Особенности функционирования терминологических единиц в классических антиутопиях XX века

В отличие от взрослых антиутопий Дж. Оруэлла, Е. Замятина в «Дающем» нет внешней борьбы и насилия. Все открытия и вся борьба происходят во внутреннем мире Джонаса. Тем не менее, сюжет книги, с его неожиданными поворотами и беспощадными деталями, держит читателя в напряжении и ломает привычные стереотипы.

В книге поднимается вопрос о потери связи между поколениями – дети не знают своих настоящих биологических родителей, бабушек и дедушек, а старшие поколения полностью устранены из жизни детей. Все вокруг избавились от воспоминаний о семье, счастье и любви и не могут испытывать эти чувства в своей жизни, довольствуясь суррогатами-ритуалами и таблетками.

Помимо сюжета и возрастных особенностей примечательна лексика этой книги. Практически все «термины» романа, обозначающие элементы управления и устройства вымышленного общества прописываются с заглавной буквы, привлекая этим к себе внимание, и строятся из простых и общеупотребительных слов и сочетаний: Коммуна, посадочная полоса, Детский Центр, Ландшафтные Рабочие, Доставщики еды, Одиннадцатилетние, Воспитатели, комната дополнительного ухода, Инструктор, инкубаторий и т.д.

Таким образом, на основе всех проанализированных нами романов-антиутопий мы можем утверждать, что, несмотря на различное время, в которое были написаны эти произведения, различные социально-политические воззрения авторов и страны, принадлежащие к совершенно противоположным политическим лагерям, все романы антиутопии имеют одну цель – показать жизнь главного героя-одиночки в страшном, несправедливом обществе, которое не дает ему спокойно жить и наслаждаться этой жизнью.  При этом центральный персонаж может быть любым человеком – ученым, государственным служащим или писателем, состоявшимся взрослым человеком, нестабильным и взрывоопасным подростком или же вообще – ребенком. От того, кем является главный герой, как он воспринимает окружающую его действительность и переносит ее из собственного сознания в речь, зависят лексические особенности романа-антиутопии. Протагонист может быть ученым и видеть жизнь в чертежах и точных расчетах, служащим или партийным работником, который говорит и думает, используя номенклатурную лексику и терминологию, подростком-преступником, общающимся с окружающими преимущественно на сленге, говорить на простом и понятном языке или же вовсе использовать в своей речи трудный для восприятия новояз. Все зависит от целей и задач автора и того, чей мир стремится передать писатель.

2.3. Язык антиутопии: авторская терминология и «новоязы»

Как известно, многие лингвисты полагают, что язык осуществляет три коммуникативных функции: выражения (представления), называния (ориентирования) и воздействия. Э. Сепир утверждал, что вся наша реальность опосредована языком. Кроме коммуникативной, язык имеет и конструктивную функцию. Он конструирует (реконструирует) действительность или ее художественное отражение, создавая таким образом новые миры, новую атмосферу [Руднев 1996]. Поэтому становится ясно, почему проблемы, связанные с функционированием языка, его составом и ролью в социуме, занимают весьма важное место в пространстве произведений антиутопического плана, дискурс которых вбирает различные модели развития человечества. Логично, что языковые изменения сопровождают запечатленный в художественной литературе процесс социального и цивилизационного развития, а порой и определяют его, формируя ментальное пространство социума.

Яркую художественную иллюстрацию выполнения языком новой противоестественной функции – функции насилия – мы находим в литературном жанре антиутопии, который получает в ХХ веке особый импульс для развития. Возникнув как реакция на появление тоталитарных идей и систем, антиутопия, предостерегая о возможных необратимых изменениях социума и человека в нем, пользуется особыми языковыми средствами, которые иллюстрируют механизм насилия и его последствия.

Первая половина ХХ века характеризуется оживленным процессом создания искусственных языков. Интересно, что в этот же период создается большое количество утопий, что стимулирует ответный процесс создания антиутопий, катализатором которого, как уже отмечалось нами, были реалии нового столетия. Очевидно, что два процесса - моделирования языков и создания утопий / антиутопий - связаны между собой. Например,                   В. Гумбольдт утверждал, что отношение человека к миру, к предметам обусловлено языком, языковыми традициями [Гумбольдт 2009: 26]. Именно ХХ век наблюдает переплетение двух тенденций – расширения всемирного рынка и, как следствие, образование нового коммуникативного пространства (что в определенной степени определяет поиски единого универсального языка на страницах утопических произведений и в реальной практике лингвопроектирования) и естественное желание каждой нации сохранить традиции и собственную культуру, в том числе, в языковом отношении [Бартли 1994: 31]. Вместе с тем, мировоззренческие установки антиутопического жанра, корректируемые далеко антиутопической реальностью, вновь и вновь напоминают об особой роли языка и слова в человеческом сообществе и демонстрируют процесс изменения мышления как результат воздействия на словарный состав языка той или иной нации.

В пространстве антиутопии ХХ века Слово, манипуляции с ним, превращение его в инструмент воздействия особого рода зачастую становятся постоянным повторяющимся мотивом, отражающим состояние социума.

Если рассматривать язык художественного произведения (в частности, антиутопического), то можно заметить, что его лексическая система делится на три класса: 1 – лексемы повседневного общения, лишенные неясностей и смысловых оттенков; 2 – специально сконструированные слова для выражения политических понятий/общения в определенном обществе; 3  –  научные  и  технические  термины,  употребление  которых  строго  регламентировано профессиональными рамками. 

Авторы утопий прошлых столетий, создавая причудливые миры совершенных обществ и разрабатывая в мельчайших подробностях детали  идеальных  государств,  вплотную  подошли к еще одной важнейшей сфере человеческого  бытия – изобретению  особых  языков, отличных  от  традиционных,  отражающих  на лингвистическом  уровне  новизну  описываемых миров.  Каждый  из  авторов  искусственных языков  по-своему  видел  цели  и  задачи  этих лингвистических новообразований.

Как следует из многих антиутопических романов, языковое планирование – важный элемент политики государства, которое с помощью лингвистических средств меняет реальность в сознании людей. Как объясняет языковую политику Комитет в антиутопии Л. Лоури «Дающий», «правильный язык нужен, чтобы случайно не солгать, употребив неподходящее слово» [Лоури 2011: 15]. И хотя, в отличие от того же Дж. Оруэлла, «неправильное слово» не может стать частью мыслепреступления, за употребление такой нежелательной единицы может последовать наказание: «Бедный Эшер — он всегда говорил слишком быстро и путал слова. Однажды, стоя в очереди за едой во время полдника, Трехлетний Эшер попросил, чтоб хлопья ему «всыпали», а не «насыпали»… Он помнит, как Эшер радостно закричал: «И мне, и мне всыпьте!» Остальные Трехлетние, и Джонас тоже, нервно засмеялись. «Насыпьте, — поправили они Эшера. — Ты хотел сказать «насыпьте»».Но ошибка уже была сделана. А говорить правильно для детей коммуны очень важно. Эшер попросил, чтобы ему «всыпали». Дисциплинарный прут Воспитателя со свистом опустился на руки Эшера. Эшер ойкнул, скривился и немедленно исправил ошибку. «Насыпьте», — прошептал он [Лоури 2011: 29]».

Так «благодаря» действиям антиутопической власти язык в действительности многочисленных романов подвергается самым разным манипуляциям: сокращается, становится все более техничным или же наоборот, деградирует, насыщается новыми элементами, чаще всего номенклатурного характреа.

Языковые эксперименты по созданию искусственных  новообразований  получают классическое  воплощение  в  форме  особого языка –  «новояза», как в  романе  Дж. Оруэлла «1984».  Т.е. язык, которым пользуются  герои  большинства  антиутопий, так  называемый  «новояз»  представляет собой  новую  искусственную коммуникативную систему. Это не означает, что данная система не имеет реальной основы (языком-основой может быть английский (Оруэлл), русский язык (Берджесс, Войнович, Толстая) и др.), но она, определенно, обладает некоторыми особенностями. Как определяет этот лингвистический феномен Ю.А. Жаданов, «новояз  – язык  тоталитарного  общества  Океании,  искусственно  созданный Оруэллом, в отличие от «старояза» (традиционного  английского  языка)  не  является  результатом  эволюционного  развития,  а  представляет  собой  итог  целенаправленной  языковой  политики  Партии,  направленной  на сужение возможностей языка выражать неортодоксальную мысль [Жаданов 2007: 3]».

Что же касается функций и предназначения такого языка, то его удачно поясняет герой антиутопического романа В. Войновича «Москва – 2042», Коммуний Иванович: «Хотя мы действительно пользуемся приблизительно одним и тем же словарным составом, каждый язык, как известно, <…> имеет не только словарное, но и идеологическое содержание, и переводчица для того и нужна, чтобы переводить разговор из одной идеологической системы в другую» [Войнович 2006: 97]. Иными словами новояз – это искусственный язык, созданный в рамках антиутопического общества в произведении, для того чтобы дать описание несуществующих в реальности явлений, понятий и даже мировоззрений [Каньшина 2007: 90].

В настоящее время, лексема «новояз» превратилась в сформировавшийся термин, зарегистрированный в словаре Вебстер, где к нему прилагается следующее определение: новояз – пропагандистский  язык,  для которого  характерны эвфемизмы,  иносказательность и искажение  изначальных значений [Webster 2004: 835].

Сам термин «новояз» (newspeak) стал известен благодаря одному из выдающихся произведений жанра антиутопии - «1984» Джорджа Оруэлла. Именно он дал первый лингвистический анализ созданной им искусственной коммуникативной системы в приложении к роману «О новоязе», рассмотрев в нем такие явления, как сужение значений слов так называемого «старояза», то есть современного литературного языка, а также образование новых слов и их употребление.

Разработка  и создание теории новояза стала подлинным открытием Оруэлла, другие писатели, позже употреблявшие в своих антиутопиях неологизмы и лексику придуманного ими вымышленного языка, лишь использовали достижения великого американского писателя. Пародируя стиль научного трактата, в приложении к роману «О  Новоязе» автор  описывает  историю  и  цели  возникновения  такого нового  языка,  его структуру, особенности и сферу применения. Как уже отмечалось ранее, новояз должен  был не  только  обеспечить знаковыми средствами мировоззрение и мыслительную  деятельность  приверженцев  ангсоца, но и сделать невозможным любые иные течения мысли. 

Технически  это  достигалось: 1) введением  новых  слов;  2)  исключением нежелательных  слов  и  словосочетаний; 3) приведением  оставшихся  слов  к  единому значению, освобождая  их  от  побочных,  ненужных  значений [Оруэлл 2011: 115]. 

По мнению А.Н. Воробьевой, любой новояз включает в себя асистемные, с точки зрения нормативного литературного языка, элементы, в первую очередь, это касается лексики. «Языковая система в целом и лексическая – как ее часть являются  функциональными  системами, то есть они  объединяются в организованное  целое для  осуществления определенных целей, в случае лексической системы цель – дать наименование определенным объектам и явлениям. Успешно функционируют элементы системы в том случае, если носитель языка понимает какое явление скрыто под тем или иным наименованием» [Воробьева 2006: 3]. Что касается единиц новоязов, то понимание их значения для носителей языка, в данном случае английского, затруднено вследствие их необычной формы и содержания. Таким образом, можно предположить, что лексемы новоязов не вошли еще полностью в систему языка и являются асистемными единицами. 

Обычно в словарный состав новояза входят лексические единицы, принадлежащие к следующим группам:

–  вновь  созданные  слова, описывающие  антиутопические  реалии:  бело-черный,  самостоп,  мыслепреступник, двоемыслие («1984»); Фильмодром, экспресс-рапидо («Заводной апельсин»); хлебеда, перерожденец, дубельт, огнецы («Кысь»);

–  уже имеющиеся в языке слова и словосочетания, значение которых было изменено: Старший Брат, ячейка памяти, сопротивление, распылить («1984»), Санитары, лечить, болезнь («Кысь»), Мать, Отец, звери («Дающий»). 

Единицы, относящиеся к первой группе, могут как принадлежать к целостной системе вымышленного новояза, так и являться частью привычного нам языка. Часто в подобной лексике преобладают сложные слова из двух основ, значение которых причудливым образом складывается из значений элементов: первый заместитель Главкомписа по духовному окормлению, предварительная литература, Вражеское Кольцо Враждебности («Москва 2042»).

Оруэлл вводит в обиход целый пласт новых слов,  которые сами по себе  несут сатирическое,  обличительное  начало:  мыслепреступление   – нетрадиционная мысль – преступна; мыслестоп или самостоп –  умение остановиться  на  пороге опасной  мысли,  спасительная  глупость;  лицепреступление   – мрачное,  недовольное  выражение лица  –  преступно;  саможит   – склонность  к  индивидуализму,  чудачеству – преступно;  бело-черный   –  искренне  верить  (если  надо), что белое черное, а черное – белое; двоемыслие – умение  одновременно верить  в  два  взаимоисключающие  суждения и др. 

Для  лексики новояза Оруэлла характерна бинарность,  т.  е.  конструирование  новых  слов по  принципу  «белое-черное»,  «хорошее-плохое»,  «новое-старое»,  причем  сема «новое» становится синонимом «благо», а  «старое»  – синонимом «преступления». Эти  неологизмы  как  нельзя  лучше  характеризуют мир  Океании,  как  общество  перерожденцев, лицемеров, приспособленцев, людей недалеких,  ограниченных.  Итоговым в  этом словесном ряду становятся слова благомысл  – человек,  всегда  и  везде  отличающийся  положительным поведением и  образом мысли, и  речекряк   –  «крякать  по-утиному», обозначающее  сокращенную  речь,  которая рождалась бы не в мозгу, а в гортани.

Вторая группа, то есть слова с измененным значением, является не менее значимой частью асистемной лексики новоязов. В данной группе изменение или даже искажение лишь в отдельных случаях происходит по принципу метонимии или метафоры. Примером метонимии может служить лексема «сопротивление», употребляемое  в качестве  названия  революционной  группы,  то есть  данном случае  перенос  наименования  осуществляется с действия на субъект. Метафору можно проиллюстрировать примером «ячейки памяти», в значении специального устройства, в котором уничтожались документы, фотографии и прочие упоминания о неугодных государству людях и событиях. Но, как пишет С. Г. Кара-Мурза, «ни метафора, ни метонимия не являются основным принципом семантических сдвигов. В абсолютном большинстве лексем, происходят два противоположных процесса: с одной стороны, некоторые семы отсекаются, с другой стороны, слово приобретает новые. Причем, важной чертой подобного преобразования является то, что изначальное, «старое» значение слова исчезает из новояза полностью, что нехарактерно для таких системных переносов значения, как метафора или метонимия» [Кара-Мурза 2002: 34].