Цицерон и его античная риторика

Полтора года провел Цицерон  в глухой Киликии, приводя в порядок  налоги и воюя с горными разбойничьими  племенами. А когда в последних  числах 50 г. он вернулся в Италию, политическое положение в Риме уже совершенно переменилось. Юлий Цезарь, завоеватель  Галлии, с мощным войском стоял  на пороге Италии, требуя себе власти; страх перед общей угрозой  объединил против него аристократию во главе с сенатом и умеренную  демократию во главе с Помпеем; начиналась гражданская война, и обе стороны  рады были привлечь к себе лучшего  римского оратора. Казалось, выбор [с.31] Цицерона был предрешен: в союзе Помпея и сената ему вновь виделся образ долгожданного "согласия сословий" против грозящей тирании. Но и тут идеальные понятия Цицерона-философа сковали действия Цицерона-политика: гражданская война казалась ему таким гибельным ужасом, что он не хотел встать ни на чью сторону, пока не будут исчерпаны все средства примирения. Сперва он дожидается в Италии Цезаря и тщетно просит его не преследовать помпеянцев; потом он переправляется в Македонию к Помпею и убеждает его не отказываться от перемирия; разумеется, никто его не слушает. Скрепя сердце, он остается в лагере Помпея, хотя обреченность республиканцев ему ясна; но при первой вести о разгроме Помпея при Фарсале летом 48 г. он покидает Македонию и возвращается в Италию. В течение одиннадцати месяцев он живет в Брундизии, томясь неизвестностью своей судьбы. Наконец, в сентябре 47 г. через Брундизий проезжает победоносный Цезарь, ласково принимает Цицерона и позволяет ему вернуться в Рим.

С этих пор Цицерон живет  то в Риме, то в своих поместьях, усталый и глубоко подавленный. Форум для него закрыт: лишь изредка  он произносит перед Цезарем льстивые речи, заступаясь за своих друзей-республиканцев. Его красноречие больше не пользуется успехом: в Риме теперь царит новая  риторическая мода – аттицизм. Его  философия кажется уже устарелой: вместо скептицизма Филона теперь господствует эклектизм Антиоха. Его имущественные  дела в расстройстве: в гражданской  войне он потерял большое состояние. Его семейное счастье разрушено: в 46 г. он разводится с властной Теренцией, с которой прожил тридцать лет, вскоре женится на молодой богатой наследнице Публилии, но через несколько месяцев разводится и с ней. В начале 45 г. умирает Туллия, любимая дочь Цицерона; этот удар окончательно надламывает его душу. Теперь Цицерон живет в полном уединении, целиком отдавшись литературной работе и общаясь лишь с немногими друзьями.

Имена этих друзей то и дело появляются на страницах сочинений  Цицерона. Прежде всего, это Аттик, самый  близкий друг и многолетний советник Цицерона, римский всадник, один из самых богатых людей в Риме, смолоду отказавшийся от всякого  участия в политике и умевший  быть общим другом и ничьим врагом; он неизменно был первым издателем  сочинений Цицерона, и сам занимался  литературой как историк-любитель. Далее, это Квинт Цицерон, младший  брат оратора и зять Аттика, человек  легкомысленный и необузданно буйный, хороший офицер и плохой поэт, немного  завидовавший брату и впоследствии погибший вместе с ним. Ему Цицерон  посвятил свой диалог "Об ораторе". Далее, это Теренций Варрон, семидесятилетний старик, один из ученейших людей  Рима, автор бесчисленных сочинений  по всем отраслям знаний, желанный собеседник Цицерона в философских спорах; преклонный возраст не помешал ему незадолго  до этого деятельно сражаться  в Испании за Помпея против Цезаря. Далее, это Сервий Сульпиций Руф, друг молодости Цицерона, знаменитый юрист, впервые внесший в казуистику римского права систематизирующий  дух греческой философии; [с.32] сохранилось его проникновенное письмо к Цицерону с утешением на смерть Туллии, присланное из Греции, где в эту пору он был наместником. Наконец, это Марк Юний Брут, будущий убийца Цезаря, самый младший и самый нежно любимый из друзей Цицерона: потомок древнейшего римского рода, получивший лучшее образование, философ, аскет, человек неоспоримой добродетели, твердой мысли и железной воли, он внушал уважение и друзьям и врагам, а особенно Цицерону, умевшему ценить в людях решительность и мужество, которых так недоставало ему самому. В гражданской войне Брут сражался на стороне Помпея, после Фарсала перешел к Цезарю, пользовался его глубочайшим доверием, но в душе твердо сохранял верность республиканским идеалам; и старые республиканцы, тайные враги Цезаря, с Цицероном во главе, мечтая о восстановлении республики, возлагали на Брута свои лучшие надежды. Бруту Цицерон посвятил большую часть своих сочинений последних лет, в том числе диалог "Брут" и трактат "Оратор".

"Брут" и "Оратор" появились в 46 г., это была попытка  Цицерона оправдать свою манеру  красноречия перед молодыми критически  настроенными ораторами. К этому  же времени относится заметка  "О наилучшем роде ораторов" (предисловие к переводу двух  речей Демосфена и Эсхина) и,  по-видимому, маленький учебник в  вопросах и ответах "Ораторские  разделения". Однако основная  масса теоретических сочинений  Цицерона падает на 45-44 гг.: в марте  45 г., тотчас после смерти Туллии, Цицерон пишет обращенное к  самому себе философское "Утешение", за ним следует диалог "Гортензий"  – как бы вступление и побуждение  к философским занятиям, а затем  – целая серия философских  трактатов и диалогов: "Академики", "О высшем благе и крайнем  зле", "Тускуланские беседы", "О природе богов", "О предвидении", "О судьбе", "О старости", "О дружбе", "О славе", "Об  обязанностях". Все эти произведения  были созданы меньше, чем за  два года, писались они с необычайной  быстротой. "Все это не требует  труда: от меня нужны лишь  слова, а слов у меня вдоволь", – писал Цицерон Аттику ("К  Аттику", XII, 52, 3), объясняя эту легкость  тем, что он лишь перерабатывает  сочинения греков. Это не совсем  так: действительно, все философские  взгляды Цицерона заимствованы  из греческих учений, но выбор  и сочетание элементов его  философской системы индивидуальны  и своеобразны. В вопросах теоретической  философии Цицерон – скептик,  и держится того из академических  учений, которое в годы его  молодости проповедовал Филон:  критериев истинности познания  для него нет, бытие божества  недоказуемо, рока не существует, и человеческая воля свободна. В вопросах практической философии  Цицерон – стоик: его этика  строится на основании представления  о природе, руководимой разумом, и о четырех добродетелях души (мудрость, справедливость, мужество, умеренность), диктующих человеку его нравственный долг, исполнение которого дает счастье. Эта философия самосовершенствования была теперь для Цицерона утешением в его сознательном и безнадежном отречении от общественной жизни

[с.33] В марте 44 г., когда Цицерон работал над второй книгой трактата "О предвидении", в Риме под кинжалами заговорщиков погиб Юлий Цезарь. Мгновенно государство очутилось вновь на пороге гражданской войны. Вначале была еще надежда, что все обойдется мирно, как обошлось когда-то после отречения Суллы; но достичь мира не удалось. Консул Антоний, мечтая о диктатуре, собирал войска, чтобы мстить за Цезаря; приемный сын Цезаря, девятнадцатилетний Октавиан, собирал войска, чтобы защищать сенат; Брут отправился на Восток, чтобы закрепить сенатскую власть над провинциями. Цицерон не принимал участия в этих событиях, он видел, что политические счеты будут сводиться уже не речами, а оружием и что ему здесь более нет места. В июле он решает покинуть Италию и уехать в Грецию, где учился в это время сын его Марк; в дороге он отвлекается от горьких мыслей, сочиняя по просьбе одного из друзей "Топику", маленькое пособие по риторике. Но на половине пути в одной из гаваней южной Италии он повстречал Брута, задержавшегося в пути на Восток; и несколько часов их беседы произвели в душе Цицерона последний переворот. Он отказался от поездки, отказался от философского уединения, вернулся в Рим и с мужеством отчаянья бросился в борьбу за спасение республики. Теперь он – признанный вождь сената и республиканцев: осенью, зимой и весной 44-43 гг. он произносит перед сенатом и народом четырнадцать речей, которые сам называет "Филиппиками" в память о знаменитых речах Демосфена; в них он клеймит Антония и превозносит республику и Октавиана. Последняя филиппика была произнесена в апреле 43 г., это было торжественное славословие первой победе сенатских войск над Антонием при Мутине; а через полгода после этой победы наступило окончательное поражение. Побежденный Антоний и победитель Октавиан вступили в союз и двинули войска на Рим; беззащитный сенат признал за ними высшую власть; политические враги новых правителей были объявлены вне закона и обречены на казнь; одним из первых в перечне жертв был Цицерон. Цицерон пытался бежать, но безуспешно. В ночь с 6 на 7 декабря 43 г. он был настигнут и убит на своей формийской вилле. Ему отрубили голову и руки и отнесли их Антонию; Антоний приказал пригвоздить их на форуме перед той трибуной, с которой Цицерон так часто выступал. "И больше народу приходило посмотреть на мертвого, чем когда-то – послушать живого", – говорит историк Аппиан¹.

IV

Если разделить теоретические  сочинения Цицерона на несколько  циклов, как это часто делается, то диалог "Об ораторе" окажется принадлежащим  одновременно к двум циклам: во-первых, к риторической трилогии "Об ораторе" – "Брут" – "Оратор", во-вторых, к [с.34] политической трилогии "Об ораторе" – "О государстве" – "О законах". Перед читателем "Об ораторе" обычно выступает в составе риторической трилогии, но связь этого сочинения с политическими произведениями Цицерона едва ли не столь же важна. Три книги "Об ораторе" писались в 55 г. до н.э. – это был один из самых тревожных годов своего времени, когда форум бушевал схватками Клодия и Милона, консулы три месяца не могли вступить в должность, и только личное вмешательство Помпея и Красса навело к концу года порядок в государстве. Цицерона в его уединении на путеоланской вилле эти события не могли не наводить на горькие раздумья. В 54 г., тотчас по окончании "Об ораторе", Цицерон приступает к работе над сочинением "О государстве". Нет никакого сомнения, что основные мысли этого сочинения созревали в голове Цицерона уже тогда, когда он писал "Об ораторе". Больше того, только в общей связи этих мыслей можно вполне понять возникновение и облик диалога "Об ораторе".

В основе политической теории Цицерона, как она развернута в  сочинении "О государстве", лежит  широко известное учение греческой  философии о том, что существуют три формы правления – монархия, аристократия и демократия, – но лучшей является форма, смешанная из всех этих трех элементов, так как  она более всего соответствует  принципу справедливости, на котором  зиждется государство, и так как  она более всего осуществляет идеал "согласия сословий".

Для Цицерона эта идеальная  смешанная форма не является беспочвенной утопией: по его мнению, она нашла  свое воплощение в римском государственном  строе, каков он был накануне гражданских  войн, в век Катона и Сципиона. Гражданские войны поколебали его  единство, и в Риме возникло словно два борющихся государства в государстве. Чтобы преодолеть этот кризис и восстановить общественное равновесие и справедливость, Риму нужны новые люди, новые вожди – такие, для которых интересы государства выше интересов партии, которые знают, что такое общее благо и высшая справедливость, видят пути к их достижению и умеют повести за собой по этим путям народ. "Первый человек в государстве" (princeps rei publicae), "правитель" (rector), "умиротворитель" (moderator), "блюститель и попечитель государства" (tutor et curator rei publicae) – так называет Цицерон такого идеального вождя. Этот вождь объединяет в себе теоретика и практика, философа и политика, он не только сознает цель, но и владеет средствами для выполнения своей миссии. А из этих средств самое могущественное и важное – красноречие. От V книги трактата "О государстве", где Цицерон рисовал портрет этого идеального вождя, до нас дошли ничтожные отрывки, но и среди них тема красноречия возникает несколько раз. "В своем "Государстве" Туллий говорит, что правитель государства должен быть мужем великим и ученейшим, соединяя в себе и мудрость, и справедливость, и умеренность, и красноречие, плавный бег которого позволил бы ему изъяснить свои сокровенные мысли, чтобы возглавить народ", – говорится в одном из этих отрывков (V, 1, 2). В другом отрывке речь идет о [с.35] сладостной речи мифического царя Менелая (V, 9, 11); в третьем звучит предупреждение, что речь оратора должна служить только высоким и благородным целям, и что обольщать судей красноречием столь же позорно, как и подкупать их деньгами (там же; ср. "Об ораторе", III, 55).

Легко заметить, что, возвращаясь  к политическому идеалу времен Сципиона и Катона, Цицерон возвращается и  к риторическому идеалу той же поры – его оратор не кто иной, как vir bonus dicendi peritus, для него красноречие  имеет цену только в сочетании  с политической благонадежностью, а  само по себе оно есть опасное оружие, одинаково готовое служить добру  и злу. Когда между благонадежностью и красноречием происходит разрыв, это всегда оказывается пагубно для государства: таково демагогическое красноречие вождей демократов, Тиберия Гракха в старшем поколении или Сульпиция Руфа в младшем; оба были замечательными ораторами, но оба погубили в конце концов и себя, и республику.

Но не только в римском  прошлом, а и дальше в глубине  истории, в греческом прошлом  усматривал Цицерон прообразы своего идеального философа-политика: это  Перикл, ученик Анаксагора, Алкивиад и  Критий, ученики Сократа, Дион и Демосфен, ученики Платона, Тимофей, ученик Исократа ("Об ораторе", III, 138-139)... Иными словами, идеал Цицерона оказывается перенесенным в новую эпоху древним идеалом "общественного человека", ἀνὴρ πολιτικός. Поэтому естественно, что и мысли теоретиков этого идеала, греческих софистов, оказываются близки Цицерону: он открыто восхваляет Гиппия, Горгия и других мудрецов, которые знали все и умели говорить обо всем, а историческое поражение этих мудрецов в споре с Сократом объясняет только тем, что презиравший красноречие Сократ сам был красноречив намного больше, чем его соперники ("Об ораторе", II, 126-130). Более того, Цицерон оплакивает это поражение софистов, так как оно разъединило философию и красноречие, теорию и практику, и из общего источника они потекли в разные стороны, как реки с Апеннин ("Об ораторе", III, 56-73). Возвращение к этому единому источнику государственной мудрости греческих и римских вождей Цицерон считает залогом общего блага.

В своем отношении к  софистам и их идеалу человека Цицерон  неизбежно вставал в оппозицию  всем греческим философским школам, так как все они в конечном счете вели начало от Сократа, врага софистов. Но хотя Цицерон был усердным учеником философов и причислял себя к школе Платона, величайшего из сократиков, такое противоречие его не смущало. Он был слишком далек от больших философских проблем классической древности, и многое в разногласиях философских эпох и школ казалось ему спором о словах при единомыслии по существу. А если так, то почему не взять лучшее от каждого направления и не соединить все взятое в общем синтезе? Правда, Платон в "Горгии" самым сокрушительным образом ниспровергал софистическую риторику; но ведь тот же Платон в "Федре" сам предлагал блестящий образец такой же философской [с.36] риторики! И Цицерон стремится совместить Платона с софистами, Аристотеля с Исократом, глубину с широтой, созерцательность с действенностью.

Эклектик в философии, он остается эклектиком и в риторике. Это не было его индивидуальной чертой, это было духом времени: один из учителей Цицерона, академик Антиох Аскалонский, посвятил всю свою жизнь попытке  примирить и объединить три основные философские школы, академиков, перипатетиков  и стоиков, положив в основу пункты их согласия и сведя к спору  из-за слов пункты их разногласия. Поэтому, между прочим, так трудно определить прямые источники риторической системы  трактата "Об ораторе": несомненно, здесь присутствуют и мысли Филона, и мысли Антиоха, но в какой  мере – сказать невозможно. Зато с уверенностью можно сказать, что  главным и определяющим в замысле  и написании трактата был теоретический  и практический опыт самого Цицерона.

В эклектике взглядов Цицерона политика занимала особое место. Мы уже  говорили, что в теоретической  философии Цицерон был скептик, воздерживавшийся от всякого суждения об истине, а в практической философии  – стоик, неукоснительно следующий  нравственному долгу. В политике эти два принципа сталкивались: как  теоретик, Цицерон не мог не признавать, что политические взгляды Гракхов  или Клодия имеют такое же право  на существование, как и его собственные, но как практик он не мог не восставать против них в твердом сознании своего нравственного долга –  борьбы с анархией. Для того чтобы  пойти на это, он был должен убедить  не только других, но и себя, что его  собственный взгляд на вещи если не истиннее, то вероятнее, чем взгляд его политических противников; а  средством такого убеждения было красноречие. В той системе философского скептицизма, какую Цицерон воспринял  от Филона, истинность была заменена вероятностью, факты – мнениями, доказательность  – убедительностью. Таким образом, из всех возможных мнений истинно  то, которое красноречивее изложено; таким образом, красноречие есть не только средство изложения уже  достигнутых истин, но и средство достижения еще сомнительных истин. Учение Платона выше учения стоиков  главным образом потому, что Платон изложил свою метафизику с божественным красноречием, а стоики свою – небрежно, холодно и сухо. Более того, всякий оратор, знакомый с философией, сможет изложить философское учение более  убедительно, а следовательно, и более истинно, чем философ, незнакомый с красноречием ("Об ораторе", I, 67; III, 78). Таковы, по-видимому, выводы, которые сделал римский оратор Цицерон из уроков греческого философа Филона Ларисского. Красноречие – вершина науки, как бы утверждает Цицерон; в мире скепсиса, где все истины науки относительны, одни истины красноречия абсолютны, ибо они убедительны. В этом – высшая гордость оратора.