Нематериальные блага как объекты гражданских прав

Несмотря на интерес, вызываемый названными концепциями, представляется, что более правильной является позиция, в соответствии с которой право на жизнь включает в себя право на сохранение жизни и право на распоряжение ею, которые, в свою очередь, проявляются в конкретных правомочиях. Например, в случае заболеваний или увечий реализация права на сохранение жизни во многом зависит от возможности получения гражданами информации о состоянии их здоровья, необходимой для принятия решения о медикаментозном вмешательстве всех уровней и форм. Это право в советский период не предусматривалось, поэтому вопрос о целесообразности предоставления гражданину информации о состоянии его здоровья, диагнозе и перспективах лечения решался врачом по собственному усмотрению, причем превалировала позиция, в соответствии с которой следовало скрывать от пациента неблагоприятный прогноз.

В настоящий  момент в ст. 31 Основ законодательства об охране здоровья установлено, что  каждый имеет право получить в  доступной для него форме информацию о состоянии его здоровья, перспективах лечения и о прогнозе развития заболевания, но в данной норме имеется важная оговорка: «Информация о состоянии здоровья не может быть предоставлена гражданину помимо его воли». Учитывая, что не каждый захочет узнать истинное положение дел, законодатель возложил на лечащего врача весьма тяжелую ответственность, требуя от него, во-первых, выяснить у больного, «желает ли он получить истинную информацию о состоянии его здоровья», и в зависимости от полученного ответа либо успокоить пациента вымышленным диагнозом, либо сообщить ему правду относительно выявленного заболевания и неблагоприятного прогноза. По этому поводу в специальной литературе отмечалось, что пределы информированности больных не могут быть регламентированы правом, но граничат с ним, причем нередко этико-деонтологический аспект информированности российских пациентов входит в противоречие с международными нормами, которые не ограничивают предоставляемую больным информацию при соблюдении деликатности и такта при ее подаче⁶⁰.

Особую остроту  и сложность этот вопрос приобретает  при необходимости применения тех или иных форм медикаментозного вмешательства. В настоящее время информированное согласие гражданина требуется только в случаях назначения хирургических операций или проведения сложных диагностических исследований. Между тем необходимость предварительного письменного согласия гражданина следует распространить на все случаи медицинского вмешательства, которое, по концепции Всемирной организации здравоохранения, представляет собой «любое обследование, лечение или иное действие, преследующее профилактическую, лечебную или реабилитационную цель, выполняемое врачом или иным производителем медицинских услуг»⁶¹. Необходимость такого решения обусловлена тем, что любое вмешательство в организм способно вызвать непредсказуемые последствия, в том числе и необратимые изменения к худшему. На практике встречаются случаи, когда безобидное медицинское вмешательство приводит к весьма тяжелым последствиям: внутривенная инъекция - к инфицированию СПИДом, детская прививка - к параличу и т.д. Даже неправильно произведенная перевязка может привести к непоправимым осложнениям: так, например, в одной из районных больниц у новорожденного ребенка в результате слишком тугого затягивания бинтом левой руки произошло омертвение пальцев с их последующей ампутацией⁶².

Право на сохранение жизни неразрывно связано с правом на распоряжение ею. Эта проблема, синтезирующая в единое целое юридические, философские, религиозные, медицинские, социальные и иные факторы, имеет огромное практическое значение, так как, по данным Всемирной организации здравоохранения, в мире ежегодно совершается более 500 тыс. самоубийств и 7 миллионов попыток самоубийства (в России - 70 тыс. и 300 тыс. соответственно), причем суицид распространен среди всех слоев населения и всех возрастных групп, включая детей⁶³. В связи с этим неизбежно встает вопрос: имеет ли человек, право на жизнь которого закреплено и гарантированно законом, право на смерть? Этот вопрос находит весьма глубокий анализ в современной литературе, и не только в юридической, но и философской, медицинской, социологической и др.⁶⁴

Так, например, В.М. Розин отмечает, что «в экзистенциональном плане смерть - это не просто исчезновение индивидуальной жизни человека. Это вопрос о посмертном существовании. Следовательно, о том, как можно преодолеть страх перед смертью, как сделать смерть осмысленным и, может быть, даже творческим моментом жизни»⁶⁵. Такого рода «творческий момент» может характеризовать смерть только человека, так как только человек собственным волеизъявлением решает «быть или не быть», и вопрос о границах свободы, установленных для него государством в этой сфере, вызывает как научный, так и практический интерес. «Может ли человек распорядиться собственной жизнью? Является ли она его «собственностью»? Страдают ли здесь интересы общества, окружающих? Надо ли заручиться согласием родственников, близких? Вопросов больше, чем ответов»⁶⁶.

При этом, как  уже отмечалось, дискуссионный характер вопроса о наличии или отсутствии правомочия по распоряжению жизнью отнюдь не является препятствием для практической реализации этого права. Нет оснований полагать, что самоубийцы отказались бы от своего решения, если бы в законе был закреплен запрет суицида, ибо никакие санкции не могут оказать превентивного воздействия на личность, принявшую решение умереть, хотя в литературе высказывалось мнение о необходимости установить правовой запрет на суицид и предусмотреть юридическую ответственность за его попытку⁶⁷, с чем никак нельзя согласиться. В данном случае жизнь уже вне власти закона, так как свобода личности включает в себя свободу сознательно и добровольно уйти из жизни в выбранный момент, тем более что главный выбор - между смертью и бессмертием - уже сделан. Как заметил Ж. Лабрюйер, «если бы нам был дан выбор: умереть или жить вечно, никто бы не знал, на что решиться. Природа избавляет нас от необходимости выбирать, делая смерть неизбежной»⁶⁸.

Однако существует целая группа лиц, лишенных этой возможности. Речь идет о смертельно (терминально) больных гражданах, которые не имеют  физической возможности покончить  с собой. Применительно к этим лицам необходимо решение вопроса об эвтаназии – «легкой, безболезненной смерти», организованное движение за легализацию которой впервые возникло в 30-х годах прошлого века в Англии. В настоящий момент законы, разрешающие эвтаназию в ее активной форме («метод наполненного шприца»), действуют в Голландии, Швейцарии и Нидерландах. В России она запрещена: в соответствии со ст. 45 Основ законодательства об охране здоровья «медицинскому персоналу запрещается осуществление эвтаназии - удовлетворение просьбы больного об ускорении его смерти какими-либо действиями или средствами, в том числе прекращение искусственных мер по поддержанию жизни». Однако в этом же Законе имеются нормы, которые, по сути, эвтаназию разрешают, но только в пассивной форме («метод отложенного шприца»). Это ст. 34 Основ, закрепляющая исчерпывающий перечень обстоятельств, позволяющих оказание медицинской помощи без согласия гражданина; ст. 30 («Права пациента») и ст. 33, устанавливающая, что гражданин или его законный представитель имеют право отказаться от медицинского вмешательства или потребовать его прекращения.

Положения, закрепленные в названных нормах, по сути косвенно легализуют пассивную эвтаназию, осуществляемую в данных случаях путем отказа от необходимого медицинского вмешательства или прекращения мер по поддержанию жизни, вследствие чего смерть наступает в результате развития патологических процессов, происходящих в организме. Таким образом, позиция законодателя в отношении права на распоряжение жизнью носит двойственный, паллиативный характер. Но, как справедливо отмечалось в литературе, «решение вопроса о праве человека на свою смерть не терпит внутренних логических противоречий»⁶⁹. С одной стороны, это право ежегодно реализуют сотни тысяч граждан, но с другой, его не могут осуществить те, кто хочет не столько распорядиться жизнью, а всего лишь прекратить невыносимые страдания, сохранить человеческое достоинство. В равной мере нелогично признавать наличие права на распоряжение жизнью только у безнадежно больных, отрицая наличие его у всех остальных граждан или, напротив, косвенно (вследствие отсутствия запретов) разрешить его реализацию всем, кроме умирающих, находящихся в беспомощном состоянии. «Задача современного юриста - решить вопрос по существу, определив, обладает ли человек правом на смерть в принципе, независимо от каких-либо условий»⁷⁰.

При решении  этого вопроса можно привести соответствующие положения в судебной практике США. Например, комментируя решение Верховного Суда США по делу «Крузены против штата Мичиган», известный специалист по конституционному праву Й. Камисар указал: «Я слышу доводы сторонников права на смерть: в этой сфере Верховному Суду надлежит уступить место медицинскому сословию... Я думаю, что нет! Находится ли пациент в растительном состоянии и необратимо ли состояние пациента, действительно являются вопросами профессиональной компетенции медиков. Но вопрос, следует ли пациенту жить или умереть, таковым не является. Это фундаментальный морально-юридико-философско-социально-политический вопрос»⁷¹. Эту позицию разделяет Европейский суд по правам человека, указавший по делу «Претти против Великобритании»: «В национальных законодательствах имеются веские причины не делать исключения для лиц, которые считаются неспособными совершить самоубийство, поскольку иной подход... значительно увеличит опасность всякого рода злоупотреблений»⁷².

В отечественной  литературе по этому поводу отмечалось: «Совершенно очевидно, что иное решение Европейского суда входило бы в противоречие с природой человека, естественным порядком вещей»⁷³. С этим выводом трудно согласиться. Напротив, совершенно очевидно, что природа человека определяется неизбежностью его смерти, а «естественный порядок вещей» для неизлечимо больных - нарастание патологических процессов и болевых ощущений, которые неизбежно заканчиваются смертью, поэтому лишение таких больных права на прекращение их страданий означает, что право на жизнь для них трансформируется в обязанность жить, претерпевая страдания и страх перед приближающейся смертью, и доводы, приводимые противниками эвтаназии, несмотря на их бесспорную гуманистическую направленность⁷⁴, не могут убедить в правильности такого подхода.

Гораздо более  справедливой представляется позиция  тех авторов, которые утверждают, что запрет эвтаназии противоречит принципам обеспечения человеческого достоинства, так как «иногда именно эвтаназия остается единственным выходом из мучительного состояния и выступает милосердием в его высшем проявлении»; что «безнравственно и негуманно заставлять жить человека, который, умирая в мучениях, молит о смерти»⁷⁵; что «право человека на достойную жизнь должно включать в себя и право на достойную смерть, что, помимо права на самоубийство, должно включать и право на эвтаназию...»⁷⁶.

Весьма убедительный аргумент в пользу положительного решения  вопроса об эвтаназии был сформулирован  Н.А. Ивановой. Ссылаясь на ст. 245 УК РФ, в соответствии с которой допускается  умерщвление животных с целью  прекращения их страданий, автор  задается вопросом: почему законодатель, предусматривая возможность избавления животных от страданий, вызванных неизлечимым заболеванием, не допускает возможности прекращения страданий неизлечимо больных граждан, какими бы мучительными они ни были?⁷⁷ В литературе было высказано и более резкое мнение: если государство в лице органов здравоохранения не в состоянии облегчить страдания больного, то отказ от эвтаназии может рассматриваться как применение к человеку пыток, насилия, жестокого и унижающего человеческое достоинство обращения, что запрещается Конституцией РФ.

В настоящее  время число сторонников такого подхода, полагающих, что «право на смерть есть обособленное субъективное право, стоящее на одной ступени с правом на жизнь, правом на достоинство личности», а «эвтаназия является формой реализации права на смерть», продолжает расти⁷⁸.

Право на жизнь  и право на смерть неразрывно связаны  между собой, причем, поскольку смерть неизбежна, право на смерть является, по существу, не более чем правом сознательно выбрать подходящий управомоченному субъекту способ и момент ухода из жизни, действуя «своей волей и в своем интересе», в полном соответствии с принципом диспозитивности, предоставляющим гражданам свободу в распоряжении принадлежащими им правами (п. 2 ст. 1, п. 1 ст. 9 ГК РФ), в том числе и правом на жизнь. Иное решение этого вопроса нарушало бы право на неприкосновенность частной жизни, закрепленное в Конституции России (ч. 1 ст. 23).

2.2. Право на  здоровье

Для определения  юридического права на здоровье необходимо остановиться на понятии «здоровье». В Уставе Всемирной организации здравоохранения сказано: «Здоровье - это состояние полного физического, ментального и социального благополучия, а не только отсутствие болезни или несовершенства»⁷⁹. В приведенном определении указывается здоровье скорее как цель, к которой нужно стремиться, и нет указаний на его юридическое значение или на правило, применимое в различных ситуациях.

Право на здоровье трудно представить в качестве предмета индивидуального иска в суде. Его  скорее можно представить как предмет универсального, общего иска. Во всяком случае, право человека должно составлять нечто большее, чем моральное требование.

Есть мнение, что это претензия, интерес, необходимость  или требование, достижимое с помощью  права и которое проистекает из моральных предписаний, необходимых для уважения человеческого достоинства⁸⁰. В этом определении подчеркивается, что право человека - это нечто относительно важное, основанное на моральном, т.е. правильном, поведении. С этой точки зрения здоровье действительно является правом, поскольку имеет непосредственное отношение к достоинству человека, и здоровье - это и необходимость, и интерес.

Но остается вопрос: достижимо ли право на здоровье с помощью права? Установление с  помощью права отнюдь не означает установление только через суд.

В Уставе Организации  Объединенных Наций⁸¹ нет упоминаний права на здоровье или иной конкретизации отдельных прав человека. В преамбуле Устава содержится общее заявление о решимости «вновь утвердить веру в основные права человека, в достоинство и ценность человеческой личности».

Обратимся теперь к важнейшим документам в области  прав человека, которые обычно в совокупности называют «Биллем о правах человека»: Всеобщей декларации прав человека, Международному пакту об экономических, социальных и культурных правах и Международному пакту о гражданских и политических правах.

Всеобщая декларация прав человека не предусматривает право  на здоровье как таковое; однако, кроме  общего перечисления гражданских и  политических прав, Декларация содержит положения о социальных гарантиях. В ст. 25 сказано: «1. Каждый человек имеет право на такой жизненный уровень, включая пищу, одежду, жилище, медицинский уход и необходимое социальное обслуживание, который необходим для поддержания здоровья и благосостояния его самого и его семьи, и право на обеспечение на случай безработицы, болезни, инвалидности, вдовства, наступления старости или иного случая утраты средств к существованию по независящим от него обстоятельствам».