Зарождение феодальных отношений

Куликове».

     Во второй  половине  XV в.  новое  рождение  переживает  старый  жанр

«хожений» — описаний путешествий.  Это явление отражает  растущий  интерес

образованных   людей   Руси   того  времени  к  другим  странам,  развитие

экономических и культурных связей с ними.  Особенно интересно  «Хожение  за

три моря» тверского купца  Афанасия Никитина.  Попал он в  Индию случайно: в

конце 60-х гг.  XV в.  Афанасий поехал на Северный Кавказ для торговли, но

стал  жертвой  грабителей.  Возвращение  домой  сулило  незавидную  участь

неоплатного должника:  полное разорение и холопство.  В надежде  поправить

свои дела Афанасий Никитин  отправился в Иран,  а оттуда — в Индию.  Только

через 8 лет  тяжелобольной,  умирающий  Афанасий  вернулся  на  Русь.  Его

произведение, написанное простым, безыскусным языком, без характерного для

средневековой риторики «плетения  словес»,  содержит  множество  интересных

наблюдений   о   жизни   и   быте   Индии.   Благожелательно  всматривался

путешественник в жизнь  другого народа.  Он обратил внимание на  угнетение,

которому    подвергалось    коренное   население   страны   мусульманскими

завоевателями («хоросанцами»):  «В Ындейской земли княжат все  хоросанцы, и

бояре все хоросанцы,  а  гундустанцы все пешеходы... а  все наги и босы... А

земля людна велми, а сельскыя люди голы велми. А бояре силны  добре и пышны

велми». Но главная мысль  Афанасия Никитина — о своей родине. В путешествии

Афанасий Никитин хорошо изучил ту тюркско-иранскую смесь  языков,  которая

звучала  на восточных  базарах.  Самые заветные места  своего произведения —

те,  чтение которых непосвященными он  считал  опасным  для  автора, —  он

написал на этом своеобразном языке. Одно из таких мест — молитва о Русской

земле:  «А Русскую землю  Бог да сохранит!..  На  этом  свете  нет  страны,

подобной  ей.  Но  почему  князья земли Русской не живут  друг с другом как

братья!  Пусть устроится  Русская земля,  а то мало в  ней  справедливости».

Так под пером писателя-патриота рождаются слова не только в похвалу  родной

земле,  но и резкое осуждение  феодальных распрей и междоусобиц,  в которых

нет,  по  мысли  Афанасия  Никитина,  справедливости,  нет  ни правых,  ни

виноватых.

     Новый культурный  подъем  вызвало  создание  единого  государства.  В

первой половине XVI в.  создается культурный кружок  вокруг  новгородского

архиепископа, а с 1542 г. — вокруг митрополита всея Руси Макария. Макарием

и его сотрудниками были созданы  Великие Четьи-Минеи.  «Четьими»  назывались

книги,  предназначенные  для  чтения,  в  отличие  от  «служебных»,  т. е.

богослужебных.  «Минеями»   же   называли   сборники,   где   произведения

распределены по тем дням,  в которые их рекомендуется читать. Макарьевские

Четьи-Минеи должны были стать  собранием всех книг, «чтомых» на Руси: житий

и поучений, византийских законов  и памятников церковного права, повестей и

сказаний.  Но вместе с  тем они  стали  и  сводом  литературы,  дозволенной

церковниками-ортодоксами.

     Важным достижением  было начало книгопечатания.  Первая  типография  в

России  начала работать ок.  1553 г.,  но имена ее мастеров неизвестны.  В

1563 — 1564 гг.  Иван Федоров,  дьякон одной из кремлевских церквей, и его

помощник  Петр  Мстиславец создали на Печатном дворе на Никольской улице в

Москве первую печатную книгу  с выходными  данными.  Качество  печати  было

исключительно высоким.  Иван Федоров был не только мастером-типографом, но

и редактором:  исправлял  переводы книг «Священного Писания»,  приближал их

язык к языку своего времени.  Из-за преследований и  обвинений в ереси Иван

Федоров и Петр Мстиславец перебрались  в  Великое  княжество  Литовское  и

продолжали деятельность просветителей в Белоруссии и  на Украине. Во Львове

И. Федоров выпустил первый русский  букварь  с  грамматикой.  Не  заглохло

книгопечатание и в  России:  уже в XVI в.  работали типографии в Москве и в

Александровской слободе. Однако печатная книга даже в XVII в. не вытеснила

рукописную,  ибо  печатали  в  основном богослужебные книги,  летописи же,

повести, сказания и даже жития святых по-прежнему переписывали от руки.

     В центре  внимания  русской  письменности  второй половины XV — XVI в.

стоят коренные вопросы жизни  страны.  В «Сказании о князьях  Владимирских»

подчеркивалась   идея   преемственности  власти  московских  государей  от

византийских императоров.  Мало того,  их род выводили  даже  от  римского

императора   Августа.  Псковский  монах  Филофей  в  послании  Василию III

утверждал, что Москва — это «третий Рим». Собственно Рим пал из-за ересей,

«второй Рим» (Византия) — из-за унии с католичеством.  «Два Рима падоша, а

третий стоит, а четвертому не быти», — писал Филофей.

     Одним из  самых  своеобразных  мыслителей  первой половины XVI в.  был

Федор  Иванович  Карпов,  дипломат,  государственный   деятель.   Он   был

рационалистом,  искавшим истину через сомнения: «Изнемогаю умом, в глубину

впад  сомнения», —  писал  он.  Одной   из   главных   тенденций   русской

общественной   мысли   XVI в.   было   освобождение   от   пут  церковного

мировоззрения,  апелляция  к  разуму.  Этот   процесс   принято   называть

секуляризацией  (от  латинского слова saecularis — мирской,  светский) или

обмирщением культуры.  В  этом же русле  находились  и  воззрения  Карпова.

Когда   митрополит   Даниил  утешал  Карпова  в  связи  с  его  служебными

неприятностями и призывал к христианскому терпению,  Карпов  отвечал,  что

терпение —  добродетель  лишь  для  монахов,  а у жизни государства — иные

основания. «Ин есть суд  в духовных лицех, а ин в мирьском начальстве». Для

государства  необходима  законность —  «правда»,  иначе  «сильный погнетет

бессильного».  Но власть, полагает Карпов, должна быть сильна: «Милость бо

без справды (т. е.  правды) малодушьство есть».  Впрочем, гуманист Карпов,

понимающий  опасность  деспотического  правления,  добавил:  «Правда   без

милости мучительство есть».

     В конце 40-х — начале 50-х гг.  XVI в. писал известный публицист Иван

Семенович   Пересветов.  Выходец  из  русской  шляхты  Великого  княжества

Литовского,  он  служил  во  многих  странах —  Польше,  Венгрии,   Чехии,

Молдавии,  пока  не  приехал  на  Русь.  Пересветов с негодованием пишет о

боярах,  «ленивых богатинах»,  которые «люто против недруга  смертною игрою

не  играют».  Существенно,  что обвиняет он их не в сепаратизме,  а лишь в

трусости и недостатке служебного рвения.  России,  по  Пересветову,  нужна

«правда»  (в  этом  он  близок  к  Карпову).  Но  ввести  ее  можно только

суровостью и даже жестокостью — «грозой». Вместе с тем Пересветов далек от

восхваления  деспотизма.  Для  него  царь —  это  не  просто  самовластный

государь,  у него есть обязанности перед  «воинниками»,  которые  «люты  к

недругом». Именно «воинниками» царь «силен и славен».

     Пересветов  был близок и к религиозному  вольнодумству.  По его словам,

«Петр,  воевода  Волосский» (молдавский господарь  Петр  Рареш),  которому

Пересветов вкладывает в  уста  свои  мысли,  спросил  у  одного  выходца из

Москвы, есть ли «правда» в  Московском государстве. «Москвитин»  сказал, что

«вера  християнская добра  всем  сполна,..  а  правды нет».  Петр  воевода

возразил:  «Коли правды нет,  то и  всего нет» —  и добавил:  «Бог не веру

любит —  правду».  Разумеется,  ни  один христианский ортодокс не  отрицал

необходимости правды,  не  выступал за  неправду,  но  Пересветов первым в

отечественной  словесности  решился  противопоставить  правду  и   веру  и

предпочесть правду.  Впрочем, он предпочитал и свободу холопству. «Которая

земля порабощена, — писал он, — в той земле все зло сотворяется».

     Поток  «обмирщения»  захватывал  порой  даже  ортодоксальных  церковных

авторов.  Характерен в  этом отношении «Домострой», автором (или, возможно,

составителем последней  редакции) которого был Сильвестр. Слово  «домострой»

в  переводе на  современный  язык  означает «домоводство».  В  самом  деле,

таково  и  было  назначение  этого  произведения.   Мы  находим  в  нем  и

наставления  церковного  характера,  и  советы,  как  воспитывать детей  и

наказывать жену,  хранить  запасы  и  просушивать платье,  когда  покупать

товары на рынке и как  принимать гостей.  Но исполнение религиозных обрядов

и  следование практическим советам в  равной  степени  являются долгом —  и

нравственным,  и религиозным. Например, грешником является тот, кто  живет,

«не  разсудя собя» (не  по  средствам):  ему  «от Бога грех,  а  от  людей

посмех».  Итак,  «Домострой»  чисто светское произведение,  но  авторитетом

Бога  и   «Священного  Писания»  он   освящает  торговлю,   наживу,   даже

скопидомство.   Это  несовместимо  с   суровым  аскетизмом,   который  был

официальной идеологией церкви.

     О путях и  методах централизации,  об отношениях  монарха  и  подданных

вели яростный спор талантливые  политические противники — царь Иван Грозный

и кн.  А. М. Курбский.  Бежав за рубеж,  Курбский  прислал  царю  послание

(1564),  обвиняя  его   в  тирании  и  жестокости.  Грозный ответил,  затем

появились новые послания,  всего было два послания царя и  три  Курбского.

Из-под пера Курбского  вышло еще несколько посланий, Курбский написал также

памфлет против царя Ивана — «История о великом князе Московском» и  другие

сочинения. Оба были по-средневековому широко образованы: знали и Библию, и

богословскую литературу,  и историю Рима,  Византии  и  Руси,  и  античных

авторов.

     По своим  взглядам Иван и Курбский были  не только антагонистами,  но  и

во   многом  единомышленниками:   оба   они  выступали  за   централизацию

государства и  сильную  царскую власть,  а  политическим идеалом Курбского

была   деятельность   Избранной   рады,   которая   значительно   укрепила

централизацию.  Спор  шел  о  другом.  Истинной монархией  царь Иван считал

только монархию деспотическую. Он полагал, что не царь действует  для блага

своих  подданных,  а  священным долгом  подданных является  верная  служба

государю:  ведь сам  Бог  их  поручил в  «работу» (т. е.  в  рабство) своим

государям.  Все жители страны — от последнего холопа до князя — государевы

холопы.  «А жаловати есмя своих холопей вольны,  а и  казнити вольны же», —

так лаконично, четко и  даже талантливо сформулировал царь основной принцип

деспотизма.  Курбский представлял  себе царскую власть иначе. Царь отвечает

не только перед богом, но и перед людьми, он не может  нарушать права своих

подданных,  должен уметь  находить мудрых советников,  причем не  только из

высшей  аристократии  (позднейшие  историки  часто  обвиняли  Курбского  в

стремлении  добиться  для   бояр   «права»   соучаствовать  в   управлении

государством),  но и «всенародных человек».  Увы, сам Курбский не следовал

этим  высоким идеям:  в  своих имениях в  Речи  Посполитой он  обращался с

подвластными так  жестоко,  что против него было возбуждено судебное дело.

Представитель князя на суде словно цитировал царя Ивана, говоря, что князь

Курбский сам знает, как  обращаться со своими подданными.

     Курбский,   хотя  и  допускает  «всенародных  человек»  к  участию  в

управлении,  остается аристократом.  Даже  жертвы опричного террора  в  его

«Истории» расположены в  соответствии с  их  знатностью.  И  сама  история

создания единого государства —  это  для Курбского печальная история того,

как  московские князья  пили  «крове  братии своей».  И  все  же  Курбский

признает совершившиеся  факты,  царь Иван плох не тем, что  он глава единого

государства, а тем, что  он казнит невиновных, своих верных слуг.

     Аристократичен  и Иван IV, который всегда кичился своим происхождением

от  «Августа-кесаря».  Шведскому  королю он отказывал в  равенстве с собой,

считал его род  «мужичьим»,  так  как  отец  короля  Густав  Ваза  был  не

прирожденный монарх, а  выборный.

     Курбский обладал   незаурядным литературным талантом,  он  великолепно

освоил   средневековую  риторику,   любил   острые  каламбуры.   Например,

опричников Курбский  называл  «кромешниками»:  ведь  «опричь» и  «кроме» —

синонимы,  а  поскольку  ад —  это «тьма кромешная»,  то опричники —  адово

воинство.  Грозный был,  пожалуй,  талантливее как литератор.  Он  не хуже

Курбского владел классическим стилем «плетения словес»,  но при  этом любил

резко выйти за его рамки,  смело вводил в свои послания наряду с обширными

цитатами из  Библии и  «отцов церкви» просторечие и  даже перебранку.  Тем

самым он  взрывал литературный этикет средневековья.  Писаниям царя всегда

присуща ирония — то острая, то грубая и мрачная. Курбский писал о том, что

воевал в  «дальноконных  градах германских».  Царь высмеял  красивый эпитет:

«Ты того дальноконнее поехал». Даже английской королеве Елизавете  в момент

обострения русско-английских отношений он написал:  «...  у  тебя мимо тебя

люди владеют,  и не токмо  люди,  но и мужики торговые... А  ты пребываешь в