Понятие, сущность и функции международно-политических конфликтов

М. О’Хэнлон утверждал, что в ХХI веке будет гораздо меньше насилия в отношениях между государствами, чем в предыдущем.¹⁴

В современном мире можно  выделить два наиболее распространенных вида конфликта. С одной стороны, это внутригосударственные конфликты  за контроль над ресурсами, в борьбе за власть, экономические дивиденды. С другой – асимметричные войны  крупных государств против государств-изгоев или транснациональных угроз.

Т.Сандлер отмечает, что сегодня именно территориальные споры и столкновения по поводу ресурсов чаще всего представляют наиболее «питательную среду» для гражданских войн и межгосударственных конфликтов¹⁵.

В соответствии с исследованиями Всемирного института природных  ресурсов, к 2050 г. население земного  шара вырастет до 9 млрд. человек, а промышленное производство возрастет в четыре раза. Ограниченность ресурсов достигнет  катастрофического уровня. А это, как полагают

Дж. Максвелл и Р. Рёвени, в первую очередь отразится на слабо развитых странах – в  них мало развит институт собственности, нет достаточных средств для  проведения научных исследований, они  в большей мере зависят от собственной  экосистемы¹⁶.

Не способствовало улучшению  ситуации и то, что обострение противоречий пришлось на время, когда ресурсы  развитой части сообщества оказались  относительно ограничены. Затраты на международную помощь и управление конфликтами выросли, но при этом усилились сомнения в целесообразности увеличения потребления ресурсов, в  связи с неумением выработать оптимальный вариант. Но, строго говоря, новизной подобные утверждения не отличаются: ресурсы всегда обладали огромным конфликтогенным потенциалом.

Большой интерес для исследователей представляет связь между экономическими взаимоотношениями и развитием конфликтов в XXI веке. Либералы полагают, что высокий уровень торговых отношений между государствами позволяет максимально сократить потенциал конфликтности в их взаимоотношениях.

Реалисты уверены в  том, что государства, наоборот, предпочитают – особенно в случае асимметрии выгод от торговли – захватывать  военным путем территории (производственные мощности, природные ресурсы) и максимизировать выгоду.

Высокий уровень торговых взаимоотношений предотвращает  войны между демократическими государствами, но, наоборот, способствует разногласиям между ними и другими странами.

Механизмы более открытой и дерегулированной мировой экономики  позволяют воюющим сторонам находить экономический интерес в продолжении  конфликта. Хотя война всегда разрушительна  для общества, отдельные индивидуумы  или группы могут наживаться на конфликте, в результате чего возникает феномен  неформальной военной экономической  активности.

Пока же на первом месте  среди угроз современному глобальному  обществу находятся террористические нападения. Универсализация террористической угрозы против государств привела к приравниванию этой борьбы к войне. Появилась аббревиатура ГВПТ – «глобальная война против террора». Формируются альянсы государств из прежде противостоящих «лагерей». Основной причиной появления концепции войны против терроризма явились теракты 11 сентября 2001 года.

В США в октябре 2001 г. был  принят Закон о патриотизме, в  котором борьба с терроризмом  в юридическом отношении была практически приравнена к настоящей  войне. Впервые новая концепция  войны сработала во время военной  кампании в Афганистане против талибов, вскоре после которой стало ясно, что Вашингтон на этом не остановится. В самом деле, осенью 2002 г. была оглашена «доктрина превентивной войны» (doctrine of preventive war), согласно которой Америка решила применять силу против террористов и поддерживающих их государств, в любой точки мира.

Затем весной 2003-го последовало  нападение на Ирак. Сейчас основным противником в США объявлен «терроризм с глобальными возможностями». Таким  образом, террористическая угроза «детерриториализована» – она отныне не имеет определенных географических параметров.

Мировое сообщество уделяет  много внимания проблеме распространения  оружия массового уничтожения. Американский аналитик Т. Барнетт видит основную угрозу в тех, кто стремится обладать военными технологиями будущего¹⁷. В связи с этим он полностью оправдывает войну США против Ирака и предсказывает неизбежные новые столкновения с авторитарными режимами, имеющими военно-технологические амбиции.

Американский исследователь  Дж. Хож, полагает, что источником конфликта  может оказаться «глобальное  перемещение власти» от Запада к  Востоку. Восходящие азиатские страны являются националистическими, помнят об исторических несправедливостях  и хотят занять достойное место  под солнцем. Конфликты вокруг Тайваня, Кореи и Кашмира могут превратиться в полномасштабные войны, по сравнению  с которыми нынешние боевые действия на Ближнем Востоке покажутся  заурядными полицейскими операциями¹⁸.

Хотя в XXI веке конфликт приобретает  ряд новых черт, его сущностные характеристики во многом остаются устойчивыми. Трансформация международной системы  определяет при этом естественное изменение  особенностей вооруженных столкновений нового поколения.

Внутригосударственные и  асимметричные конфликты занимают сегодня в международной политике более видное место, чем-то, что было характерно для ХХ века и более  ранних исторических периодов. Гораздо  заметнее проявляет себя международная  конфликтность, имеющая религиозно-этническую, экономическую и экологическую  природу.

Экономически развитая и  военно-политически более могущественная часть мирового сообщества стремится  взять на себя существенную долю бремени  конфликтного урегулирования. Но одновременно «развитые субъекты» в ряде случаев  порождают этим новые противоречия. Природа современного конфликта  во многом определяется факторами военно-технологических и информационных новаций, которые создают новые возможности для преодоления конфликтности, но одновременно и повышают в ряде случаев риски для стран-участниц конфликта.

С учетом роли США в международной  политике, ключевую роль в формировании «облика» современного конфликта будет  играть фактор американской внешнеполитической и военной бюрократии – ее восприимчивости  к тем или иным конфликтогенным  характеристикам мирового развития, а также представлений Вашингтона об оптимальных путях предотвращения новых и снижения интенсивности  имеющихся международных конфликтов.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

2. Современный международный конфликт: проблемы управления.

 

Лет десять назад, в период завершения «холодной войны», горизонты  международного сотрудничества казались безоблачными. Главное на тот момент международное противоречие - между  коммунизмом и либерализмом –  уходило в прошлое, правительства  и народы устали от бремени вооружений. Казалось, ничто в тот момент не оправдывало и не выглядело как  оправдание войны. Если не «вечный мир», то, по крайней мере, длительный период затишья на тех участках международных  отношений, где все еще оставались нерешенные конфликты, не выглядел слишком  уж большой фантазией.

Это позволяло несколько  по иному взглянуть на перспективу  развития международных отношений  в XXI веке. Грозный и кровавый XX век, от которого лучшие умы века предыдущего  ожидали торжества разума и доброй воли, приучил к осторожности: не зарекаться и не ожидать быстрого торжества мира и справедливости. До тех пор, пока национальные государства  остаются основными структурными элементами международной системы, а сами эти  государства сильно и резко отличаются друг от друга, ожидать, что наступит период межгосударственного братства, было бы преждевременно. Но вот опыт XX века, его разрушительных мировых  войн в сочетании с прогрессом технологии, объединяющей все человечество в некую единую систему, мог бы предопределить длительную фазу, когда  политические решения спорных проблем  станут и этически приемлемыми и  политически выгодными. Сопоставление  решения проблемы с помощью оружия и его цены в XX веке продемонстрировало с предельной ясностью выгодность мирных политических решений и разрушительность решений военных.

Идеи управления конфликтами  вновь возникли, как часть международных отношений и стратегии ведущих государств, в годы «холодной войны», когда появилась некая внутренняя связь между локальными или региональными конфликтами и ходом противоборства двух сверхдержав на мировой арене. Уже со времен войны в Корее (1950-1953) стало ясно, что региональные конфликты в условиях соревнования двух мировых систем могут с поразительной легкостью перерастать свои начальные рамки и выливаться в более обширные столкновения. Это уже тогда поставило в повестку дня великих держав, ответственных за поддержание международного мира, вопрос об управлении, хотя бы частичном, конфликтными ситуациями. Так были решены проблемы, если не управления, то хотя бы прекращения конфликтов в Корее (1953), Индокитае (1954), Лаосе (1962)¹⁹.

Но все же в условиях «холодной войны» в сфере управления конфликтами доминировал подход, сформулированный Т. Шеллингом: «мы  все, в конце концов, участники  конфликта, и наш интерес состоит  в том, чтобы его выиграть»²⁰.

Поэтому очень часто под  термином «управление конфликтом»  подразумевалось стремление не столько  держать конфликт в каких-то приемлемых рамках, сколько встроить любой конфликт – локальный, региональный, глобальный – в определенную схему взаимодействия с противоположной стороной и  использовать эту схему в качестве стратегии давления на нее то ли с помощью угрозы эскалации конфликта  до неприемлемых степеней (ядерный  удар), то ли за счет географического  перенесения противоборства в те регионы, где у другой стороны  была более высокая степень уязвимости (Карибский кризис), то ли с помощью  сочетания того и другого (концепция  «двух с половиной войн»).

Вывод, с точки зрения поддержания международной стабильности, напрашивался сам собой: необходимо было ввести какие-то правила взаимодействия в региональных конфликтах, несмотря на сильное противодействие со стороны  военных и связанных с ними кругов внутри соперничающих держав и их клиентов – вовне.

Теоретический выход из этой ситуации предложил Р. Аксельрод. Он достаточно доходчиво объяснил различия между существовавшей на тот момент теорией конфликта и реальной практикой. Созданная им теория конфликта  ориентировалась на разовое столкновение – ядерную войну. Поэтому и  стратегия в конфликте по существу состояла в том, чтобы обеспечить участнику оптимальные условия  для нанесения первого (обезоруживающего или смертельного) удара по противнику²¹.

Р. Аксельрод объяснил то, что происходило на практике во второй половине 1980-х годов. Наученные горьким  опытом поражений в локальных  и региональных конфликтах, ощутившие  на себе ответственность за состояние  баланса стратегических вооружений, обе сверхдержавы начали постепенное  сближение в области управления конфликтами. Там, где это оказалось  возможным, они сотрудничали в прекращении  войны (Афганистан); там, где это позволяли  обстоятельства, они способствовали прекращению конфликтов (Никарагуа, Южная Африка, Иран-Ирак). В целом  и обстановка, и дух сотрудничества оказались столь подходящими, что  они помогали друг другу даже в  осуществлении силовых акций  против зачинщиков конфликтов (война  в Персидском заливе в 1991 году).

В целом, конфликтность в  международных отношениях в новых  условиях отнюдь не убавилась, хотя она  приобрела менее драматический  характер из-за урегулирования противоборства между ядерными державами и стала  иметь более «спокойный», «обычный характер».

В целом, говоря о структуре  конфликтности в международных  отношениях XXI века, целесообразно выделить три группы столкновений. Первая – верхний этаж структуры, конфликты между развитыми странами. На современном этапе они практически отсутствуют, потому что действуют инерция, стереотипы и механизмы периода «холодной войны»; группу возглавляет ведущая сверхдержава – США, и вряд ли возможен какой-либо конфликт между нею и любой иной развитой страной. Даже в тех случаях, где имеется экономическая подоплека конфликта (американо-японские экономические противоречия), сила воздействия политических и военно-стратегических факторов настолько велика, что о каком-либо «межимпериалистическом» (согласно марксистско-ленинской терминологии) столкновении даже не приходится говорить.

На нижнем этаже этой системы, там, где находятся беднейшие  и наименее стабильные страны, конфликтность  остается весьма высокой: Африка, бедные страны Азии (Шри-Ланка, Бангладеш, Афганистан, страны Индокитая). Но эта конфликтность, несмотря на обилие видов, мало кого пугает.

Самой сложной частью структуры  остается середина – страны, расположенные  между «низом» и «верхом». Это  – страны так называемого переходного  пояса, промежуточной зоны.

Как правило, к их числу  относятся государства бывшего  социалистического содружества  и ряд стран бывшей колониальной периферии, которые под влиянием образцов развития, представленных на Западе, начали движение в направлении  высокоразвитых стран с развитой демократией и рыночной экономикой, но в силу целого ряда внутренних и  внешних причин так и не доросли  до своего идеала.

Они «застряли» в своем  движении где-то на средних этажах и  из-за этого испытывают особые сложности: внутри этих обществ идет борьба сил  разной ориентации, в отношениях с  бывшими собратьями по уровню развития, которые остались топтаться на месте, образуются конфликты. Согласия также  не получается и с высокоразвитыми  странами, не соглашающимися принять их в нынешнем виде в свое сообщество. Возможно, именно здесь и сосредоточен эпицентр того, что некоторые называют «конфликтом цивилизаций», поскольку здесь остается Китай, Иран, арабские страны, крупные страны Южной Америки.

В целом ситуация с конфликтностью в международных отношениях начинает выглядеть как значительное ухудшение  по сравнению с периодом «холодной  войны».