Россия и русские во французской художественной литературе середины XIX века

  Во втором акте  действие разворачивается в Петербурге, где «известный Иван» должен  выступить на одном из вечеров  в присутствии самого великого  князя - граф Базунов таким образом  вознамерился завоевать расположение  царского двора, при этом постоянно унижая Ивана: после выступления он приказывает крепостному обслуживать приглашенных гостей.  В ответ Иван, уставший от угнетения, опрокидывает стол – за это выходку он теперь должен получить наказание кнутом. Но его спасает Ольга, его возлюбленная, в руках которой оказывается бумажка с песней под названием «Вставай, порабощенный народ!», сочиненная самим Базуновым. Под угрозами Ольги  граф Базунов дарует свободу ей и Ивану. Сразу после этого крестьянин заявляет о своем отъезде во Францию:

«Страна кнута, рабская земля!

Вот песня, с которой я покидаю твой берег.

Даруй мне свое гостеприимство,

Франция, страна искусств и свободы!» 43

  Таким образом, исходя из вышеизложенного, стоит отметить, что отношение французских писателей середины XIXв. к русскому народу колеблется между страхом вторжения нецивилизованных, диких варваров и симпатией к чувствительным натурами, которые, столкнувшись с враждебной окружающей действительностью, нередко вынуждены страдать или  спасаться бегством. Посреди этих двух крайних типажей находится гротескный образ русского подражателя западным манерам. Отсюда можно сделать вывод об еще одном аспекте восприятия русского мира французскими авторами середины XIX в. -  «крайности»,  или «чрезмерности» как одной из основных черт русского характера, сочетающей в себе рабство и деспотизм, храбрость и воинскую доблесть, и тут же — варварство, жестокость и недостаток цивилизованности. Однако основные образы русских, типичные для французской литературы середины XIX в., было бы разумнее подробно проанализировать в следующей главе.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 2.

Образы русских во французской художественной литературе середины XIX в.

  Прежде чем вести разговор о русских образах во французской художественной литературе, целесообразно разбить их множество на две категории: персонажи, прототипами для которых послужили конкретные исторические лица, и персонажи, появившиеся из обобщений наблюдений французских писателей за теми или иными представителями русского общества, группами людей  и российской действительностью, то есть национальные типажи.

  Главный персонаж, взятый из конкретной исторической реальности – русский монарх, или «царь», как его обозначают многие французские авторы.  Царь воспринимается французами, в первую очередь, как человек, в котором фокусируются национальные и исторические характеристики государства.

  Примечательно, что французские писатели при упоминании русского государя в своих произведениях уделяют достаточное внимание его внешности. Так,  Бальзак в «Письме о Киеве» говорит о том, что: «все, что сказано и написано о красоте императора, – верно; ни в Европе, ни, следовательно, в других частях света не существует человека, который мог бы с ним сравниться. Холодность его облика – плод предвзятого мнения, так как он, подобно Наполеону, может непринужденно улыбаться». Отсюда можно заключить, что для Бальзака внешняя привлекательность русского царя служит оправданием того обаяния, которым обладает любая масштабная историческая личность, такая, как Николай I или Наполеон Бонапарт, а, следовательно, и политической деспотии этих авторитарных правителей.

  Касательно жестокость  русских царей, один ее из примеров приведен В.Гюго в трактате « Вильям Шекспир», где автор изображает Петра I как императора, который «стремится достичь совершенства в ремесле палача; он упражняется в рубке голов…и…уметь ударом кнута отсечь женщине грудь» 44. Пожалуй, Гюго одним из немногих, кто описывает русского императора как столь безжалостного деспота.

   Фигуры русских монархов, а именно – императоров, вызывают чрезвычайный интерес у французских авторов XIX в., особенно Петр I и Екатерина II. Оба государя предстали идеальной парой для создания во французской литературе середины XIXв. мифа о русских самодержцах, подкрепленного тем, что, по счастливой случайности, Петр I действительно имел жену по имени Екатерина, а Екатерина II – мужа по имени Петр. По аналогии с предложенными именами,  французские авторы, в  конце концов, опускают тот факт, что женой Петра I была Екатерина I, а императрица Екатерина II была замужем за Петром, и создают тандем «Петр и Екатерина».

 

  Так, в двух пьесах Эжена Скриба середины 1850-х годов право собственности на идеальный союз  Петра и Екатерины во французской литературе обретает свое завершение: « L’Etoile du Nord» («Звезда Севера»), опера-комедия (1854 г.), и «Le Czarine» (« Царица»), драма в 5 действиях (1855г.).

  В опере «Звезда Севера» царь Петр путешествует инкогнито по Финляндии и влюбляется в сестру финского плотника, Екатерину, которая позаботилась о нем, когда император был болен.  С целью продлить свое пребывание рядом с девушкой, Петр решает обучиться  ремеслу плотника. 

  По мнению Шарлотты Краусс, «В этой пьесе симпатия Скриба к Петру I меньше, чем к другим персонажам»45. И об этом свидетельствуют несколько эпизодов, характеризующих императора с отрицательной стороны: он водит указ о назначении «наказания кнутом в армии…для офицеров так же, как и для солдат»46, чрезмерно много пьет, и из-за этого однажды даже приказывает убить Екатерину, переодетую в солдата, которую «царь не узнал в  хмельном угаре»47. Екатерина же, наоборот, представлена в положительном свете: во избежание того, чтобы ее брат попал на войну сразу после своей свадьбы, она жертвует собой и отправляется вместо него, замаскировавшись под солдата. Екатерина любит Петра и прощает ему даже его пьянство и жестокость.

  Однако в этой пьесе жестокость Петра не сохраняется до конца, а проявляется лишь в эпизоде в контексте войны48.

  В одной из сцен драмы «Царица» придворный голландец Виллербек и поляк Сапиеха презентуют Петра I с двух разных точек зрения: один видит его славным реформатором своей страны, другой критикует императора за непредсказуемый характер, жестокость и отсутствие налаженных взаимоотношений с русским народом, с которым он обращается довольно жестоко:

Виллербек: Он великий человек! Который ни о чем другом, кроме как о реформах для своего народа, не думает! Он гениальный цивилизатор!

Сапиеха: который пожертвовал половиной своих подданных, чтобы научить жить другую половину! 49

  В самом произведении Петр I представлен как тиран, который не любит свою жену, но чрезвычайно ревностно к ней относится, видя в каждом придворном любовника Екатерины. Поведение Петра I и его навязчивую идею реформ автор объясняет желанием императора «безгранично властвовать на Каспийском море», потому что ему «душно в России»50.

  Петр откровенно не понимает, почему народ его ненавидит: « Бояре шепчутся…они прощают мне мою жестокость!...Да, я был варваром, но против варварства! Духовенство, святые заступники Москвы, меня зовут нечестивым и спрашивают, чего хорошего в двух столицах? С Санкт-Петербургом я король Европы!» 51

  Екатерина, как и в предыдущем произведении, вновь представлена персонажем положительным и крайне терпеливым. Она, «подобно русским солдатам, остающимся неподвижными на своем посту» 52стойко переносит тяжелый характер своего мужа, одержимого проектами реформ, и его ревность.

   Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод, что, хотя изображения царей во французской литературе середины XIX в. взяты из русской исторической реальности, зачастую они совершенно противоположны реальным персонажам и обладают преувеличенно плохими и хорошими качествами. Это еще одно доказательство «чрезмерности» русских персонажей.

  Что касается  русского императора XIX века, то во французской литературе исследуемого периода он  зачастую изображается как «добрый отец» для русского народа и как опасный представитель аристократии, обладающий неограниченной властью, для иностранцев, в частности, для французов.

  А. Кюстин в «России в 1839 году»  наделяет императора еще одной важной чертой -  непогрешимостью: « это единственный человек в Империи, с которым можно иметь дело…Если бы я жил в этой стране и у меня бы было, о чем умалчивать, я бы доверил это императору»53.

  По мнению В. Орехова, «простые русские в изображении французов зачастую видят в своем государе «Отца». И это «идолопоклонство» некоторые французские авторы осуждают: так, Кюстин с презрением квалифицирует любовь русского народа к царю как  «любовь стада к своему пастуху, который кормит их, чтобы потом убить» 54

  Тема преданности русского народа царю нашла свое отражение в романе  Жюля Верна «Михаил Строгов»: император назначает Строгова своим курьером и отправляет его в Сибирь, дабы тот распространил в этом регионе царскую волю и подавил вспыхнувшее восстание татар. Строгов же посвящает все свое бытие служению царю, каждую свою молитву заканчивая словами « За родину и за Царя!»55

  Но не только один Строгов – весь русский народ питает глубочайшее почтение и любовь к императору: это отражено в эпизоде пересечения  курьером Урала. В один момент неожиданно разразилась гроза, лошади испугались, и кучер от страха сбавил скорость езды. Михаил Строгов, дабы объяснить извозчику невозможность задержки и промедления в пути, ссылается на имя царя. Одно только имя «Отца» заставило кучера беспрекословно повиноваться:

« - Но лошади отказываются идти!...

- Повинуешься ли ты?

- Если ты хочешь!

- Это приказ Отца –  ответил Михаил Строганов, ссылаясь  впервые за все путешествие  на имя императора, это всемогущее  имя…

- Давайте же, мои ласточки! – вскричал кучер, поворачивая лошадей направо …»56

Даже изменник Иван Огарев, возглавивший восстание татар в Сибири, зовет царя «Отцом», говоря о Строгове, что: «…сам  Отец отправил его к нам…» 57

 Таким образом, А. Дюма  изображает сплоченность русского  народа в искренней преданности  своему государю, в глазах которого император является настоящим «Отцом» своей державы.

  В восприятии французов  русский государь зачастую является  верным противником Франции и, дабы скрыть свой страх, французские авторы прибегают к такому приему, как высмеивание фигуры императора в своих произведениях.

   Книга ««Господа Казаки» Таксиля Делора и Луи Уара (1854 -1855 гг.), где описываются события Крымской войны, содержит в себе пародию на императора Николая I. Царь изображен французами как капризный персонаж, который издает бесчисленное количество пустых и глупых указов и прокламаций, прежде даже не обдумав их, как следует: «В семь часов утра царь провозгласил, что он собирается вставать, в 8 утра  - что собирается заняться своей бородой, а в 9 часов заставил всю империю узнать о том, что занятия с бородой окончены, и так до того момента, пока он не лег спать…» 58

  Делор и Уар также описывают систему императорского управления, которая, якобы, основана на обмане и эксплуатации людей: если войска проигрывали сражения на юге, то царь сообщал о вымышленных победах тем солдатам, что находились на севере, и наоборот. Эта ложная информация, по мнению авторов, «давала право царю в любом случае взимать с людей налоги на нужды армии, которые шли в царскую казну»59. Попытка русского монарха получить деньги всеми возможными способами описывается в одной из миниатюр:

 «- Я сказал царю, что  он оказывает мне высокую честь, беседуя со мной.

- И что он тебе ответил?

- Он сказал: « Одолжите мне 10 рублей» 60.

  Судя по всему, подобное изображение русского государя дается французскими писателями с целью вызвать у читателей антипатию как к реальному русскому императору, так и к России в целом.

   Другой типичный русский образ, отраженный во французской литературе середины  XIX в.– русский князь. Этот типаж, в отличие от царя, собирательный, то есть основан на знаниях и впечатлениях самих французских авторов. Образ типичного для французского восприятия русского князя представлен в произведении «Яков Безухий» Александра Дюма (1860) и двухтомнике «Пристанище ангела-хранителя»  /«Генерал Дуракин» (1863) Софьи де Сегюр. 

  Алексей Грубенский, главный герой книги Дюма, изображен автором как «исчезающий вид» русского князя: это «боярин, наверное, последний из представителей старинных московских обычаев времен Петра Великого и Бирона»61. «Новое дворянство» отображено автором в персонаже Данииле, который учится в университете «на тех же скамьях, что и сыновья сапожников и портных»62 и стремится подражать западным манерам поведения, обставляя себя французскими предметами роскоши.

   Один из атрибутов типичного русского князя в представлении французов – сказочное богатство. Описывая поместье князя, Дюма упоминает об этом: « Усадьба была самым настоящим раем: какая роскошь! Какое изобилие! Столовое серебро на столе весило по 40 пудов; в  подвале находи бочонки, забитые рублями. Остальная валюта, словно пшеница, хранилась на чердаке в черпаках…там было 500 верховых лошадей и 200 упряжных…»63.      Судя по всему, для французских писателей сказочное богатство – обязательный атрибут образа русского князя, сочетающийся с «чрезмерностью» его характера.

  Еще одна особенность этого персонажа, с точки зрения Дюма, – любовь к охоте, причем не только на диких зверей, но и на красивых женщин. Так, автор описывает похищение Алексеем литовки, жены капрала Солмима, которой князь Грубенский очень хотел обладать, поэтому даже решился на убийства ее мужа. Однако после достижения своей цели князь быстро остывает к девушке. Яков, его придворный, сообщает, что известие о ее смерти « не столь сильно затронуло князя, чем если бы я ему сообщил о смерти его любимой собаки Арабки»64. Страсть князя к женщинам и «охоте» на них автор дополняет тем фактом, что князь систематически выбирал самых красивых девушек из деревни себе в гарем65.

  Дюма также упоминает о безграничной власти русского князя и его жестокость в эпизоде с Варварой, женой сына Алексея – Бориса, молодой девушке рангом ниже, которую князь Грубенский соблазняет сразу после того, как его сын призывают в армию, и Варвара осталется одна в усадьбе. После содеянного князь избавляется от девушки и сообщает Борису, что его жена умерла, якобы « запершись в одном из павильонов в саду».    Единственный, кто во всем произведении способен открыто заявить о пороках князя, слуга Яков, восклицает: « Взгляните на эту жестокость! Князь Алексей был некогда великим владыкой, но какой же он великий теперь, если он не стесняется ударить палкой губернатора города или самого министра…»66.