Особенности функционирования терминологических единиц в классических антиутопиях XX века

В середине 1960-х термин «антиутопия» (anti-utopia) появляется в советской, а позднее – и в англоязычной критике. Есть мнение, что англ. anti-utopia и англ. dystopia – синонимы. Существует также точка зрения (как в России, так и за рубежом), различающая антиутопию и дистопию. Согласно ей, в то время как дистопия — это «победа сил разума над силами добра», абсолютная антитеза утопии, антиутопия — это лишь отрицание принципа утопии, представляющее больше степеней свободы. Тем не менее, термин антиутопия распространён гораздо шире и обычно подразумевается в значении dystopia [Шахназаров 1985: 15].

Несмотря на то, что антиутопический роман оформился как самостоятельный жанр фантастики только к началу XX века, у него имелись многочисленные предпосылки в прошлом. Например, можно заметить, что антиутопические мотивы присутствуют произведениях сатирического характера у Ф. Вольтера, С. Батлера, Г.К. Честертона, Г. Уэллса, Дж. Лондона и др. Однако, пожалуй, самыми близкими к современному жанру утопии был писатель-сатирик и публицист Дж. Свифт, в своей тетралогии «Приключения Гулливера» (1726—1727) (полное название звучит как «Путешествия в некоторые удалённые страны мира в четырёх частях: сочинение Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а затем капитана нескольких кораблей») на примере таких выдуманных стран, как Лилипутия, Бробдингнег (Страна Великанов), Лапута, Бальнибарби, Лаггнегг, Глаббдобдриб тонко высмеивает человеческие и общественные пороки.

Предпосылки зарождения самостоятельного жанра антиутопии имеются и в отечественной традиции. В частности, у М.Е. Салтыкова-Щедрина можно найти сатирический роман «История одного города» (1869-1870), где на примере вымышленного города Глупова автор показывает сатирическую историю русского общества во второй половине восемнадцатого и начале девятнадцатого столетия. Многие литературные критики и писатели (В.Г. Белинский, И.С. Тургенев и др.) по достоинству оценили данное произведение и назвали «Историю» вершиной сатирического искусства Салтыкова-Щедрина. В сатирическом романе критики видели  прямую пародию на историю России Имперского Периода. Основной темой в нем выступают взаимоотношения простого народа и русской власти, а описываемый несуществующим летописцем город Глупов – аллегорический образ. «Историю одного города» можно назвать антиутопией, поскольку в этом романе, построенном в форме хроники, речь идет о конкретном городе со сказочной историей, однако все герои и происходящее в городе содержат скрытые намеки и напоминают историю России. Показывая действительность таким своеобразным образом, писатель изображает вечные российские проблемы: коррупцию, лень, глупость, необеспеченность жизни, произвол, непредусмотрительность, недостаток веры в будущее и т.д. Сатира Салтыкова-Щедрина – это не только высмеивание прошлых событий и настоящего положения дел в стране, но и предостережение о будущих опасностях общественного развития.

Как уже ясно из общего корня понятий, а также из антонимичных значений рассматриваемых терминов, утопия и антиутопия тесно связаны между собой. Более того, антиутопия выступает в качестве логического продолжения утопии и формально может быть отнесена к тому же научно-фантастическому направлению. Однако если классическая утопия концентрируется на изображении позитивных черт показанного в произведении общественного устройства некоторого вымышленного государства, то антиутопия стремится вскрыть все имеющиеся негативные черты. При этом очень часто положительные утопические черты перетекают в отрицательные антиутопические: так, например в «идеальном» государстве в процессе видоизменения лозунгов и идей равенство переходит в одинаковость, техника – в конвейерный образ жизни, рациональность – в бездуховность, идея – в фанатизм, сплоченность – в массовость, любовь – в сексуальную потребность, семья и материнство – в воспроизводство биологического материала, а дисциплина – в тоталитарный контроль государства над общественной и личной жизнью граждан.

Как пишут литературоведы, «важной особенностью утопии является её статичность, в то время как для антиутопии характерны попытки рассмотреть возможности развития описанных социальных устройств (как правило — в сторону нарастания негативных тенденций, что нередко приводит к кризису и обвалу). Таким образом, антиутопия работает обычно с более сложными социальными моделями» [Кагарлицкий 1974: 39].

Если рассматривать историю становления антиутопии в отечественной традиции, то можно сделать вывод о том, что в советский период литературоведение отрицательно воспринимало жанр антиутопии. Такой подход во многом объяснялся тем, что советская философия воспринимала социальную реальность СССР если не как реализовавшуюся утопию, то как общество, которое владеет теорией создания идеального государственного и общественного строя и движется по пути к светлому будущему (теория построения коммунизма). Поэтому с точки зрения подобной узко направленной философии любая антиутопия – это, прежде всего, сомнение в правильности этой теории и насмешка над советскими идеалами, что само по себе неприемлемо. Но критиковались и осуждались не все антиутопии, а только те, что касались недостатков социализма. Антиутопии, которые выявляли негативные возможности развития капиталистического общества, напротив, всячески поощрялись и приветствовались («451 градус по Фаренгейту» Р. Брэдбери, «Заводной апельсин» Э. Берджесса), однако называть их напрямую антиутопиями избегали, давая взамен такие условные жанровые определения как «роман-предупреждение» или «социальная фантастика».

Наиболее последовательно тезис о различии «реакционной» антиутопии и «прогрессивного» романа-предупреждения разработали           Е. Брандис и В. Дмитревский в своей совместной книге «Тема «предупреждения» в научной фантастике» [Брандис 1967: 134]. Вслед за ними его приняли и многие другие литературоведы и книжные критики. Хотя влиятельный историк и теоретик в области фантастики Ю. Кагарлицкий, такого различия не принимает, и даже об Оруэлле, так же как о Е. Замятине и О. Хаксли, пишет в нейтральном тоне и объективно. Позже с ним соглашается крупный социолог и партийный работник  Г. Шахназаров.

 Первые антиутопии появились в виде романов-предостережений, сатирических притч и научной фантастики. В узком смысле антиутопические романы описывали устройство тоталитарного государства, в широком же смысле – любого общества, в котором негативные тенденции развития возобладали над разумностью и гуманизмом. Обычно в антиутопиях выражается кризис исторической надежды, революционная борьба и всяческие попытки сопротивления объявляются бессмысленными. В данных произведениях авторы подчеркивают неустранимость социального зла, а наука и техника рассматриваются ими не как позитивная сила, которая способствует решению глобальных проблем и созданию справедливого общественного порядка, а как враждебное человечеству и культуре средство порабощения индивида. Антиутопия ставит под сомнение возможность достижения социальных идеалов и установления во всех отношениях идеального и справедливого общественного строя. Чаще всего ее автор исходит из убеждения, что произвольные попытки воплотить в жизнь справедливый общественный строй сопровождаются катастрофическими последствиями, потому что идеальное государство и идеальное общество – вещи разные. Создавая произведение, писатели характеризуют тоталитарное общество, в котором провозглашаемая государством идеология несвободы (часто замаскированная под лозунгами равенства, справедливости, рациональности) не ограничивается реализацией внутри государственно-управленческого аппарата, а проникает на все уровни духовной, общественной и частной жизни. По мнению многих авторов антиутопий, «проблема насаждаемой «несвободы» не только реализуется внешними силами (государством, карательно-репрессивной системой), но и закладывается в души людей» [Шахназаров 1985: 21].

Несмотря на относительную развитость уже в XVIII-XIX вв., антиутопия окончательно формируется в самостоятельный жанр и достигает своего расцвета только в первой половине XX в. И этот временной период – XX в. –  характеризуется крайне сложными и противоречивыми социально-политическими явлениями: двумя мировыми войнами, частыми революциями и многочисленными национально-освободительными движениями, интенсивным развитием науки и техники и, конечно же, созданием тоталитарных режимов, при которых человека пытались превратить в обезличенного «гражданина» и «нумер», некий контролируемый «винтик» беспощадной государственной машины.

Как известно, все изменения, происходящие в реальности, окружающей человека, влияют на  качество и словарный запас языка, функционирующего в данном обществе, и закрепляются в виде готового речевого продукта – т.е. текста. Таким образом, неудивительно, что все явления, описанные выше, нашли свое отражение в литературном жанре антиутопии. Это отнюдь не является случайностью, поскольку именно в антиутопии возможная угроза выступает как уже существующая, идея становится реальностью, а мечта превращается в действительность. Все это говорит о невероятной глубине замысла данного жанра и огромной важности его анализа. Несмотря на то, что такие выдающиеся литературные деятели и создатели антиутопий как Е.И. Замятин,   Дж. Оруэлл, Р. Брэдберри, Э. Берджесс, А.А. Зиновьев,         В. Войнович, Л. Лоури, Т.Н. Толстая и др., жили в разное время, при разных политических режимах и зачастую принадлежали если не к враждующим, то к совершенно противоположным политическим лагерям, их произведения имеют сходные черты. Так, например, все их произведения утверждают, что тоталитарная система губительна для человечества, поскольку она стремится к всеобщему подчинению и вовсе не заинтересована в развитии многогранных и ярких личностей. Все многообразие людей и палитра индивидуальностей сводится к простым различиям, которые обусловлены общественно полезными профессиями.

Такая тенденция легко объяснима, поскольку для государственного механизма чрезвычайно опасно иметь в подчинении умных и самодостаточных людей, готовых трезво оценивать окружающую обстановку. Ведь чем человек богаче духовно, тем сложнее внушить ему достаточно примитивные идеологические догмы, уверовав в которые он будет жить, и поступать во вред себе и в духовном, и в материальном смысле [Якушева 2001: 79]. То есть предупреждение романов-антиутопий состоит в том, что каждый человек должен совершенствоваться духовно, потому что именно богатый духовный мир позволяет человеку не только видеть какие-либо явления и принимать их, но и анализировать, самостоятельно делать выбор, мыслить широко, нестандартно, душа персонифицирует человека, делает его личностью. А личность в свою очередь порождает культуру, которая зачастую мешает становлению тоталитаризма. Ведь жива и действенна лишь та культура, что живет в душе человека. И чтобы подчинить человека (а через него и общество), надо уничтожить живую культуру – это задача тоталитарной системы, представленная в антиутопиях, которые описывая возможный ход событий предупреждают своих читателей. Антиутопия в литературе ХХ века как жанр, выразила тревоги и опасения людей «технического века».

Рассмотрев историю становления и жанровое своеобразие антиутопии, мы можем сделать выводы о том, что для понимания текста необходимо обратиться к историческим условиям и социальной обстановке, при которых данный текст был создан. Тексты, принадлежащие к жанру антиутопии, имеют специфическую характеристику, обусловленную особенностями характеризуемого литературного направления.

Антиутопия как жанр имеет долгую историю становления и восходит к критическим работам, посвященным другому литературному жанру – утопии. А та, в свою очередь, зародилась из мифических представлений различных народов о сказочных или райских землях, где люди всегда живут в достатке, а отношения между ними построены на принципах  добра, гуманизма и справедливости. Позже утопические представления переросли в философские концепции античных мыслителей и средневековых ученых, утверждавших, что построение идеального государства возможно.

Антиутопия тесно связана с утопией и является ее логическим продолжением, развивая мысль о том, что же все-таки случится с обществом, если оно попытается перестроиться, руководствуясь принципами унификации, тотального контроля государства над личностью, повсеместном введении техники и т.д.

К сожалению, не существует единой литературной традиции, которая бы изучала жанр утопии. Это объясняется разными идеологическими особенностями и подходами двух крупных культурных центров – запада и России. Отсюда существуют два названия для данного жанра – утопия и дистопия. Обычно их отождествляют, хотя некоторые ученые считают, что понятие «антиутопия» шире и, соответственно, вбирает в себя понятие «дистопия». Антиутопия представляет собой сложный текст с глубоким замыслом, а потому предполагает тщательный анализ для своего изучения.

2.2. Главный герой  как носитель языка антиутопии

2.2.1. Термины в  речи героев отечественных антиутопий  как  средство выражения авторских  интенций

Как уже было сказано ранее, роман-антиутопия представляет собой чрезвычайно сложный и оригинальный жанр, имеющий характерные для него черты: цель – предупреждение о возможной опасности построения тоталитарного общества, высмеивание утопических мотивов и людских пороков, преобладание негативных черт в изображаемом обществе и др. По таким характерным чертам мы всегда сможем выявить роман-антиутопию, а это значит, что «принадлежность текста традиционному жанру, имеющему как свои формальные показатели, так и предписанные правилами ограничения, привычные сюжеты, известные приемы построения композиции, единство персонажей…как повторяющееся созвучие семантически различных элементов обеспечивает целостное восприятие текста, определяемое автором, и понимание авторского замысла» [Боженкова 2000: 65].

И, наверное, именно персонаж является самой важной и значимой категорией для анализа, поскольку описанная в романе-антиутопии действительность воспринимается через призму понимания героя произведения, а его речь является своеобразным показателем языкового уровня развития  изображаемого антиутопического общества, поскольку «рассматривая текст с точки зрения его содержания, т.е. смысловой целостности, ученые исходят из того, что он есть чужая мысль, выраженная в предметно-знаковой форме, продукт объективации сознания, который декодируется в условиях коммуникации» [Бахтин 1979:282].