Особенности функционирования терминологических единиц в классических антиутопиях XX века

Ярким примером может служить наименование Старший Брат в «1984». Первоначальное значение сочетания – старший брат; товарищ, служащий образцом для подражания [Webster 2004: 158]. Значение лексической единицы в романе «1984» – лидер авторитарного государства или движения. Из всех этих элементов значения на первый план выходит сема «более высокое положение». Значения «родственность», «общность интересов» выпадают, на их место приходят контроль, единоличность, управление. Как указывалось выше «старое» значение слова исчезает, т. е. сочетание Старший Брат уже нельзя использовать в качестве названия родственника. Иногда наименование получает новое значение  путем символизации,  например Комната 101.  На новоязе это уже не просто комната с номером, это пыточная камера для мыслепреступников, т. е. не обязательно совершить преступление, достаточно о нем подумать. Негативные ассоциации с этим местом вытесняют все остальные возможные значения сочетания, и ни один человек, говорящий на новоязе, не присвоит ему значение «номер комнаты в отеле» или «аудитории в учебном заведении». 

Т.е. мы можем утверждать, что происходит так называемая «квазиноминация» («квазиноминация» – переназвание как проявление власти) [Шишкина 2001: 13]. Суть этого явления в том, что привычные предметы, события, явления, отношения получают новые имена, наименования, номинации, не совпадающие с привычными и уже функционирующими. Зачастую переименования производятся ради переименований, как знак силы новой власти. Иногда это нужно для сокрытия истинных намерений и функций номинанта. Квазиноминация, думается, тесно связана с оксюморонностью стиля антиутопии. Благодетель у Е. Замятина – это единоличный правитель, тиран, возглавляющий репрессивно-карательную систему и приводящий в исполнение смертные приговоры: «благодетельное иго разума», «дикое состояние свободы», «наш долг заставить их быть счастливыми», «самая трудная и высокая любовь - это жестокость», «Благодетель, мудро связавший нас по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья».

В «новоязовских» компонентах романа «Дающий» искажение значений происходит в основном по тому же принципу что и в случае лексемы Старший Брат, одни значения отсекаются, другие присоединяются. Примером могут служить слова, относящиеся к тематической группе «семья», то есть Отец, Мать, дом, Семейная Ячейка, Роженица, Родильный Дом.  Первоначально слово мать  означало  «родитель женского пола», так же материнская нежность и забота; соответственно, отец – родитель мужского пола. Дом – родное место, где живут близкие люди; семья – группа людей, связанная родственными и социальными узами. Можно выделить следующие компоненты: родственность, пол, возраст, забота, воспитание. В новоязовских элементах слова Отец и Мать являются скорее названиями должностей, это обязательные члены Семейной Ячейки, которые подбираются Комитетом и осуществляют воспитание вверенных им двух детей. При этом Роженица (биологическая мать) не может быть Матерью, она всего лишь рабочая в Родильном Доме, которая обеспечивает Коммуну человеческим материалом. Слово «Дом» теряет свою эмоциональную окрашенность. Это всего лишь здание (одно из множества одинаковых зданий), которое выдается Семейной Ячейке с целью проживания на период воспитания детей. Интересно отметить что утраченные значения в некоторых случаях переходят к другим единицам. Так как живорождения в человеческом обществе больше не существует, а люди производятся в специальном учреждении, то вся эта новая лексика относится к их производству: Воспитатели («люди, которые занимаются эмоциональными и физическими потребностями детей в первые годы жизни» [Лоури 2011: 14]), комната дополнительного ухода, утешитель (выдаваемая игрушка), ребенок-замена (выдается вместо умершего), Специалист по Уходу за Детьми, Инструктор (учитель).

В отличие от Дж. Оруэлла – автора вымышленного языка, с его разработанным до мелочей «новоязом», Э. Берджесс затрагивает только лексический уровень своего искусственного языка, не давая упорядоченной грамматической системы. «Надсат» – это всего лишь около 300 слов и выражений, образованных  (чаще  всего)  от  русских  корней.

Автор с начала романа вводит текст, насыщенный  трудночитаемыми  словами: «Разрешения на торговлю спиртным у них не было,  по  против  того,  чтобы  подмешивать кое-что  из  новых  shtutshek  в  доброе  старое молоко, закона  еще  не  было, и  можно  было gin его с велосетом, дренкромом, а то  и еще с кое-чем из shtntshek, от которых идет тихий baldiozh, и ты минут пятнадцать чувствуешь, что сам Господь  Бог со  всем его святым воинством  сидит  у  тебя  в  левом  ботинке, а сквозь mozg проскакивают  искры и  фейерверки» [Берджесс 2010: 3].

Специфика  грамматического  строя сленга «надсат» определяется  следующим: автор  сохраняет  английские  грамматические формы и прибавляет к чужеродным для английского  языка  корням  английские  суффиксы.  Например,  создавая  форму  множественного числа «goobа»,     Э. Бёрджесс прибавляет к  основе  английское -ers и  получает «goobers»,  а  не  транскрибированную  форму множественного числа русского «gooby» [Жаданов 2007: 5]. 

Более разработана  лексическая  система молодежного сленга «надсат». Следует особо подчеркнуть,  что  это  язык  не  абстрактных идей и понятий, а предметный язык. Можно выделить несколько  тематических  направлений лексического уровня молодёжного сленга. Так в «надсат» преобладают слова  и выражения, использующиеся для обозначения:

1) широкого  круга  аспектов  человекой жизни:  существительные:  chelloveck  –  человек, moodge – муж, zheena – жена, lewdies – люди, baboochka – бабушка, ded – дед, devotchka  –  девочка  и  т.д.;  прилагательные: starry  –  старый,  bugatty –  богатый, gloopy – глупый, grahzny – грязный, bezoomny – безумный и т.д.;

2)  бытовых  ситуаций,  предметов  и  явлений:  существительные: collocoll  – колокол, otchkies – очки, окно – окно, knopka – кнопка, gazetta – газета, minoota – минута и т.д.; глаголы: vareet – варить, itty – идти, interessovat –интересовать, rabbit –  работать,  sloochat  – случать  и  т.д.;  прилагательные: gromky  – громкий, malenky – маленький, skorry – скорый, starry – старый и т.д.;

3) частей человеческого тела: существительные:  zoobies  – зубы,  око –  ухо, yahzick –  язык, goobers  – губы, plot – плоть,  krowy  – кровь, rooker – рука, rot – рот, noga – нога и т.д.;

4) одежды:  существительные:  platties  – одежда, shlapa – шляпа,  cravat  – галстук, shlem  – шлем,  carman  – карман; sabog  – сапог, toofles – туфли и т.д.;

5) продуктов  питания:  существительные: chaj – чай, moloko – молоко, kartoffel – картофель, maslo –  масло, kleb –  хлеб, lomtick – ломтик и т. д.

 По мнению исследователей Писательская  задача  Берджесса,  заключалась, прежде всего, в  создании  общестилистического  эффекта, звуковой  неповторимости.  Безусловно,  автор в тексте романа ставит языковой эксперимент. Присутствующие  в  романе  (посредством специфической  лексики)  скрытые  смыслы, раскрываются  за  счет  вовлечения  читателя в игровые  отношения  с  языковой  составляющей  текста.  Писатель  заставляет  читателя проделывать  серьёзную  работу  по  расшифровке  языковых  ребусов,  разгадыванию  сюжетных  комбинаций  на  языковом  уровне и, тем  самым, ведёт  его  к  постижению  художественных  тайн  произведения,  истинного смысла всех совершающихся событий. Роман «Механический  апельсин»,  таким  образом, сознательно создаётся автором с таким расчетом, чтобы постижение специфики его языковой оболочки могло стать основой для полноценного  понимания структурной организации текста,  использованной  в  нем  сюжетно-повествовательной стратегии, зашифрованных авторских тезисов о глубинных  человеческих проблемах  современного  конфликтующего мира. Сам Э. Берджесс утверждал: «Если мои книги не читают, это потому, что в них много незнакомых слов, а люди не любят, читая роман, заглядывать в словари» [Берджесс 2000: 235].

Но, например, в отличие от романа Дж. Оруэлла «1984» или «Заводного апельсина» Э. Берджесса, Е. Замятин не изобретает другой язык. Он создает некое условное пространство, в которое вовлекается и читатель, без затруднений декодирующий авторскую мысль. Условность этого пространства иллюстрируется и языком, который отражает не конкретные понятия, не сущность происходящего, а тип сознания. Возникает то, что М. Бахтин позднее назовет «диалогическим романом», поскольку автор уверен: читатель поймет своеобразный язык умолчания, используемый писателем. Псевдоинформационная среда, ритуализация общественной жизни, политический дискурс воспринимается как нечто знакомое, понятное, не требующее дополнительных авторских разъяснений [Бахтин 1979: 43]. При этом главная функция языка – лишение слов их подлинного смысла. Скрытая авторская ирония при декодировании текста читателем обращается в мощное орудие - предупреждение об опасности, вне всякого сомнения, прочитанное читающим.

Социальная функция языка очевидна и в романе-антиутопии Р. Брэдбери «451 по Фаренгейту». Примечательна конструкция большинства диалогов героев романа. В основном они разговаривают риторическими вопросами и восклицаниями, не требующими полновесной личностной коммуникации. Диалоги безлики. Устная разговорная речь – это всего лишь обмен репликами, которые клишируют бессмысленные примитивные односложные фразы героев бесчисленных телевизионных «мыльных опер», транслируемые в квартирах со всех стен, превратившихся в огромные телеэкраны. «Крутите человеческий разум в бешеном вихре, быстрей, быстрей руками издателей, предпринимателей, радиовещателей, так, чтобы центробежная сила вышвырнула вон все лишние, ненужные, бесполезные мысли», – так определяются функции языка в тоталитарном социуме, созданном Р. Брэдбери [Брэдберри 1987: 25].

Таким образом, языковая политика и последующие за ней изменения в обществе – одни из самых важных критериев для анализа антиутопий. Как уже говорилось выше, новоязы создаются в рамках антиутопических произведений для того, чтобы дать  описание  несуществующих  в  реальности  явлений,  понятий  и  даже  мировоззрений.  Употребление неологизмов в тексте антиутопии имеет следующие функции: 1) наименование явлений антиутопического общества; 2) отчуждение событий от реального общества, в котором существуют читатель и автор, превращение их, таким образом, в фарс; 3) средство общения героев произведений или искусственная коммуникативная система. 

Выводы

Для понимания текста необходимо обратиться к историческим условиям и социальной обстановке, при которых данный текст был создан. Тексты, принадлежащие к жанру антиутопии, имеют специфическую характеристику, обусловленную особенностями характеризуемого литературного направления.

Антиутопия как жанр имеет долгую историю становления и восходит к критическим работам, посвященным другому литературному жанру – утопии. А та, в свою очередь, зародилась из мифических представлений различных народов о сказочных или райских землях, где люди всегда живут в достатке, а отношения между ними построены на принципах  добра, гуманизма и справедливости. Позже утопические представления переросли в философские концепции античных мыслителей и средневековых ученых, утверждавших, что построение идеального государства возможно.

Антиутопия тесно связана с утопией и является ее логическим продолжением, развивая мысль о том, что же все-таки случится с обществом, если оно попытается перестроиться, руководствуясь принципами унификации, тотального контроля государства над личностью, повсеместном введении техники и т.д.

К сожалению, не существует единой литературной традиции, которая бы изучала жанр утопии. Это объясняется разными идеологическими особенностями и подходами двух крупных культурных центров – запада и России. Отсюда существуют два названия для данного жанра – утопия и дистопия. Обычно их отождествляют, хотя некоторые ученые считают, что понятие «антиутопия» шире и, соответственно, вбирает в себя понятие «дистопия». Антиутопия представляет собой сложный текст с глубоким замыслом, а потому предполагает тщательный анализ для своего изучения.

Несмотря на различное время, в которое были написаны эти произведения, различные социально-политические воззрения авторов и страны, принадлежащие к совершенно противоположным политическим лагерям, все романы антиутопии имеют одну цель – показать жизнь главного героя-одиночки в страшном, несправедливом обществе, которое не дает ему спокойно жить и наслаждаться этой жизнью.   При этом центральный персонаж может быть любым человеком – ученым, государственным служащим или писателем, состоявшимся взрослым человеком, нестабильным и взрывоопасным подростком или же вообще – ребенком. От того, кем является главный герой, как он воспринимает окружающую его действительность и переносит ее из собственного сознания в речь, зависят лексические особенности романа-антиутопии. Протагонист может быть ученым и видеть жизнь в чертежах и точных расчетах, служащим или партийным работником, который говорит и думает, используя номенклатурную лексику и терминологию, подростком-преступником, общающимся с окружающими преимущественно на сленге, говорить на простом и понятном языке или же вовсе использовать в своей речи трудный для восприятия новояз. Все зависит  от целей и задач автора и того, чей мир стремится передать писатель.

Языковая политика и последующие за ней изменения в обществе – одни из самых важных критериев для анализа антиутопий. Как уже говорилось выше, новоязы создаются в рамках антиутопических произведений для того, чтобы дать  описание  несуществующих  в  реальности  явлений,  понятий  и  даже  мировоззрений.  Употребление неологизмов в тексте антиутопии имеет следующие функции: 1) наименование явлений антиутопического общества; 2) отчуждение событий от реального общества, в котором существуют читатель и автор, превращение их, таким образом, в фарс; 3) средство общения героев произведений или искусственная коммуникативная система.

Глава 3. Анализ и классификация лексических единиц в терминологических словарях антиутопий

Основным объектом любого лингвистического исследования является текст (устный или письменный). При этом особый интерес для данной работы представляют тексты, принадлежащие к художественному стилю речи, жанру  роман-антиутопия как отечественных, так и зарубежных авторов. Их своеобразной чертой является содержание огромного количества терминологических единиц, что обычно свойственно научным и техническим текстам. В последнее время интерес к анализу текста, к его лексическим и стилевым компонентам обострился в связи с теми новыми задачами, которые поставлены перед прикладным языкознанием современной научно-технической революцией: автоматическая обработка текстов на естественном языке, стандартизация лексической базы и, в частности, терминологии, научно-технический и художественный переводы, создание терминологических словарей и банков данных, лингвистическое обеспечение автоматизированных систем. В основе решения различных прикладных задач лежит многоаспектный лингвистический анализ текста как совокупности разных текстов какой-либо области знания.

3.1. Особенности описания и классификации лексического материала текстов антиутопий

При классификации лексических единиц текста, как признают лексикографы, встает задача установления номенклатуры объединений слов (необходимый этап описания всего словаря в идеографическом плане) и выявления их типологии. Сложность этой задачи состоит в необходимости описания всей лексики какого-либо текста с  единых теоретических  позиций, в единых принципах [Кронгауз 2005: 130].

Одним из способов систематизации исследуемого материала является семантическое поле – совокупность языковых единиц, объединенных общностью значения и представляющих предметное, понятийное или функциональное сходство обозначаемых явлений [Крысин 2009: 57]. Одним из примеров семантического поля может служить группа из найденных в анализируемых текстах  обозначений режимов правления, состоящее из нескольких рядов (диктатура, демократия, республика, тирания, монархия, и т.д.): общим семантическим компонентом здесь является «режим». Участниками семантического поля выступают лексико-семантические группы. Таким образом семантическое поле предстает как родовое понятие по отношению к лексико-семантической группе – понятию видовому.