Образы животных и птиц в русской и таджикской волшебной сказке

Появлению собственно сказок о животных предшествовали рассказы, непосредственно связанные с поверьями о животных. Эти рассказы ещё не имели иносказательного смысла. В образах животных разумелись животные и никто иной. Существовавшие тотемные понятия и представления обязывали наделять животных чертами мифических существ, звери были окружены почитанием. Такие рассказы непосредственно отражали обрядово-магические и мифические понятия и представления. Это ещё не было искусством в прямом и точном смысле слова. Рассказы мифического характера отличались узкопрактическим, жизненным назначением. Можно предполагать, что они рассказывались с наставительными целями и учили, как относиться к зверям. С помощью соблюдения известных правил люди стремились подчинить животный мир своему влиянию. Такова была начальная стадия зарождения фантастического вымысла. Позднее на нём основывались сказки о животных и сказки с их участием.

2.2. Анализ сказки «Сивка-бурка»

Как известно, обряд инициации  был также базой для создания сказкок. Институт этот отмирал, а образование сюжета продолжалось. Изменившаяся историческая обстановка вносила изменения и в жизнь создающегося сюжета.

Яга - древнейший, но далеко не единственный даритель сказки. Вместе с дарителем меняются и предмет и обстановка передачи. Но, тем не менее, связь все еще не окончательно утеряна. Это сказывается, во-первых, в том, что и новые дарители дают тот же дар, что и яга: они дарят помощника -- но уже не лесное животное, а коня, что затем задним числом приписывается и яге. Во-вторых, и новые дарители имеют связь с царством смерти, с миром предков.

Даритель - лесной дух становится уже непонятным. На смену ему приходит мужской даритель и предок. Что и яга уже связана с тотемными предками, мы видели. Но тотемный предок, часто связанный еще, как мы видели, с преемственностью по женской линии, с переходом на мужскую преемственность, заменяется отцом, дедом и прадедом. Так, на смену яги приходит мертвый отец, который уже не в лесу, не в избушке, а из могилы дарит герою коня. С другой стороны, меняется и объект дара. Настоящая, подлинная яга распоряжается лесными зверями. Она - отражение охотничьего быта и строя. Это мы видим в сказке: она кличет волков, медведей, птиц, она дает их в помощники герою. На смену лесным зверям приходят другие и прежде всего то животное, которое и в быту начинает играть такую большую роль в жизни воина - конь. Так, яге приписывается награждение конем. Но конь - моложе яги. Он детище не леса, он - детище открытого поля, где не из-за кустов во врага стреляют, а в открытом бою встречаются богатыри-воины с мечом в руках.

Можно обнаружить, что  у сына с отцом глубокая, таинственная связь. Таинственность этой связи сказывается  в том, что прочна и необходима для Ивана связь не с живыми родителями, а связь с родителями умершими или умирающими. Живые родители играют в сказке довольно жалкую роль.

Ярче всего эта фигура отложилась в сказке "Сивка-Бурка". Здесь говорится: "Отец стал умирать и говорит: "Дети! Как я умру, вы каждый поочередно ходите на могилу ко мне спать по три ночи" - и умер. Старика схоронили. Приходит ночь; надо большому брату ночевать на могиле, а ему лень, и он боится, он и говорит малому брату: "Иван-дурак! Поди-ка к отцу на могилу, ночуй за меня. Ты ничего же не делаешь!" Иван-дурак собрался, пришел на могилу, лежит; в полночь вдруг могила расступилась, старик выходит и спрашивает: "Кто тут? Ты большой сын?" - "Нет, батюшка! Я, Иван-дурак". Старик узнал его и спрашивает:

"Что же старший сын не пришел?" - "А он меня послал, батюшка!" - "Ну, твое счастье!" Старик свистнул, гайкнул богатырским посвистом: "Сивка-Бурка, вещий воронко!" Сивка бежит, только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом. "Вот тебе, сын мой, добрый конь! А ты, конь, служи ему, как мне служил!" Проговорил это старик, лег в могилу" [9, 348].

В чем же добродетель  героя или в чем состоит  услуга, оказанная мертвецу? За что  он дарит коня? Для чего мертвецу нужны жертвоприношения?

Если не совершать  жертвоприношений, т. е. не утолять голода умершего, он не будет иметь покоя  и вернется на свет живым привидением. Это то, чего боятся живые и мертвые, на этом основан страх перед мертвецами. Мы видим, что старшие братья действительно боятся идти на могилу, боятся мертвеца. Отсюда второе предположение: что сиденье на могиле есть некоторая форма апотропеического акта. Такое предположение подтверждается некоторыми сказочными и этнографическими материалами, очень близкими к нашей сказке. В белуджской сказке говорится: "Дети, если я умру, вы три ночи оберегайте мою могилу". Отец выходит из могилы страшной змеей, герой его убивает, раскапывает могилу н находит там лошадь, меч и ружье. В русском сказочном репертуаре есть случаи, когда завет заупокойной службы не соблюдается, и мертвец возвращается: "Был-жил крестьянин на пустом месте; было у него два сынка: в зыбке, и годовой, и дочки трех лет. Он сказал хозяйке: "Я завтра помру, повали меня под образа и трое сутки кади". Мужик помер, жона двои суток ходила, а третьи - забыла. Ходит девушка трехлетняя и говорит. "Маминька, маминька, отец-от ожил, сел!" - "Што ты, дика кака - сел, помер ведь!" Хозяйка зглянула - муж на лавке сидит, зубы брусом тоцит. Хозяйка схватила двух робешков и на пець заскоцила, осталась девушка на полу. Покойник схватил из зыбки пеленки и съел, и девушку съел" [23, 138].

На этом основано христианское отпевание мертвеца. Отчитываемый мертвец и в сказках всегда пытается вернуться к жизни. В этой сказке герой также иногда приходит на могилу читать.

Мотив передачи сыну волшебного средства иногда окрашен в реальную, бытовую обстановку. Отец оставляет детям наследство. "Пришло время старику помирать, стал он деньги делить: старшему дал сто рублей, и среднему сто рублей, а дураку и давать не хочет, - все равно даром пропадут". Но дурак выпрашивает свою долю и также получает ее. На эти деньги он покупает кошку и собаку, которые оказываются волшебными помощниками. Таким образом, и здесь волшебный помощник добыт, хотя и косвенно, при помощи умирающего отца.

Однако нам необходимо уделить основное внимание не мотиву дарения коня, а самому образу Сивки-бурки. В этой связи следует отметить, что сказочное описание Сивки совпадает с его функциями в славянской мифологии, где прослеживается связь коней с дождевой влагой – обладая огненной природой, конь олицетворяет собой грозовую бурю: «…бежит из чиста поля добрый конь со всеми доспехами: изо рта у него огонь-пламя пышет, из ушей дым кудряв валит, из ноздрей искры сыплются; хвост у коня в три сажени…начал скакать – по мерной версте за единый скок; ископыть коня богатырского – целые печи земли выворачивались, подземные ключи воздымалися. В озёрах вода колебалася, с жёлтым песком помешалася, во лесах деревья пошаталися, к земле приклонялися…» [23, 155].

Е.М. Мелетинский и  В.Аникин, исследовав целый ряд подобных сказок и огромный этнографический материал, пришли к выводу, что конь дарится отцом именно младшему сыну потому, что он дольше всех остаётся в родной семье, а значит, и является хранителем домашнего очага [32, 68; 4, 174]. Мы же, в свою очередь, дополняем этот вывод тем, что отец дарит сыну не просто коня, а передаёт ему на хранение огонь домашнего очага, олицетворённый в образе коня. Огонь небесный переносился и на землю, поэтому древние славяне связывали коня и с огнём домашнего очага. Потому у «замогильного» коня «из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом валит…», чаще всего он рыжей, каурой или сивой масти (цвета огня) и потому отец передаёт сыну коня с такими словами: «Вот тебе, сын мой, добрый конь; а ты, конь, служи ему, как мне служил…». Огонь домашнего очага символизировал собой и благосостояние семьи, в связи с чем герой сказок, влезая коню в одно ухо и вылезая в другое – сыт, обут и одет.

По данному вопросу  нам бы хотелось отметить, что описание коня в  восточных славян народных сказках совпадает с описанием ведического Агни, что ещё раз, на наш взгляд, доказывает генетическую связь этих мифических образов.  В ведической мифологии Агни – огненноволосый или красноволосый, с бурой бородой, с острым подбородком, с острыми блестящими золотыми или жёлтыми зубами. Этими зубами он жуёт или поедает леса. Часто упоминается язык или языки Агни – это языки пламени. Агни мчится по лесу на своей колеснице, влекомой конями-вихрями. Блеск его подобен лучам зари или молниям тучи. Но красные кони его оставляют чёрные борозды. Часто Агни представлялся в образе огненного коня, запряжённого в жертвенный столб. Агни воздвигает колонну, подпирает небеса столбом дыма, он – «Дымознаменный». Или его называют птицей и говорят о стремительном полёте его между небом и землёй [27, 68-174].

Но Агни, как воплощение священного огня, может выступать  не только центром жреческого ритуала, он связан и с многочисленными  домашними повседневными обрядами. И поэтому он рассматривался также  как бог домашнего очага. Агни живёт в каждом доме, он бессмертный, поселившийся среди смертных, называемый «гостем дома» или «хозяином дома», являясь покровителем дома и семьи. Описание функций Агни имеет разительное сходство с волшебным конём восточных славян народных сказок. Также с культом огня Агни связаны и свадебные обряды, основные дары которого – домашние блага, потомство, процветание, с чем сравнимы и мотивы восточных славян сказок о трёх волшебных волосках коня, с помощью которых герой перевоплощается с целью победить в турнире, поцеловав царевну, сидящую высоко в башне и жениться на ней [27, 68-174.].

Культ Коня в восточнославянской мифологии имеет древние тотемические корни. Тотемическая сущность Коня в восточнославянском мифотворчестве выразилась в отождествлении этого животного с небесными светилами, временем, огнём, загробным миром, что генетически и типологически связывает восточнославянский культ Коня с другими индоевропейскими мифологиями. Со временем мифические Кони восточных славян перешли в сказки, в которых ранее тотемически почитаемый Конь приобрёл черты помощника героя, атрибута отрицательного мифического персонажа, проводника на тот свет.

2.3. Анализ сказки «Жар-птица»

В восточнославянской мифологии Жар-птица - чудесная птица. Согласно русской волшебной сказке, каждое перо её «так чудно и светло, что ежели принесть его в тёмную горницу, оно так сияло, как бы в том покое было зажжено великое множество свеч». Золотая окраска Жар-птицы, её золотая клетка связана с тем, что птица прилетает из другого («тридесятого царства»), откуда происходит всё, что окрашено в золотой цвет. Жар-птица может выступать в роли похитителя, сближаясь в этом случае с Огненным Змеем: она уносит мать героя сказки «за тридевять земель». Сравнительный анализ позволяет предположить древнюю связь Жар-птицы и словацкой «птицы-огневика» с другими мифологическими образами, воплощающими огонь, в частности с огневым конём-птицей [22, 84-85.].

Она воплощение бога грозы, в славянских сказках чудесная птица, которая прилетает из другого (тридесятого) царства. Это царство — сказочно богатые земли, о которых мечтали в давние времена, ибо окраска Жар-птицы золотая, золотая клетка, клюв, перья. Она питается золотыми яблоками, дающими вечную молодость, красоту и бессмертие, и по значению своему совершенно тождественными с живою водою. Когда поет Жар-птица, из ее раскрытого клюва сыплются перлы, т.е. вместе с торжественными звуками грома рассыпаются блестящие искры молний. Иногда в сказках Жар-птица выступает в роли похитительницы [24, 120-131]

В разных культурах образ Жар-птицы обрастал своими подробностями и оттенками.

Жар-птица — сказочная  птица, персонаж восточных славян сказок, обычно является целью поиска героя. Перья жар-птицы обладают способностью светить и своим блеском поражают зрение человека.

Добыча жар-птицы сопряжена  с большими трудностями и составляет одну из главных задач, которые задает в сказке царь (отец) сыновьям. Добыть жар-птицу удается лишь доброму  младшему сыну. Мифологи объясняли  жар-птицу в виде олицетворения  огня, света, солнца [10, 41]. Жар-птица питается золотыми яблоками, дающими молодость, красоту и бессмертие; когда она поет, из её клюва сыплются жемчуга. Пение жар-птицы исцеляет больных и возвращает зрение слепым. Оставляя в стороне произвольные мифологические объяснения, можно сопоставить жар-птицу со средневековыми, очень популярными и в русской, и в западноевропейской литературе рассказами о птице Феникс, возрождающейся из пепла. Жар-птица также является прототипом павлинов. Молодильные яблоки, в свою очередь, можно сопоставить с плодами гранатового дерева, излюбленного лакомства Фениксов.

Жар-птица по описаниям из сказок и иллюстрациям к ним похожа на павлина, и перо Жар-птицы – так же напоминает перо из павлиньего хвоста. Размером Жар-птица также с павлина, в то время как феникс описывается размером с орла.

Говорят, что поймать  жар птицу можно только на приманку – клетку с золотыми яблоками внутри. Так как не только найденное перо жар птицы, но и все ее оперение горит огнем, голыми руками такую  птицу не схватишь, мгновенно обожжешься. Вот и пришлось Ивану заманивать ее в клетку и накидывать мешок, чтобы жар до рук не достал.

Также по легендам жар  птица стережет цветок папоротника  в ночь на Ивана Купала, когда он распускается лишь раз в году, а многие молодые люди уходят в лес искать его.

Однако Жар-птица не являлась тотемическим животным восточных  славян, поэтому представляется необходимым  проанализировать другие образы данной сказки, а именно тотемическую природу  волка.

Здесь прослеживается архаический  мотив нарушения запрета убивать и употреблять в пищу тотемное животное. Вместе с тем в сказках описывается и ситуация, когда зверь преданно следует священной родственной связи и обязательствам, вытекающим из нее. Так, в сказке об Иване-царевиче и Сером волке в начале волк убивает коня Ивана. А затем клянется царевичу служить "верой и правдой". С точки зрения тотемизма, пишет В.П. Аникин, "понятно почему сказочный волк, причинив вред человеку, считает себя обязанным возместить урон верной службой. Родственная связь считалась священной, и нарушение ее каралось. Когда поступки шли вразрез с родовой моралью, они требовали возмещения и возмещения самого точного. Волк съел коня, он сам служит герою конем. Он берет на себя обязанность помогать человеку добровольно, без принуждения и для него родственные связи священны. Логика первобытного мышления здесь несомненна" [4, 256].