Цицерон и его античная риторика

Риторическая разработка речи насчитывала пять частей: нахождение материала (inventio), расположение материала (dispositio), словесное выражение (elocutio), запоминание (memoria) и произнесение (actio). В последовательности этих пяти частей и излагалась обычно риторическая теория.

1. Нахождение материала  – раздел, разработанный античной  риторикой (в первую очередь,  Гермагором и его продолжателями) с особенно тщательной мелочностью.  Отчасти именно поэтому Цицерон  в своих риторических сочинениях  останавливается на нем так  редко и неохотно. Это позволяет  нам указать здесь только основное  содержание этого раздела, не  входя в бесчисленные подробности.

Материал красноречия  прежде всего разделяется на две  большие категории: конкретные дела (causa, ὑπόθεσις ) и общие вопросы (quaestio, θέσις ). Всякое конкретное дело может быть сведено к общему вопросу посредством отвлечения от конкретных обстоятельств: места, времени, участников и т.д. Общие вопросы, к которым приходит таким образом оратор, могут быть двух родов: теоретические (quaestiones cognitionis, например: "природа или закон лежит в основе права?") и практические (quaestiones actionis, например: "к лицу ли мудрецу заниматься государственными делами?"); философы обычно имеют дело с теоретическими вопросами, ораторы – с практическими.

Основным предметом речи при разборе как теоретического, так и практического вопроса  является спорный пункт (controversia) –  то положение, которое утверждается одной стороной и отрицается другою. В зависимости от содержания спорного пункта предмет речи относится к  одной из нескольких категорий - статусов (status, στάσις ). Важнейших статусов три: статус установления (coniecturalis), статус определения (definitivus) и статус законности [с.19] (iudicialis). При статусе установления ставится вопрос, имел ли место поступок (an sit?): например, когда подсудимый, обвиняемый в убийстве, отрицает, что он совершил убийство. При статусе определения ставится вопрос, правильно ли определен поступок (quid sit?): например, обвиняемый признает факт убийства, но утверждает, что убийство было непреднамеренным. При статусе законности ставится вопрос, законен или противозаконен поступок (quale sit?): например, обвиняемый признает преднамеренность убийства, но оправдывает его тем, что убитый был врагом отечества. Вокруг этих трех основных статусов группируется целый ряд других, второстепенных или подчиненных им. Среди них выделяется нередко упоминаемая группа "статусов от закона": статус расхождения между буквой и смыслом закона (когда случай формально подходит под статью закона, а по сути – нет), статус двусмысленности (когда закон изложен так, что может толковаться двояко), статус противоречия (когда случай подпадает сразу под два несовместимых закона). В диалоге "Об ораторе" Цицерон подчиняет эту группу статусов статусу законности ("Об ораторе", II, 112), но такой взгляд не был общепринятым.

Вокруг спорного пункта сосредоточивалось  судебное разбирательство (disceptatio). Трактовка  спорного пункта обвинителем называлась обоснованием (ratio), обвиняемым – оправданием (firmamentum), их разногласие и было предметом  суда (iudicatio, κρινόμενον ). Средством утвердить свой взгляд на спорный пункт были доказательства (argumenta, πίστεις ). Доказательства делились на две категории: внешние и внутренние. Внешние доказательства (πίστεις ἄτεχνοι ) – это свидетельские показания, документы, признания, присяги, т.е. такие доказательства, которые вески сами по себе и на которые достаточно сослаться. Внутренние доказательства (πίστεις ἔντεχνοι ) – это доказательства логические, которые сами по себе не очевидны и которым нужно придать убедительности речью; они-то и считались главным достоянием оратора.

Логическое доказательство имеет две формы соответственно двум формам логического мышления: пример (индукция) и энтимема (дедукция). Источники логических доказательств именовались местами (loci, τόποι ); отыскание таковых было важнейшей частью учения о нахождении. Среди мест конкретного дела различались места, относящиеся к обстоятельствам (loci ante rem), и места, относящиеся к общему вопросу (loci in re, circa rem, post rem). Места первого рода производили доводы "от человека" ("человек такого происхождения не мог совершить убийство", "человек такого общественного положения не мог совершить убийство" и т.д. – об образе жизни, характере, возрасте, внешности, силе, воспитании, занятиях и пр.), "от побуждений" ("могла ли его побуждать к убийству зависть? ненависть? гнев? честолюбие? страх? алчность?" и т.д.), "от места действия", "от времени действия", "от способа действия", "от средств". Места второго рода разнились в зависимости от общих вопросов, лежащих в основе конкретного дела. Наиболее употребительными были три группы доводов: а) "от [с.20] определения", "от разделения", "от рода", "от вида", "от признака" и пр. ("если убийством называется то-то и то-то, то этот человек не совершал убийства", "если убийство может быть преднамеренным и непреднамеренным, то этот человек не совершил ни того, ни другого" и т.д.); б) "от сходства", "от различия", "от большего и меньшего" и пр. ("если бороться с врагом отечества похвально, то убить его тем более похвально", "если обвиняемый не поколебался убить врага-согражданина, то сколь отважнее будет он биться с врагами-чужеземцами!" и т.д.); в) "от причины", "от следствия", "от последовательности событий" и пр. ("обвиняемый совершил убийство из высоких побуждений, иначе он поспешил бы скрыться" и т.д.). Наравне с судебными речами на мельчайшие места дробились и совещательные и торжественные речи. Так, политическая речь должна была исходить из понятий о безопасности государства и о достоинстве государства; понятие о безопасности распадалось на понятия о силе и о хитрости, понятие о достоинстве – на понятия справедливости и почета; каждое из этих понятий в свою очередь распадалось на ряд мест.

Особое место в системе  нахождения занимали так называемые общие места (loci communes). По существу они  не были источниками доказательства, так как ничего не давали для логического  обоснования доводов обвинения  и оправдания; зато они служили  для эмоционального усиления уже  имеющихся доводов. Общих мест насчитывалось  около десятка: это были рассуждения  о необходимости чтить богов, законы, государство и заветы предков  и о том гибельном ущербе, который  грозит этим оплотам человеческого  общества в том случае, если обвиняемый не окажется осужденным (по мнению обвинителя) или оправданным (по мнению защитника). По отвлеченности своего содержания эти мотивы могли одинаково развиваться  в речах по любому поводу: отсюда их название.

2. Расположение материала  опиралось на твердую схему  строения речи, выработанную еще  во времена софистов. Речь разделялась  на четыре основных части: вступление (prooemium, exordium), изложение (narratio), разработка (tractatio), заключение (conclusio, peroratio). Впрочем,  часто из этих четырех частей  третью делили на две и вводили  две новые, так что у некоторых  теоретиков число частей речи  доходило до семи: вступление, изложение,  определение темы (propositio, с разделением  – partitio), доказательства (argumentatio, probatio, confirmatio), опровержение доказательств противника (refutatio, reprehensio), отступление (digressio) и заключение. Нарушения этой схемы были возможны, но редки.

Вступление к речи преследовало троякую цель: добиться от слушателей понимания дела, внимания и сочувствия. В зависимости от того, что из этих трех задач было важнее для  данного дела, вступление могло строиться  по-разному, и подчас оратор был вынужден завоевывать сочувствие публики  обходами и обиняками (ср. "Об ораторе", II, 198-201). Изложение содержало последовательный рассказ о предмете разбирательства в освещении говорящей стороны. Основными требованиями к изложению были: [с.21] ясность (привлечение всех необходимых подробностей), краткость (опущение всего, что не идет к делу) и правдоподобие (отсутствие внутренних противоречий). Определение темы разбирательства служит выводом из изложения и вступлением к системе доказательств: оно обычно сопровождалось разделением, т.е. предварительным перечнем вопросов, подлежащих дальнейшему рассмотрению; этот перечень должен помочь слушателю разобраться в последующих доказательствах. Доказательства представляют собой важнейшую часть речи: здесь и приходится применять с как можно большей легкостью весь громоздкий аппарат системы статусов и системы мест. Последовательность и группировка отдельных доводов всецело зависели от сущности конкретного дела и заранее не могли быть предопределены. Руководствоваться можно было лишь самым общим принципом: внешние доказательства должны предшествовать внутренним, самые сильные доводы должны быть сосредоточены в начале и конце рассуждения, более слабые – в середине. Тождественным образом строилось и опровержение доказательств противника. Здесь различалось несколько приемов: можно было опровергать доводы противника вместе или порознь, преуменьшая значение упомянутых противником обстоятельств или преувеличивая значение неупомянутых и т.п.; самые легкие опровержения ставились в начале, самые трудные – в конце. Отступление делалось обычно перед заключением или даже раньше – перед доказательствами; обычно оно представляло собой подробное описание, похвалу или порицание какого-нибудь предмета, связанного с основной темой речи (например, отступление о Сицилии в речи против Верреса, II, 312, сл.). Многие теоретики, впрочем, считали неуместным вводить отступление в ряд непременных частей речи и делать о нем твердые предписания; с этим соглашался и Цицерон. Наконец, заключение имело целью возбудить эмоциональное отношение слушателей и судей к разбираемому делу. Обычно это делалось в три приема: сперва для напоминания кратко суммировались основные положения уже сказанного, затем следовала амплификация – распространение и эмоциональное усиление этих положений с помощью общих мест, после этого – возбуждение сострадания или негодования, самая ответственная часть речи. При возбуждении страстей различались порывистые, бурные чувства ("пафос") и умеренные, мягкие чувства ("этос"); особую роль играли средства комического, которые позволяли шутками и насмешками уничтожить впечатление, произведенное речью противника. Однако разработка этой теории страстей по существу принадлежала этике, и в системе риторики она так и не нашла постоянного места.

3. Словесное выражение  речи, понятным образом, составляло  главную заботу оратора. Кроме  того, эта часть красноречия пользовалась  наибольшей популярностью оттого, что представляла интерес не  только для профессиональных  ораторов, но и для историков,  философов и других авторов  письменной прозы.

Словесное выражение должно было отвечать четырем главным требованиям: правильности (latinitas, ἐλληνισμός ), ясности [с.22] (plana elocutio, σαφήνεια ), уместности (decorum, πρέπον ), пышности (ornatus, κατασκευή ). Правильность означала верное соблюдение грамматических и лексических норм языка. Ясность означала употребление слов общепонятных в точных значениях и естественных сочетаниях. Уместность означала, что для каждого предмета следует употреблять соответствующий ему стиль, избегая низких выражений при высоких предметах и высоких – при низких. Пышность означала, что художественная речь должна отличаться от обыденной необычной благозвучностью и образностью; иногда это понятие подразделялось на два: величавость (gravitas) и приятность (suavitas). Речь без соблюдения правильности становилась варварской, без ясности – темной, без уместности – безвкусной, без пышности – голой. Эти четыре требования восходят к Феофрасту; стоики с их любовью к научной сухости добавляли к ним пятое – краткость, но это не нашло всеобщего признания. Были в ходу и другие категории, определявшие качества слога: сила (vis), внушительность (dignitas), возвышенность (sublimitas), блеск (splendidum), живость (vigor) и т.д., но все они играли подчиненную роль и во времена Цицерона еще не стали из образных выражений устойчивыми терминами: это произойдет лишь в эпоху империи.

Теория словесного выражения  делилась на три раздела: учение об отборе слов, учение о сочетании  слов и учение о фигурах.

При отборе слов речь шла, главным  образом, о мере пользования словами  малоупотребительными и редкими. Обычно выделялись три категории таких  слов – слова устарелые, слова  новообразованные и слова с переносным значением. Все они считались  законным достоянием оратора, при условии разумного и уместного их применения: основой речи должен незыблемо оставаться разговорный язык образованного общества (urbanitas). Использование слов диалектных или просторечных подвергалось гораздо более строгим ограничениям и в риторической теории даже почти не обсуждалось. Учение об отборе слов имело особенно большое значение для греческой риторики, где разница между диалектом аттических классиков-образцов и языков эллинистического времени была очень ощутительна; латинская риторика уделяла ему меньше внимания.

При сочетании слов обычно рассматривались, во-первых, благозвучное расположение слов, во-вторых, соразмерное  построение фраз, в-третьих, ритмическое  завершение фраз. Благозвучное расположение слов предполагает, например, чтобы  конец одного слова и начало следующего не образовывали зияния (столкновения гласных) или какофонии (столкновения труднопроизносимых согласных), не складывались в самостоятельное слово, чтобы  слова не тревожили слух назойливой аллитерацией (повторение одинаковых звуков), не слишком отступали от естественного порядка слов и  т.д. Соразмерное построение фраз сводилось  к комбинациям трех типов: короткой фразы – отрезка (incisum, κόμμα ), средней фразы – члена (membrum, κῶλον ) и длинной фразы – периода (περίοδος ; латинский перевод этого термина при Цицероне еще не установился, и наш автор обычно передает его нагромождением [с.23] синонимов: comprehensio, circumscriptio, ambitus verborum и т.п.: см., например, "Оратор", 204). Члены строились из отрезков, периоды – из членов; предельным объемом периода были четыре члена, из них последний немного длиннее предыдущих. Вопросом о синтаксических формах периода античные риторы почти не занимались. Зато чрезвычайное внимание обращалось на ритм периода, особенно в заключительных частях ("закруглениях"): здесь ритм должен был чувствоваться вполне отчетливо, никогда не достигая, однако, стихотворной правильности. Мерою ритма были те же стопы, что и в стихотворной метрике; чаще всего рекомендовались для заключения периода пеаны (стопы из трех кратких и одного долгого слога), дихореи (дважды повторенная стопа из долгого и краткого слога), кретики (долгий, краткий, долгий слог) и пр.

Использование фигур речи было главным средством достигнуть того ее качества, которое Феофраст назвал пышностью. Фигурами (σχήματα, "обороты", lumina "блестки": оба слова в эпоху Цицерона еще не потеряли образного значения и часто употреблялись не терминологически) могли называться все выражения, отступавшие от той неопределенной нормы, которая считалась разговорной естественностью. Понятно, что таких выражений можно было отыскать бесчисленное множество; и действительно, усердие теоретиков эллинистической риторики быстро нагромоздило огромное количество этих фигур, которые было очень легко назвать, труднее определить и еще труднее систематизировать. Так называемая "Риторика для Геренния", латинский риторический учебник неизвестного автора, составленный в годы молодости Цицерона, различает около семидесяти "фигур", причем в их число попадают и "период", и "свободоречие", и "наглядность", и другие неожиданные понятия. Не удивительно, что Цицерон с его отвращением к мелочному педантизму риторов всячески избегал касаться этого предмета, а если касался, то лишь в описательных выражениях и без всяких притязаний на полноту и точность. Лишь впоследствии, в эпоху империи, была создана сколько-нибудь приемлемая классификация фигур, но полное единообразие здесь никогда не было достигнуто. В возобладавшей системе утвердилось различение тропов и собственно фигур, а среди собственно фигур – фигур мысли и фигур слова. К тропам относятся отдельные слова, употребленные необычным образом, к фигурам – сочетания слов; если с изменением этих сочетаний слов меняется и смысл, то перед нами фигура мысли, если нет – перед нами фигура слова. К тропам относятся, например, метафора, метонимия, синекдоха, перифраза, гипербола; к фигурам мысли – риторический вопрос, восклицание, обращение; к фигурам слова – прибавление слов (повторение, анафора, градация и пр.), убавление слов (эллипс и пр.), созвучие (подобие корней слов, подобие окончаний слов, равносложный параллелизм и пр.), противоположение (антитеза) и т.д. Подробно останавливаться на этой классификации незачем: Цицерон если и знает ее, то не употребляет и почти демонстративно смешивает в своих перечислениях фигуры самых несхожих категорий.

[с.24] Чем усерднее заботился оратор об отборе слов, о сочетании слов и о фигурах, тем более возвышалась его речь над обыденной разговорной речью. Степень этой возвышенности определялась требованием уместности, т.е. соответствия предмету. Таких степеней различалось три: стиль высокий, средний и простой. Высокий стиль (genus grande, sublime) пользовался риторическими украшениями с наибольшей полнотой, простой стиль (genus tenue, subtile) с наибольшей скромностью, средний стиль (genus medium) занимал промежуточное положение и поначалу имел лишь отрицательное определение: "свободный от обеих крайностей"; потом для большей определенности его стали называть "гладким" или "цветистым" (floridum). Каждый стиль имел свою предосудительную крайность: высокий стиль мог перейти в напыщенный (inflatum, tumidum), средний – в вялый (dissolutum, sine nervis), простой – в сухой (aridum, siccum). Образцом высокого стиля считался Демосфен, среднего стиля – Деметрий Фалерский, простого стиля – Лисий. Зачатки учения о трех стилях восходят еще ко времени софистов, но Феофраст его не коснулся, и разработку оно получило лишь в эпоху эллинизма. Цицерон, как мы увидим, уделял ему особенное внимание. Учение о трех стилях образует естественный синтез и завершение трех разделов искусства словесного выражения: отбора слов, сочетания слов и использования фигур.