Глобализация мировой экономики как тенденция современных международных отношений: сущность, содержание, факторы влияния

В действовавшей в тех условиях логикебыли, безусловно, как плюсы, так и минусы. Во-первых, прекращение опасной конфронтации двух ядерных сверхдержав во многом расчищало горизонты международной безопасности и международного сотрудничества. Вопрос о ядерной войне, даже случайной и непреднамеренной, был практически снят. Во-вторых, Россия и ее руководство без какого-либо принуждения заявляли, и неоднократно, о желании провести демократические перемены и рыночные реформы и войти в западные структуры, такие как НАТО, ЕС, ВТО. Это создавало на Западе опасные иллюзии, последствия которых ощущаются и сегодня. В-третьих, на Западе ожидали, что в случае прихода в их ряды такого «пополнения», как Россия и бывшие советские республики, а также страны Восточной Европы, западное сообщество получит шанс резко расширить свою мировую систему, изменив еще больше в свою пользу глобальный баланс между богатством и бедностью.

В то же время, наблюдая за эволюцией внутри России, за тем, как в политике Б.Н. Ельцина набирали силу традиционные бюрократические и авторитарные тенденции, как он не мог и не хотел договориться с Верховным Советом и постоянно угрожал парламенту расправой, что в конце концов и завершилось его «расстрелом» в октябре 1993 года, на Западе понимали, что Россия, несмотря на клятвенные заверения ее руководителей, далека от готовности к проведению демократических преобразований, что в ней по-прежнему сохраняются элементы диктатуры, опирающиеся на карательные органы (спецслужбы, полиция, прокуратура, суды). Поэтому на Западе многие предпочитали не спешить с приемом России в какие-либо свои структуры. К тому же заявления российских руководителей о своих симпатиях к демократии нередко прямо увязывались с просьбами об очередной порции помощи, которая очень часто так и не доходила до страны. 
Таким образом, по мере формирования в России того, что через несколько лет будет названо «суверенной демократией», на Западе понижалась восторженная тональность по поводу российской «демократической революции» и ее перспектив. Затем последовала война в Чечне (первая и вторая), которая лишь подтвердила, что насилие, а не право, осталось стержневым элементом строительства российского государства; показательный процесс над М.Б. Ходорковским, вскрывший дефицит в России независимого правосудия, что помешало приходу в страну крупных западных инвестиций; изменения в законодательстве о выборах в органы власти и все прочие шаги, приведшие к созданию того, что никак не может рассматриваться на Западе как «дружественный демократический режим». Сближение России и Запада приостановилось, что не исключало возможности построения кооперационных связей с отдельными странами – Германией, Францией, Италией, а при президенте Б. Обаме – даже с США. Тем не менее на деле все эти подвижки даже отчасти не могли компенсировать отсутствие системного сближения России с Западом.  
Проблема будущего российско-западных отношений далека от разрешения.66 С обеих сторон существуют весьма сильные надежды и расчеты, что в один прекрасный день все противоречия и расхождения останутся позади, и Россия и Запад образуют единую мировую подсистему отношений на базе расового и цивилизационного единства. Такого рода конгломераты, где сторона с сильным экономико-технологическим потенциалом объединяется с мощной ресурсной базой, нельзя считать историческими случайностями. Так формировались в XVIII–XIX веках колониальные структуры, таков путь возникновения современных структур типа Европейского Cоюза, таково возможное будущее межамериканской системы. Нельзя исключать, что когда-нибудь в будущем Россия и Запад также составят такого рода глобальную подсистему.

Для каждой из сторон это может оказаться решением целого ряда насущных экономических и политических проблем. Для России это, пожалуй, единственная реальная возможность решить проблему модернизации и технологического прорыва. Геополитически для нее это еще и наиболее вероятный способ обеспечить интересы своей безопасности на западном направлении и мирно врасти в Европу. Для Запада в этом состоит наиболее выгодное решение извечного «русского вопроса», в результате чего самая крупная демографическая величина Европы перестанет быть вероятным противником, и самый надежный способ обеспечить свои технологические потребности российскими ресурсами и развитой научной базой. С какой точки зрения ни рассматривать возможности и перспективы развития именно такого типа, в них гораздо больше положительных моментов, чем отрицательных.

Но на этом пути имеется целый рядпрепятствий, разрешить которые пока не удается. Вряд ли сегодня в мире есть кто-то, кому известно, как решить проблемы, связанные с такими глубинными социально-психологическими явлениями, как несходство исторического опыта, чужеродность политических культур, системы ценностей. Как изменить память народов и смягчить воспоминания о жертвах Второй мировой войны, знания об американских ядерных бомбардировках Хиросимы и Нагасаки (что ожидало Россию в случае войны с США)? В какую графу отнести непонятное и провокационное решение по поводу расширения НАТО на восток и войну североатлантического блока против Югославии?

Существующее сегодня между Россией иЗападом является причудливой смесью интуитивных ожиданий возможности взаимного сближения и застарелых опасений по поводу ненадежности и коварства противоположной стороны, нераспутанным клубком взаимных подозрений и вполне понятного недоверия. При этом наблюдается совпадение позиций и интересов по целому ряду вопросов, например, относительно укрепления экономики России и ее общества, сохранения ее территориальной целостности и государственности (хотя бы ради удержания под контролем тысячи ядерных боеголовок) и вместе с тем опасения по поводу возможного восстановления в России авторитарного режима, который начнет готовить агрессивную войну против Запада. Призывы к торжеству демократии в России (не «суверенной», а подлинной) – это желание не поставить Россию в положение обороняющейся страны, а стремление хотя бы отчасти сделать ее прозрачной, доступной для свободных капиталов с Запада (столь необходимых, прежде всего, для самой России), предсказуемой.

Казалось бы, ничего опасного для России, ее населения, экономики и культуры в такого рода пожеланиях нет. Но встает пока что непреодолимая преграда в виде эгоистических интересов части российской элиты, которая, во-первых, ни с кем не хочет делиться ни властью, ни влиянием, ни доходами, а во-вторых, активно использует фактор непросвещенности российского общества, его незнания реалий зарубежных стран и все еще сохраняющих свою силу агитпроповских штампов в умах россиян для сохранения барьеров на пути продвижения Запада в российское общество. При этом просвещенная часть российской элиты понимает необходимость открытия страны и ее экономики для западных корпораций как для повышения научно-технического уровня России, так и для укрепления ее целостности путем ускоренного формирования единого национального рынка, в то время как другая часть, тесно связанная с силовыми ведомствами и верхушкой крупного капитала, видит в этом прямую угрозу своим позициям.

Не менее ощутимым препятствием на пути сближения России и Запада стал вопрос о том, кто может играть ведущую роль в их совместном образовании. У России имеются на этот счет свои соображения, среди которых русское эго играет далеко не последнюю роль. Многие в России считают, что если и сближаться с Западом, то только при ведущей, доминирующей роли России. С этим абсолютно не согласны ни США, ни развитые страны Европы – основатели европейской цивилизации. Вопрос о лидерстве и о том, кто будет определять политику возможного союза России с Западом, попадает, таким образом, в число причин, по которым идея сближения может остаться просто благим намерением. Если попытаться хотя бы теоретически допустить возможность союза России и Запада, можно прийти к выводу о том, что такой союз, каким бы благоприятным он ни казался, с точки зрения реальной политики выглядит совершенно невозможным. Однако при этом нельзя также и полностью сбрасывать его со счетов. С одной стороны, могут возникнуть чрезвычайные обстоятельства, которые потребуют объединения усилий просто для достижения общей стратегической цели (примером может служить союз во время второй мировой войны). С другой – к власти в ведущих странах могут прийти лидеры, которые заставят свои народы забыть о разделяющих их противоречиях и объединиться в одной христианской семье.

При этом должно быть ясное понимание, что такое историческое сближение Запада и Востока Европы не может зиждиться лишь на добрых намерениях вождей. Ему должны предшествовать (и сопутствовать) тесное переплетение капитала, технологий, производственных процессов, культур, укладов и всех остальных аспектов жизни общества, делающих эти общества однородными и схожими (при сохранении самобытности), взаимосвязанными и понятными друг другу. Процесс цивилизационной интеграции, даже между странами одной религии и расы, займет десятилетия. Есть ли эти десятилетия в запасе у России и Запада?

Движение на Восток: пока Россия свободна от обязательств, принуждающих ее оставаться лояльной в отношении Запада, она считает, что может свободно сближаться с Востоком, пока не возникнет нежелательная зависимость от стран Востока: Китая, Индии, Ирана. Исторически и психологически Россия была и во многом остается азиатской страной, даже несмотря на некоторые явно европейские черты русского национального характера. Обусловленная своеобразием исторического процесса формирования нации и ее территории, концентрация политической и финансовой власти в руках московского великого князя, а затем – царя «всея Руси» оставила заметный след в политических традициях и современной политической культуре россиян. Характерный для Европы выбор между свободами граждан или дворянства и необходимостью служить престолу и отечеству в России почти всегда решался в пользу служения. Со временем под влиянием этой традиции сложилось так, что не государство существовало для обеспечения благополучия своих подданных (эта логика объясняет процесс формирования власти в странах Европы), а, наоборот, поданные существовали ради величия и благополучия государства. Это поистине восточный принцип, который более других роднил русское самодержавие с восточными деспотиями.

В период социализма данная черта российской политики получила гипертрофированное и идеологически однозначное воплощение: народ существовал для коммунистической партии и ее верхушки, а самым главным его предназначением была верная служба режиму, что до сих пор сохраняется в принципе обязательной воинской службы. Все понятия свободы личности, ее прав (особенно права на протест), уважение к труду и собственности, к неприкосновенности жилища и корреспонденции – все было отменено и «предано анафеме» в стремлении построить систему отношений, при которой идеология и исповедующая ее партия были верховными владыками и единственными носителями истины. В более прозаических политической и административной плоскостях это означало создание структур «муравьиного социализма», который и был объявлен идеалом человеческого общества. Типичная картина древнеегипетского или любого другого древнего восточного общества (китайского, иранского, индийского), воплотившаяся в ХХ веке.

Значение этой стороны советского социализма важно и само по себе, и во внешнеполитическом аспекте. Уже со времени братского единства с китайской компартией в начале 1950-х годов в концепции внешней политики СССР усиливается акцент на сближение со странами, освободившимися от колониального ига. В большинстве своем это были страны с сильными режимами личной власти (Египет, Сирия, Индонезия, Куба, Вьетнам), которые в силу разных причин нуждались в военной, экономической и политической поддержке со стороны Москвы. Никаких моральных или идеологических препятствий сотрудничеству с этими режимами у советского руководства не было. Практически все они считались странами «социалистической ориентации» и, как таковые, безусловно, были отнесены к разряду реальных или потенциальных союзников.

Унаследовав от Советского Союза целый ряд международных активов (ядерное оружие, место в Совете Безопасности ООН), Россия получила также и комплекс весьма развитых отношений с целым рядом государств «третьего мира». В числе ее политических и экономических клиентов до сих пор, часто по привычке, числятся Индия, Египет, Сирия, Вьетнам, Иран. Россия продолжила поставки вооружения, оборудования, технологий по советским обязательствам и сохранила для себя, таким образом, целое созвездие потенциально влиятельных стран, которые могли добавить веса международным позициям Москвы. После урегулирования отношений между СССР и Китаем в 1989 г. в число этих стран попал и Китай, которому Россия начала поставлять столь нужную для изменения военного баланса в Тайваньском проливе авиатехнику четвертого поколения. 
На протяжении 1990-х и начала 2000-х годов позиции России в «третьем мире» (в том числе и в Китае) рассматривались в Москве как дополнительный актив в ее взаимодействии с Западом. Растеряв союзников СССР в Европе и не сумев удержать «на коротком поводке» бывшие советские республики (поскольку СНГ не могло препятствовать их поискам новых партнеров на Западе и на Востоке), некоторые политики в России считали, что бывший «третий мир» может сыграть роль существенного «довеска» к международным позициям России и, наряду с этим, важного клиента для ее оборонно-промышленного комплекса. Утратив свои рынки в Восточной Европе, российский ОПК компенсировал их на Ближнем и Среднем Востоке (Иран, Ливия), в Юго-Восточной Азии (Малайзия), в Латинской Америке (Венесуэла).

Особое значение в этот период приобрело сотрудничество России с Ираном в развитии иранской ядерной программы. Россия обязалась достроить ядерный центр с реактором в Бушере (начало этому проекту было положено Германией еще при шахском режиме) и помочь Ирану развить на этой основе атомную энергетику. На Западе, особенно в США, этот проект вызвал большое беспокойство в связи с возможным его использованием в интересах создания ядерного оружия. На какой-то период в 2000-х годах проблема ядерной программы Ирана стала своего рода лакмусовой бумажкой в определении истинных приоритетов России: если она оставалась верной обязательствам СССР в области нераспространения ядерного оружия, она была обязана, как считали в Вашингтоне, присоединиться к тем, кто требовал отказа от ядерной программы. Если же у России были другие планы, в том числе желание поднять цену внешнеполитических рисков США, она должна была остаться верной соглашению с Тегераном. Фактически до прихода к власти в США Б. Обамы Россия оставалась верной соглашению с Ираном. 
Однако вскоре, фактически за последнее десятилетие, традиционная роль России в «третьем мире» существенно скорректировалась. Появился и стал важным фактором глобальной политики БРИК (затем – БРИКС). Впечатляющие успехи Китая, Индии и Бразилии в области экономического развития, их быстрое превращение в самостоятельные субъекты политики, вызревание идей межконтинентального сотрудничества, выход на рынки стран Запада – все это сделало проблему этих стран самостоятельным, хотя и не совсем обычным, направлением внешнеполитической деятельности. Там, где Россия порой чувствовала одиночество и изолированность, начал формироваться влиятельный комплекс государств с быстрорастущей экономикой. В Москве не сразу оценили этот феномен: сначала все еще действовала инерция концентрации внимания на группе развитых стран Запада, которые российское руководство вознамерилось догонять (особенно почему-то Португалию), а затем – некоторая великодержавная спесь, помешавшая сразу же по достоинству оценить важность БРИКС. 
Значение появления БРИКС главным образом состояло в том, что перед Россией открылась новая и несколько нетрадиционная перспектива. Если до этого клиенты России из «третьего мира» фигурировали как один из российских активов в строительстве отношений с Западом, то появление крупной группы государств с населением более 2,5 млрд. человек и быстрорастущей экономикой стало рассматриваться в Москве в качестве стратегической альтернативы сближению с Западом. Речь шла о возможности создания союза БРИКС при активном, если не доминирующем, влиянии России. Важность сближения с Западом при этом не отрицалась, но в качестве возможного варианта внешнеполитической стратегии (а также средства воздействия на Запад) стала рассматриваться перспектива строительства союзнических отношений со странами БРИКС. В этом смысле так же, как и в отношениях с Западом, доминировала убежденность, во-первых, в том, что страны БРИКС будут счастливы, если Москва предложит им союз, а, во-вторых, что у России есть все основания рассматривать себя как ведущую силу этой новой группировки.