Обман и иллюзии в человеческой жизни, как мужчины и женщины ведут себя в ситуации обмана

 

В) Имитация  эмоций.

 

  Первые  признаки притворного выражения эмоций, являющегося формой эмоционально-экспрессивного обмана, проявляются приблизительно в трехлетнем  возрасте, например, когда дошкольник преувеличивает болезненность пустяковой царапины с целью привлечь к себе родительское внимание. К моменту  достижения периода среднего детства ребенок уже может с видом знатока рассказывать, как надо скрывать свой страх, столкнувшись с забиякой, или делать вид, что ты счастлив, когда бабушка в очередной раз дарит тебе на день рождения носки. Дети легко могут понять, кто пострадает в том случае, если они выразят свои истинные эмоции: сам ребенок или его собеседник (в частности, чьи чувства они заденут, если откровенно выразят свои). Интересно, что дети рассматривают как основную причину для выражения эмоций их интенсивность, несмотря на возможные социальные последствия и социальный риск, что обусловлено их ощущением неконтролируемости сильных эмоций.

 

Г) Самообман.

 

  Феномену детского самообмана посвящено относительно небольшое количество эмпирических исследований, хотя литература, рассматривающая самообман у взрослых, значительно обширнее. Подростки явно способны на самообман, однако то, каким образом самообман проявляет себя в ранний и средний периоды детства, менее очевидно.   Клинические данные свидетельствуют о том, что основные типы защитных механизмов, широко используемых детьми(таких как подавление, отрицание и регрессия), могут также функционировать и в качестве стратегий самообмана. Так, например. Семилетний ребенок, хорошо понимающий, что если некто умер, снова ожить он уже не может, способен испытывать ужас при закапывании своего мертвого хомяка, боясь что тот «задохнется» под землей. Как и у взрослых, самообман часто становиться слугой несбыточным мечтам и может проявляться в отрицании очевидного.

  Однако самообман у детей может иметь и другую функцию, помогая справиться с очень болезненными и гнетущими ситуациями или избежать стыда и унижения. Например, для детей, чьи родители походят стадию развода, очень характерно отрицать, что в семье твориться что-то «неладное», или утверждать, что папа просто уезжает в командировку, несмотря на попытки обоих родителей ясно дать ребенку понять, что происходит на самом деле.

 

Д) Манипуляции.

 

  Манипулятивные стратегии, используемые детьми, чтобы контролировать поведение других по отношению к ним, также представляют собой вариацию на тему обмана. В частности, один из организаторов эксперимента (Саарни) проводил терапевтическую работу с пятилетней клиенткой, пытаясь помочь ребенку более адаптивно справиться с  показной тревогой, вызванной возможностью разлучиться с матерью. До последнего замужества своей матери Сюзанне часто позволялось спать вместе с мамой. После того как девочка лишилась этой возможности, у нее начались ужасные кошмары, в которых огромные окровавленные руки протягивались сквозь щели в дверях шкафа, разумеется, прямо к ней. Ее реакция выражалась в том, что она с криком выбегала в коридор, бросалась на пол перед дверьми родительской спальней и прижималась ртом к щели под дверью. Затем она пускалась в двухчасовые причитания по поводу того, как она любит свою маму и не может оставаться одна без нее, как она испугалась, какая мать плохая, что не заботиться о ней, и так далее(об отчиме в своих жалобах она вообще не упоминала).

  Мать уже пыталась прибегать к различным формам возможного вмешательства, прежде чем записала дочь на прием  к психотерапевту. На первом же сеансе, во время которого терапевт использовал вместе с Сюзанной карандаши, краски и глину, девочка призналась, что она придумывала свои кошмары, точно также как она может придумать ужасную картинку и изобразить ее на бумаге. На тот момент, принимая во внимание прагматические соображения и отсутствие у родителей медицинской страховки, было принято следующее терапевтическое решение, оказавшееся эффективным: рекомендовано купить девочке домашнее животное, с которым она могла бы спать вместе. Почти сразу же был куплен маленький кролик, и буквально в ту же ночь притворные кошмары и причитания под дверью прекратились и больше не возобновлялись, потому что, как сказала Сюзанна: «Я не хотела будить зайчика».   Таким образом, после того как преимущества, которых ребенок хотел добиться (или потери, которых он хотел избежать), перестали быть актуальными или получили удовлетворительную замену, специфическая манипулятивная стратегия перестала использоваться.

 

Е) Самооправдания.

 

  Процесс, посредством которого дети обучаются находить оправдание своим действиям, что является широко распространенным в американской культуре типом «белой лжи», также недостаточно исследован. Наиболее серьезное исследование было проведено Вейнером и Хенделем установившими, что в своих самооправданиях дети чаще всего указывают на неконтролируемые события как на причину, по которой они не смогли придти поиграть с другим ребенком, хотя заранее договаривались (ситуация, равносильная для детей социальному отвержению). Так, в числе типичных неконтролируемых событий дети школьного возраста обычно ссылались на то, что они заболели или что мать не отпустила их играть, вместо того чтобы ответить, что они предпочли заняться чем-то другим или что им  перестало быть интересно играть с собеседником.

  Общий  вывод, который мы можем сделать о субпаттернах обмана, формируемых под воздействием возрастной группы, состоит в том, что эти субпаттерны отличаются между собой степенью стратегической  изощренности. Маленькие дети способны на ложь; они могут скрывать свои истинные эмоции, манипулировать, находить самооправдания, строить иллюзии по поводу себя и даже обманывать самих себя. Тот факт, что даже очень маленькие дети способны на ложь с целью избежать наказания, позволяет говорить о том, что способность к обману, вероятно, представляет собой универсальное для всех культур явление.

 

 

 

 

 

 

 

4.2. Социальные роли: гендерные влияния.

 

  Статья Де Пауло, Эпштейн и Уайер, представляет собой образец исследования, в котором дается обзор типичных гендерных различий, касающихся форм обмана, принятых в нашей культуре. Описываемый паттерн, как правило, характерен для лжи. Совершаемой женщинами и состоящей  в фокусировании на чувствах других, наведении «позитивного глянца» на события  либо в притворном принижении себя, чтобы польстить, тщеславию другого человека. Мужская ложь более эгоцентрична; порой мужчины притворяются более недовольными и рассерженными, чем есть на самом деле, чтобы заставить людей вести себя так, как они хотят.

  Женщины также более склонны «не замечать» обмана, совершаемого другими как будто они, не хотят нарушать спокойствия (своего собственного или спокойствия своих отношений)  разоблачением лжи; таки образом, в их поведении более вероятна возможность самообмана. Мужчины более склонны противостоять лжи или, по крайней мере, привлекать внимание людей к выдающим ложь признакам, а также подозревать других в том, что те пытаются их обмануть.

  Гендерные влияния на характер лжи также были продемонстрированы в исследовании, проведенном британским социологом Аннетт Лоусон, которая проанализировала  половые различия, касающиеся супружеской неверности, и, в частности, то, кто кому первым говорит об измене. Лоусон исследовала межличностную динамику обмана, рассматривая то, как супруги либо объявляют, либо скрывают свои внебрачные похождения; отражением этой динамики является следующий фрагмент из язвительного комментария, сделанного одной из участниц  исследований:

  Я заставила его поклясться, что он никогда не будет говорить мне ничего, кроме правды. Я обещала ему, что никогда не буду  сердиться на то, что он скажет. Неважно, как это будет невыносимо, как больно, как жестоко. Как он мог подумать, что я действительно хотела, чтобы он так поступал?

  Женщина, слова которой были процитированы, не может поверить, что ее муж действительно не будет лгать ей, чтобы пощадить ее чувства или навести глянец благополучных отношений, скрывая свою неверность. Однако эта цитата примечательна еще и тем, что указывает на факт, который Лоусон пытается подтвердить документально, и состоящий в том, что в последние годы именно мужья чаще «исповедуются» в своей супружеской неверности, чем жены. Лоусон приводит простой и разумный аргумент, объясняющий, почему мужчины признаются,  а женщины – нет, и участники исследований, по сути, говорят то же самое: «Женщины могут потерять значительно больше, если они признаются в неверности, чем мужчины». История нашей культуры подтверждает это качественное различие; в еще не столь отдаленные времена  женщина могла бы быть убита своим мужем, если бы он узнал о ее неверности, тогда как мужьям супружеская неверность часто прощалась.

  Интересно, что Лоусон указывает также на половые различия, касающиеся самого характера внебрачных связей, обнаруживающихся в результате признания друг другу в неверности. Мужчины, как правило, не склонны рассказывать о своих партнершах на одну ночь или о  коротких романах (длящихся менее шести месяцев), зато они в большей степени готовы сообщить о своих более серьезных и длительных связях; иными словами, о тех, которые могут в наибольшей степени угрожать семейному благополучию с точки зрения близости между супругами и, на определенном уровне, привязанности к своей любовнице.   Женщины же, напротив, не склонны раскрывать своих серьезных и длительных связей. Однако тот факт, что они обманывают своих мужей, беспокоит их, тогда как мужья менее обеспокоены своим обманом. Средством избавиться от дискомфорта для женщин, как правило, становиться прекращение  либо связи, либо брачных отношений. На материале работы Де Пауло и ее коллег, а также исследований Лоусон, посвященных супружеской измене, можно четко выделить паттерн, характерный для женского обмана, прежде всего связанный с эмоциями, которые женщина испытывает в настоящий момент, будь то забота о чувствах других людей или защита собственных эмоциональных вложений. Мужской обман представляется более ориентированным на задачу, более функциональным. Это не означает, что женщины обязательно стыдятся своего обмана сильнее, чем мужчины; скорее, мы склонны подозревать, что эмоциональные последствия обмана различаются для мужчин и для женщин в зависимости от характера участвующих в ситуации межличностных отношений, а также в зависимости от того, испытывают ли ее участники чувство стыда или вины.                               

  Удивительно, но было проведено лишь  относительно небольшое количество эмпирических исследований, посвященных гендерно-обусловленным различиям в характере эмоций, связанных с обманом, хотя, обсуждая тему стыда, указывает на одно из таких  возможных различий. Женщины более склонны, чем мужчины, обвинять себя в своем обмане. Женщина скорее скажет: «Я солгала, я плохая», тогда как мужчина скорее скажет: «Я не лгал, это было отчасти правдой» или «Я солгал, но она меня вынудила меня это сделать». В любом случае женщины более склонны оценивать себя в целом, тогда как мужчины оценивают лишь свои действия. В следствии этого женщины чаще испытывают чувство стыда («Я плохая»), тогда как мужчины скорее будут чувствовать вину или сожаление («Я поступил плохо»).

 

 

4.3. Обман в  незападных культурах.

 

  Опишем некоторые примеры обмана в ряде незападных, а также неиндустриальных культур, пытаясь еще раз подчеркнуть вездесущий характер обмана в человеческом опыте. В ходе дискуссий с антропологами Сью Паркер и Томом Розином был отмечен тот факт, что когда обман имеет место в относительно примитивных сообществах, он преимущественно касается вопросов агрессии и власти, доступа к пище и товарам, выбора желанных партнеров; кроме того, что интересно, во взаимодействиях между мужчинами и женщинами обман часто касается того, что можно назвать «гендерным знанием» (например, женщины порой скрывают от мужчин или отрицают свои знания контрацептивных стратегий, тогда как мужчины могут скрывать от женщин факты, касающиеся стратегий охоты или религиозных ритуалов). Собеседники также отметили, что сами антропологи  часто оказываются жертвами преднамеренной дезинформации, чем, вероятно, объясняются различные расхождения в их описаниях некоторых культурных практик; в частности, Пассэн установил, что его информатор лгал ему в ответах на вопросы, касающиеся колдовских практик и телесных наказаний своих детей. В качестве примера обмана, связанного с вопросами агрессии и власти, можно привести комментарии Эйбл-Эйбесфелдта, описывающие, как индейцы племени вайка, живущие в верховьях Ориноко, устраивают притворные драки, когда жители одной деревни навещают другую. Эти притворные драки между обитателями дружественных деревень служат для разрядки потенциальных конфликтов и угроз, позволяя избежать серьезных увечий и ущерба. Приводя членов своей семьи в другую деревню, индейцы также демонстрируют друг другу свои дружественные намерения, но иногда такая тактика оказывается уловкой, и деревня все равно подвергается нападению.

Обман, касающийся материальной собственности, запасов продовольствия и даже наличия в семье детей, нередко имеющий место в таких культурах, связан с чувством зависти.   Проявление зависти в сельских культурах изучались Фостером, выдвинувшим предположение, что в характеризующихся  дефицитом продуктов культурах, где явно или неявно принято рассматривать друг друга с «экономической» точки зрения, люди склонны контролировать, подавлять или отрицать свое собственное чувство зависти, а также пытаться уберечь себя от проявлений зависти со стороны других, будь то зависть к их материальному благополучию или к преимуществу, состоящему в наличии детей. Люди пытаются уберечь себя от «дурного глаза» - символа зависти в ряде культур, утаивая материальные ценности, являющиеся предметом вожделения окружающих, которые могут позариться на них, или, по словам индейца племени аритама из Колумбии: «Лучшее профилактическое средство, к которому может прибегнуть человек…состоит в том, чтобы самому не показывать своей зависти, притворяясь нищим, больным или попавшим в беду».Фостер также предлагает интересное объяснение того, почему комплименты заставляют людей испытывать неприятные чувства: они могут заставить нас осознать, что другие нам завидуют и испытывают враждебность к нашему везению. Вызывая зависть, мы рискуем тем, что окружающие захотят подорвать наше благополучие или завладеть нашей собственностью. Поэтому во многих самых разнообразных культурах, отвечая на комплименты, люди часто отрицают или принижают их обоснованность.

  Подавление или отрицание чувства зависти к другим в изученных Фостером сельских культурах, как правило, принимает форму сетований на невезение и судьбу или проклятий в адрес различных божеств и ведьм, повинным в сложившемся жалком положении, вместо признания своего чувства зависти к благополучию других, что заставило бы человека признать свой низкий статус или униженность. Как отмечает Фостер, гораздо легче смириться с тем, что будет названо «жестоким ударом» судьбы (или неких озлобившихся на него духов), чем признать, что лишения или неудачи являются результатом собственных недостатков.

  С одной стороны, существуют значительные различия в поведенческих проявлениях обмана как в пределах западных, так и незападных культур; с другой – существуют также и общераспространенные паттерны. Обман по поводу тайных любовных связей, защита своего «добра» путем введения завистника в заблуждение, притворные эмоции являются, по-видимому, наиболее часто встречаемыми типами обмана. Однако вынуждены ограничить наше обобщение, сделав оговорку о том, что, насколько известно, метаанализ кросс-культурных данных, касающихся обмана, еще никем не проводился. И все же, как свидетельствует Митчелл, даже человекообразные обезьяны способны лгать, кроме того, достоверно известно, что многие другие виды животных способны менять окраску или иным способом вводить врагов в заблуждение. Таким образом, притворный внешний вид  и обман в различных своих проявлениях нетрудно встретить в любом сообществе.

 

 

 

4.4. Ложь, оборачивающаяся  во вред лжецу.

 

  Здесь мы рассмотрим две дезадаптивные формы обмана: симуляцию и чрезмерно преувеличенное эмоциональное притворство.

 

А)Симуляция.

 

  Всем когда-либо доводилось притворяться больными. Чрезмерно усталыми или слишком удрученными горем, чтобы уклониться от своих обязательств. Предполагаю, что большинству людей также доводилось испытывать следующее: ситуация становиться намного более  эмоционально управляемой, если вам удается ее избежать или отложить попытки разрешить ее до тех, пока вы не начнете чувствовать себя более адекватно. Мы не считаем, что такие эпизодические случаи неспособны справиться с ситуацией представляют собой однозначно дезадаптивные формы поведения;  фактически, они обеспечивают нам столь необходимую передышку, как, например, в случае, когда человек звонит на работу, говоря, что заболел, однако легко готов признать, что ему нужен отгул, чтобы обрести душевное равновесие. Однако подобного рода симуляция приобретает дезадаптивный характер, когда она становиться хронической  и превращается в стиль жизни, направленный на избегание, или когда используется в качестве лжи, позволяющей уклониться от ответственности за различные проступки.