Социология Герберта Спенсера

Социология Герберта Спенсера

Осипов Г.

Диапазон научных интересов  Герберта Спенсера довольно широк, но все же наиболее значителен вклад  его в социологию. Правда, ценные мысли его часто тонут во множестве  малозначащих и уводящих в сторону  рассуждений. Интересные идеи приходится вычленять, пользуясь методом, рекомендованным  Ричардом Хофштад-тером, писавшим о  Ф. Д. Тернере: «Наиболее ценным подходом к мыслителю-историку его типа является не пытаться выявить его ошибки, а спасти то, что является жизнеспособным, отсекая оказавшееся неверным, смягчая  чрезмерности, подтягивая слабины и  расставляя все по своим местам в  ряду пригодных перспектив» [3, р. 119]. Рассмотрение работы Спенсера будет  избирательным. Остановимся лишь на социологической проблематике.

Некоторые историки социологической  мысли рассматривают социологию Спенсера в качестве продолжения  эволюционного подхода Конта. Сам  Спенсер отвергал влияние идей Конта  на его собственную концепцию. Действительно, общая ориентация Спенсера значительно  отличается от ориентации Конта. Спенсер  следующим образом характеризовал эти различия:

«Какова провозглашаемая  Контом цель? Дать всестороннее описание прогресса человеческих концепций. Какова моя цель? Дать всестороннее описание внешнего мира. Конт предлагает описывать необходимое и реальное происхождение идей. Я предлагаю  описывать необходимое и реальное происхождение вещей. Конт выступает  за объяснение генезиса нашего знания природы. Моей надачей является объяснение... генезиса явлений, которые составляют природу. Одно является субъективным. Другое — «объективным» [3, р. 570].

Конт, конечно, интересовался  не только развитием идей, но и связанными с ними изменениями в социальной организации, он занимался как социальным устройством, так и прогрессом. Тем  не менее Спенсер верно подметил главное отличие своей позиции  от позиции Конта. Первой и основной заботой Спенсера были эволюционные изменения в социальных структурах и институтах, а не состояние идей. Для Спенсера, как и для Маркса, идеи были эпифеноменальными. «Усредненное мнение в любое время и в  любой г гране, — писал он, —  является функцией социальной структуры  ВТого времени и этой страны» [11, р. 390].

Эволюция, т. е. «переход от состояния  относительной неопределенности, несвязности, однородности к состоянию относительной  определенности, связности, многогранности» [5, р. 17;_ 6, р. 370—373], была для Спенсера универсальным процессом, объясняющим  как «самые ранние изменения, которые, как предполагается, испытала вселенная  в целом... так и те последние  изменения, которые прослеживаются в обществе и в продуктах социальной жизни» [6, р. 337]. Когда используется этот универсальный ключ к загадкам вселенной, становится очевидным, утверждал  Спенсер, что эволюция человеческих обществ, не слишком отличаясь от других эволюционных явлений, является особым случаем универсального закона природы. Социология может стать  наукой только тогда, когда она основывается на идее природного, эволюционного  закона. «Не может быть полного  принятия социологии как науки, пока сохраняется убеждение, что социальный порядок не следует закону природы» [11, р. 394].

Для Спенсера аксиоматично, что в конечном итоге все аспекты  вселенной, органические или неорганические, социальные или несоциальные, являются субъектом законов эволюции. Его  социологические изыскания, однако, концентрируются на параллелях между  органической и социальной эволюциями, несходствах в структуре и  эволюции органических и социальных единиц. Во всех социологических размышлениях Спенсера лидируют биологические аналогии, хотя он и был вынужден учитывать  ограниченность таких аналогий. В  силу того, что Спенсер был радикальным  индивидуалистом, органические аналогии создавали для него некоторые  социологические и философские  затруднения, которых Конт с его  коллективистской философией избежал.

Наиболее плодотворными  органические аналогии оказались для  разработки Спенсером тезиса о том, что при эволюционном росте в  структуре и функциях любой единицы  происходят изменения и что увеличение в размерах приводит к большей  дифференциации. Спенсер имеет в  виду в данном случае — если использовать простой пример, — что если бы люди вдруг выросли до размеров слона, то только значительные изменения конструкций  тела позволили бы им продолжать существование  как жизнеспособных организмов.

1. Рост, структура и дифференциация

Как органические, так и  социальные совокупности характеризуются  Спенсером в соответствии с прогрессирующими изменениями в размерах. «Общества, как и живые тела, начинаются как  зародыши — возникают из масс, крайне малых по сравнению с массами, которых они в конечном итоге  достигают» [5, р. 9]. Рост общества может  идти двумя путями, «которые иногда развиваются отдельно, иногда совместно» [5, р. 10]. Это либо рост населения «за  счет простого умножения единиц», либо объединение ранее не связанных  единиц «в союзы групп и союзы  групп групп» [5, р. 10].

Разрастание единиц в размерах неизменно сопровождается возрастанием сложности их структуры [5, р. 3]. Процесс  роста, по определению Спенсера, является процессом интеграции. А интеграция, в свою очередь, должна сопровождаться прогрессирующей дифференциацией  структур и функций, если организм или  общество стремится остаться жизнеспособным, т. е. если оно хочет выжить в борьбе за существование. Животные, располагающиеся  на нижней шкале эволюции, так же как и эмбрионы более высокоорганизованных существ, характеризуются недифференцированностью, относительной однородностью. Так  же обстоит дело и с обществом. Социальные совокупности, так же как  и органические, развиваются от состояния  относительной неразделенности, когда  их составные части походят друг на друга, к состоянию дифференциации, когда эти части становятся различными. Более того, как только части становятся непохожими друг на друга, они начинают взаимозависеть друг от друга; таким  образом при увеличении дифференциации возрастает взаимозависимость и, следовательно, интеграция социальных компонентов. «В примитивном обществе все являются воинами, все — охотниками, все  — строителями жилищ, все —  изготовителями инструментов: каждая составная часть выполняет для  себя все задачи» [5, р. 4—5].

«При развитии (общества) его части становятся непохожими: в этом проявляется рост структуры, несхожие части принимают на себя неодинаковые виды деятельности. Эти  виды деятельности не просто различны: различия так взаимосвязаны, что  каждый из них обусловливает существование  других. Таким образом, взаимная обратная связь вызывает взаимную зависимость  частей. А взаимозависимые части, существующие отдельно и друг для  друга, образуют сообщество, существующее на основании того же общего принципа, что и отдельный организм» [5, р.8]. «Это разделение труда, которое сначала  исследовали политэкономы как социальное явление, а затем признали биологи  как свойства всех живых организмов и назвали «психологическим разделением  труда», является тем, что делает общество, так же как и животное, живущим  единством и целостностью» [5, р.5]. Если в примитивных охотничьих племенах специализация функций до сих  пор едва замечена (обычно одни и  те Же мужчины являются охотниками и воинами), то в обществах оседлого земледелия роли землепашца и воина становятся различными. Аналогичным образом в малых племенных группах политические институты существуют лишь в зачаточном состоянии, но с развитием более крупных политических союзов возрастает их политическая сложность, и дифференциация проявляется в виде вождей, правителей и королей. При дальнейшем увеличении в размерах «дифференциация, аналогичная той, которая приводит к первоначальному появлению вождя, теперь создает вождя вождей» [5, р. 15].

По мере того как части  социального целого становятся все  более несхожими и роли, которые  играют индивиды, оказываются вследствие этого более дифференцированными, их взаимная зависимость увеличивается. «Консенсус функций в процессе эволюции становится прочнее. В сообществах  низкого уровня, как индивидуумов, так и социальных, действия составных  частей мало зависят друг от друга, в то время как в развитых сообществах  обоих видов действия жизненно важных компонентов этих частей становятся возможными только в рамках комбинаций действий, составляющих жизнь целого» [5, р.25]. Напрашивается естественный вывод, что «там, где составные  части имеют малые различия, они  вполне могут выполнять функции  друг друга, а там, где дифференциация велика, они могут выполнять функции  друг друга с трудом или вообще не могут их выполнять» [5, р. 25]. В  простых обществах, где составные  части в целом похожи друг на друга, они могут легко взаимозаменяться. Но в сложных обществах неудачные  «действия одной части не могут  быть взяты на себя другими частями» [5, р. 26]. Таким образом, сложные общества более уязвимы и более хрупки в своей структуре, чем их более  ранние и менее совершенные предшественники.

Возрастающая взаимозависимость  несхожих составных частей в сложных  обществах и уязвимость, привносимая  ею в общество, порождает необходимость  создания «регулирующей системы», которая  контролировала бы действия составляющих частей и обеспечивала их координацию. «В государстве, как и в живом  теле, неизбежно возникает регулирующая система....При формировании более  прочного сообщества... появляются высшие центры регулирования и подчиненные  центры, высшие центры начинают расширяться  и усложняться» [5, р. 46]. На раннем этапе  социальной эволюции регулирующие центры в основном нужны для осуществления  действий, касающихся внешней среды, «противников и добычи». В дальнейшем, когда усложнение функций уже  не допускает спонтанного приспособления составляющих частей друг к другу, такие  системы управления берут на себя груз внутренней регуляции и социального  контроля.

Строгость и масштабы внутреннего  управления и контроля являлись для  Спенсера основным признаком различения между типами обществ. В своей  классификации этих типов он также  использовал другой критерий — уровень  эволюционной сложности. Эти два  способа определения социальных типов были связаны и все же в значительной степени независимы друг от друга, что создавало определенные трудности для составления общей  схемы.

2. Социальные типы: военные  и индустриальные общества

Пытаясь классифицировать типы обществ с точки зрения стадий развития, Спенсер расположил их в  следующем порядке: простые, сложные, двойной сложности и тройной  сложности. Терминология достаточно туманна. Вероятно, он имел в виду классификацию  по степени структурной сложности. Простые общества Спенсер, в свою очередь, разделил на имеющие руководителя, с эпизодически появляющимся руководством, с нестабильным руководством и со стабильным руководством. Общества сложные  и двойной сложности также  классифицируются с точки зрения сложности их политической организации. Аналогичным образом различные  типы обществ были расставлены в  зависимости от эволюции характера  оседлости — кочевое, полуоседлое  и оседлое. Общества в целом были представлены как структуры, развивающиеся  от простого к сложному, а затем  к двойной сложности, проходя  при этом через необходимые этапы. «Этапы усложнения и переусложнения должны проходить последовательно» [5, р. 52].

Помимо данной классификации  обществ по степени сложности  Спенсер предложил другую основу для проведения различий между типами обществ. Здесь в фокусе рассмотрения находится тип внутренней регуляции  обществ. Так, для проведения различий между воинствующим и индустриальным обществами Спенсер использовал  в качестве критерия различия социальной организации, возникшие в результате различий в формах социальной регуляции [5, с. 53 ]. Эта классификация в отличие  от основывающейся на стадиях развития исходит из утверждения зависимости  типов социальной структуры от отношения  данного общества к обществам, окружающим его. При мирных отношениях существует относительно слабая и расплывчатая система внутренней регуляции; при  воинствующих отношениях возникает  принудительный и централизованный контроль. Внутренняя структура больше зависит не от уровня развития, как  в первой схеме, а от наличия или  отсутствия конфликта с соседними  обществами.

«Характерной чертой военных  обществ является принуждение. Чертой, характеризующей всю воинствующую структуру, является то, что его подразделения  принудительно соединяются для  различных совместных действий. Как  воля солдата подавляется настолько, что он полностью превращается в  проводника воли офицера, так и воля граждан во всех делах, личных и общественных, управляется сверху правительством. Сотрудничество, за счет которого поддерживается жизнь в военном обществе, является принудительным сотрудничеством... так  же как и в организме человека внешние органы полностью зависят  от центральной нервной системы» [5, р. 58—59].

Общество индустриального  типа, наоборот, основывается на добровольном сотрудничестве и индивидуальном самоограничении. Оно «характеризуется во всем той  же индивидуальной свободой, которую  подразумевает любая коммерческая сделка. Сотрудничество, за счет которого существует многообразная активность общества, становится добровольным сотрудничеством. И поскольку развитая стабильная система, склоняющаяся к социальному  организму индустриального типа, создает себе, как и развитая стабильная система животного, регулирующий аппарат  рассеянного и нецентрализованного  вида, она стремится также децентрализовать первичный регулирующий аппарат  за счет привлечения от различных  классов их оспариваемой власти» [9, р. 569].

Спенсер подчеркивал, что  степень сложности общества не зависит  от воинственно-индустриальной дихотомии. Относительно недифференцированные общества могут быть «индустриальными», по Спенсеру (не в сегодняшнем понимании «индустриального общества»), а современные сложные  общества могут быть военными.

Определяющим общество как  воинственное или индустриальное является не уровень сложности, а, скорее, наличие  или отсутствие конфликта с окружением.

Если классификация общества по возрастанию сложности развития придала системе Спенсера вполне оптимистическое изображение, то воинственно-индустриальная классификация привела его к  менее радостным взглядам на будущее  человечества. В своих записках в  конце века он писал:

«Если мы противопоставим  период с 1815 по 1850 год с периодом с 1850 года до наших дней, мы не сможем не заметить, что вместе с ростом вооруженности, более частыми конфликтами  и возрождением милитаристских эмоций отмечается распространение принудительных регуляций... Свобода индивидумов  во многих отношениях в действительности сводится на нет... И невозможно отрицать, что это является возвратом к  дисциплине принуждения, которая пронизывает  всю социальную жизнь, когда преобладает  воинственный тип» [9, р. 587].