понимания  мудрости. ¹³

На первый взгляд Сократ может показаться холодным и бесчувственным – подобно  стальной машине – мыслителем, проламывающим  себе путь, не останавливаясь ни перед  какими соображениями практического  или сентиментального характера. Он редко входит в духовный мир своего собеседника и редко чувствует  к нему ту симпатию, которая прощает  чужие слабости и относится с  уважением даже к предрассудкам. Собеседник был для него, прежде всего, больной пациент, которого надлежит вылечить, во что бы то ни стало – даже вопреки его нежеланию, и извивается ли он от боли под клинической сталью, протестует ли он всеми фибрами своего окровавленного сердца, вырывается ли вместе с мертвым и живое мясо, – до всего этого Сократу нет дела: он продолжает оперировать подобно хирургу, безжалостно и бесстрастно вырезая мнения и верования, которые кажутся ему вредными и ложными. С убийственной иронией осмеивал он священнейшие чувства человека, дерзкой и злорадствующей рукою сбрасывал он чужие идолы, попирая их ногами, и никогда не задумывался о том, что даже мучительную занозу следует вынимать со всею нежностью и мягкостью любящего сердца. Ввиду этого неудивительно, что некоторые биографы обвинили Сократа в сухости, черствости и недостатке воображения; но это значит, по нашему мнению, упускать из виду ту черту его духовной личности, которая лежит в основе всей его деятельности и жизни, и которая – как это ни покажется парадоксальным – является причиною всей кажущейся его бесчувственности. Великие мысли, как говорит Вовернаг, исходят из сердца, и подо льдом Сократовой мысли действительно текла горячая лава страсти. То была страсть его к истине – именно не любовь, а страсть, всепоглощающая, жгучая и ненасытная, для которой нет удовлетворения в самом обладании. Истина для Сократа была выше всего: он был ее раб, готовый в поисках ее стучать во все двери и лобызать следы ее ног. С настойчивостью пылкого юноши он следовал за нею повсюду – от храма богов до скромной обители ремесленника, – и каждый шаг, приближавший его к ней, казалось, еще больше разжигал его страсть, его желание ею обладать. Стремление его к истине было неуклонно, и где только знакомый облик вечно юной и вечно прекрасной возлюбленной мелькал перед его взором, он забывал все окружающее и отдавал ей все свои помыслы, все свое существо. Однажды под Потидеей, во время военной стоянки, он простоял целые сутки, от зари до зари, погруженный в мучительную думу: солнце взошло и закатилось, сумерки окружили его таинственной мглой, луна облила его своим серебристым сиянием, а он с поникшей головою все продолжал стоять на одном и том же месте, как неподвижная статуя, не замечая времени и не чувствуя ни холода, ни голода, ни утомления. Только когда занялась вторая заря, очнулся он от долгого своего забытья: занимавший его вопрос, очевидно, был наконец разрешен, и, подняв взор навстречу первым лучам солнца, он тихо совершил молитву и возвратился в свою палатку. Так властно царила над его душою истина, так беззаветно и неудержимо стремился он к ней! Нужно ли после этого удивляться его строгому и суровому отношению к другим? Истина – это солнце, все освещающее и все согревающее: стоит ли хлопотать и тужить о том, что чьи-то совиные глаза ослепляются и гады, живущие во тьме и сырости, издают хриплые протесты и корчатся от боли? Только потому, что он так пламенно любил истину, могла развиться в нем бесчувственность к страданиям греха и заблуждения: люби он ее меньше, он был бы и снисходительнее, и мягче, но не был бы тем, чем он был. Без сомнения, он многих оттолкнул и сделал врагами, но те, которые имели мужество простоять под его безжалостным ножом до конца, привязывались к нему, как к своему благодетелю, даровавшему им вторую и лучшую жизнь. ¹⁴

В чем же состоял сократовский переворот? Для любой системы теоретического знания принципиальными выступают  два вопроса:

) что познавать - проблема предмета;

) как познавать - проблема метода.

Соответственно необходимо выделить два аспекта сократовского переворота.

Переворот в области предмета заключается  в том, что Сократ заявил: не дело философии заниматься проблемой  первоначала и структурой бытия  космоса, чем занимались досократики, за что их прозвали физиками и натурфилософами. Чем же должна заниматься философия? Человеком, утверждает Сократ. Но поскольку  человек - существо многогранное, предметом  философии объявляется душа человека - необразимое поле исследования.Предметом своей философии Сократ делает добродетели человеческой души.

Поэтому его философия получила название этического рационализма. Этического, поскольку добродетели являются сферой морали, изучаемой этикой. Почему рационализм? Потому что любая добродетель, по Сократу - это знания. Стало быть, главная причина безнравственности - это невежество. Хочешь быть нравственным - просвещайся.

Определив предмет философии, Сократ разработал и собственно философский  метод, а именно - метод диалектики.

 Диалектика в исторически  первом смысле слова - это искусство  сократовской беседы, когда собеседники  через противоположности приходят  к истине. Искусство Сократа в  широком смысле слова стало  называться майевтика, что в  переводе с древнегреческого  означает «повивальное искусство». Сократ сам о себе говорил,  что он, также как его мать, занимается повивальным искусством, но только помогает рождаться  не младенцам, а истине. Сократ, действительно, является «повивальной  бабкой» философии и науки,  поскольку помог зародившейся  в недрах натурфилософии науке  отделиться от осознавшей свой  собственный предмет и метод  философии.

Майевтика как искусство Сократа  в широком смысле включает три  основных элемента:

) диалектику как ядро сократовского  искусства и как собственно  философский метод;

) наводящие вопросы и примеры  как повивальные приемы;

) иронию.

Диалектика для Сократа представляет собой философское искусство  вести рассуждение. Она отличается от эристики - софистического метода спора. Эристик, отстаивая свою правоту, во что бы то ни стало, возражает против иной точки зрения. Диалектик же тот, кто умеет ставить вопросы и давать ответы. Поэтому беседа как диалектический разбор вопроса предполагает взаимно согласованное, дружеское рассуждение собеседников. Спорщики препираются и затемняют предмет спора, беседующие же совместными усилиями стремятся к прояснению возникшей проблемы, причем сведущий и знающий помогает своему собеседнику на этом диалектическом пути познания.

Сократ не преподносил своих  истин готовыми, но, считая, что только то знание - единственно прочно и  ценно, которое добыто самим мыслящим субъектом, он заставлял своих собеседников принимать деятельное участие в  установлении посылок, в выведении  заключений, в проверке положений - словом, во всем логическом процессе аргументации. То был знаменитый его диалектический метод - метод перекрестных вопросов, ответов, возражений, поправок и пр. Ум человека, по мнению Сократа, чреват истинами, которые требуют лишь известного ухода, и - в крайнем случае, операции, чтобы явиться на свет Божий. Эти  истины подобны младенцам, скрытым  в чреве матери, и роль философа в том и состоит, чтобы помочь родительнице - разуму в ее родах. Оттого Сократ любил себя сравнивать с акушером, который помогает рожать другим, а  диалектический метод был тем  инструментом, при помощи которого он извлекал истины из умов своих собеседников. Ясно, поэтому, что он не мог выдвигать  вперед своего собственного мнения: собеседник его должен был сам дойти до него, уподобляясь роженице. Оттого исходной точкой Сократа всегда почти  служило общепринятое мнение по данному  вопросу, которое затем, целым рядом  проверок и поправок, постепенно изменялось так, чтобы охватить те или другие факты и, наконец, получить то содержание и ту форму, которых желал Сократ. Для иллюстрации приведем в кратком  изложении из Ксенофонта один из наиболее характерных разговоров, который  Сократ имел с молодым, но самоуверенным Евтидемом, собравшимся в политику.

Сократ: «Знаешь ли ты, достопочтимый  Евтидем, что такое справедливость?»

Евтидем: «Конечно, знаю; кто ж не знает».

Сократ: «Можно ли считать обман, воровство  делом справедливым?»

Евтидем: «Конечно, нет».

Сократ: «А если нужно обмануть врага, чтобы спасти отечество, будет ли это дело справедливым?

Тут уже Евтидем вынужден подумать и согласиться, что, пожалуй, обман  врага с такой благой целью  будет делом справедливым.

Сократ: «А если можно обмануть друга, допустим, не сообщить ему какую-то трагическую весть, когда он и так расстроен? И может быть украсть у него орудие самоубийства, чтобы оно не было у него под рукой?»

Опять Евтидем вынужден призадуматься  и согласиться, что, пожалуй, и обман  друга с такой благой целью  будет делом справедливым.

Таким образом, через ряд истин  относительных, показывающих, что нельзя на какой-то вид поступков повесить раз и навсегда ярлык несправедливости, Сократ подводит Евтидема к самостоятельному выводу об абсолютном критерии справедливости: это то, что делается не во имя  своекорыстной цели субъекта поступка, а во имя блага того, по отношению  к кому совершается этот поступок.

Диалектический метод, таким образом, произвел целую революцию в приемах  греческого мышления: истина перестала  приниматься на веру, в силу ли окружающего  ее авторитета или «горячего слова  убеждения»; она стала объектом разумного  понимания, требующим сознательной работы мысли, и покоилась на критически выработанных устоях.

Сократ дорожил согласием собеседника - ведь без этого нет беседы! - и  умело добивался таких ответов, с которыми, по всей видимости был согласен и сам. Но на какой-то стадии беседы оказывалось, что собеседник стал явно противоречить самому себе и это вопросы Сократа загнали его в тупик. Избранный путь исследования оказывался ложным, тогда сократовское согласие представало как расчетливое притворство. В действие вступал последний элемент сократовского метода (майевтики) - ирония. Этот элемент может вызвать недоумение, поскольку ирония воспринимается скорее как чья-то частная манера общения. Почему же у Сократа - это один из трех основополагающих элементов его искусства? Ирония (притворство) в повивальном искусстве Сократа имеет принципиальное значение в случае, если собеседник, как не старался Сократ, не мог сам дойти до истины, то Сократ не преподносил ему эту истину готовой. И когда разгоряченный собеседник возмущенно вопрошал Сократа: «А сам-то ты знаешь, о чем меня пытаешь?» - Сократ в ответ разводил руками и говорил, что и он не знает. Это воспринималось, как издевка. Сократ же поступал как мудрец, исходя из благих целей: он понимал, что если собеседнику преподнести готовый ответ, то это не станет достоянием его интеллекта. Если же мысль собеседника уже разбужена, то, глядишь, не сегодня, так завтра он сможет все-таки родить желанную истину, и это обогатит его.

Сократу претило всякое зазнайство, всякое бахвальство. Сам он любил  повторять знаменитую формулу: «Все что я твердо знаю - это то, что  я ничего не знаю!» Это положение  наилучшим образом демонстрировало  скромность и осторожность настоящего мыслителя, делающего первые шаги в  направлении Истины. Однако находились люди, которые с потрясающей уверенностью оперировали сложнейшими понятиями, считали себя знатоками, специалистами. Поэтому, как только Сократ оказывался рядом с таким «специалистом», он тут же заводил с ним беседу, причем делал это в свойственной ему манере. Он робко подходил к  «учителю» и «смиренно» обращался  к нему за советом или просьбой что-либо объяснить. Причем сначала с деланным восхищением превозносил его опыт, мудрость и знание, в противовес своему якобы незнанию и невежеству. Как правило, собеседник поначалу ничего не замечал. Наигранное смирение приводило его в снисходительное благодушие, тем более «совет» представлялся совершенно пустячным: Сократ обычно прочил разъяснить ему значение того или иного слова, понятия. Однако по ходу «разъяснения», он просил «учителя» объяснить значение тех терминов, которые тот применял. Для нового объяснения «знатоку» приходилось напрягаться и пользоваться новыми понятиями, суть которых Сократ вновь просил разъяснить, и так далее. Вся эта процедура неизменно заканчивалась тем, что собеседник Сократа начинал противоречить сам себе и, в конце концов, оказывался в тупике. В этом и состоял знаменитый сократовский метод философствования, его диалектика - постепенно шаг за шагом, продвигаться по ступеням понятий и терминов к сути вещей. С помощью вопросов и ответов, уточнений и определений докапываться до понимания Истины. И если его собеседником был умный человек, то он мог вынести из беседы хороший урок на будущее, однако чаще всего, как известно, Сократа ругали и проклинали. Сократовская ирония чаще всего пополняла ряды недовольных им сограждан, потому что те тупиковые моменты, возникающие в беседах демонстрировало не только невежество того или иного собеседника, но и уязвляло их самолюбие, его самоуважение подвергалось испытанию, а насмешки и остроты стоящей вокруг толпы довершали остальное. Ненависть против философа вселялась в сердца людей, и эта ненависть не замедлила дать свои плоды.¹⁵