Поэзия и её новые имена

В этой смысле поэзия Олега Горшкова выглядит старомодно. Понимая под современным осмыслением поэзии термины вроде «приращение смыслов», «месседж» и «мэйнстрим» – со всеми своими родимыми пятнами «актуальности». В самом деле, стихи «Глагола одиночества» не обладают поэтической броскостью. Здесь не рябит в глазах от безбрежной культурологичности, популярный ныне «стиль донцов» (а проще говоря, мат) наш поэт также избегает использовать. Подобная поэтическая практика (да и человеческая стратегия) диссонирует с нашим временем, а потому, перефразируя Ницше, сейчас особенно медленно текут воды поэтического восприятия. И долго нужно ждать, пока они осознают, что’ опустилось в их глубину.

Важные культурологические отсылки, литературные аллюзии и прочий филологический «бэкграунд» в этих стихах есть, но отмерено скупо – как и должно, вкус начинается с отбора и не терпит всеядности. А что еще важнее, это дается завуалировано, подспудно, безо всякого выпячивания авторской эрудиции, с полным осознанием того, что не упоминанием имен Пруста или Ясперса, не словесной эквилибристикой и не подделками под модные ныне интонации Бродского или Рыжего сильна лирическая поэзия. Первичен именно уникальный чувственный импульс, глубоко и многогранно осмысленный. С привлечением, возможно, всего выше названного и с тем условием, что всё это органично – и ткани отдельного стихотворения и авторскому миропониманию. Именно локомотив глубокого, своеобразного и осмысленного чувства тянет за собой вагоны «искусности»: эрудиции, филологии, языкового напряжения и проч. Иначе поезд из строф так и не сдвинется с места, судьба ему – депо. И никакие метафоры (даже столь дикие, как эта моя собственная) делу не помогут. Истина стара, но постоянно забывается.

Повторюсь, весь философско-культурологический фон подан в «Глаголе одиночества» именно как фон, в творчески осмысленном, переработанном виде. Всегда уступая при этом основное место природе – прежде всего человеческой. В этом отношении, быть может, показательнее других стихотворение «Небесный муравей», где развернут, ни много ни мало, философский диспут, глубокое исследование и оспаривание «стоических письмён» – и не в форме абстрактных умствований, но замечательной поэзии.

 

Сквер утром ранним тих, как зал библиотеки.

Читаема печаль, но сокровенна суть

собранья тополей от осени-Сенеки.

Сковавший сердце миг нельзя перелистнуть.

Небесный муравей на крышу мира лезет –

на краешек листа по жилистой строке,

и мир имеет вкус окисшего железа,

его легко поднять и раскрошить в руке.

Кому дано постичь за покрывалом куцей

пылающей, как Рим, раздорной красоты

иронию творца? – о, как всё сложно, Луций:

влюбиться в смерть, сгореть и красной охрой стыть,

пристав к подошве ввысь шагающего бога…

Всё путанее слог стоических письмён,

но муравей ползет – еще совсем немного,

и он обрящет дом, уткнувшись в небосклон…

 

 

9

 

Впрочем, понятие «философской полемики» тут едва ли уместно. Любая такая полемика только упростила бы поэтическую ткань, сузила бы необходимое этико-эстетическое пространство восприятия искусства. Не спор, скорее, мудрое понимание и принятие различных «проживаний» жизни. И подспудное, но естественное чувство того, что далеко не только «стоическими письменами» с их равнодушием к соблазнам, презрением к смерти – можно и должно жить. И главный тут недостаток, с поэтической, если можно так сказать, точки зрения, кроется в том, что вещество жизни, ее палитра – слишком разнообразны, чтобы укладываться в стоическую догму. Да и во всякую другую догму.

Отсутствие всевозможной догматики в этих стихах – не только обусловлено эстетически, но и предполагается самой философией «жизни» того самого «муравья», и не земного, а «небесного». Как Бог удивительно человечен, даже ребячлив в стихах нашего поэта, так и всё человеческое, природное – божественно. А на другом полюсе – как раз всевозможные «умствования», быть может, и неизбежные, но слишком ограниченные. А еще – черствость и равнодушие, не только по отношению к человеку, но и по отношению ко всему окружающему. И здесь опять «поэтическая» пристальность к «богу деталей», мельчайшим малым сим (что муравей, что любимые нашим поэтом бабочки) переходит из эстетической плоскости в человеческое мировоззрение, факты бытия уже не связанные напрямую с восприятием искусства. Чем не воспитание нравов – но осуществленное не лобовыми лозунгами, а естественными эстетическими механизмами? И расхожую фразу Достоевского «красота спасет мир» не лучше ли понимать в этом, опосредованном смысле?

Если же говорить о философской подоплеке этих стихов не в «негативном», а в «позитивном» смысле, то есть, не о том, что чуждо, а о том, что родственно, – сразу становиться непросто. И совсем не потому, что сказать не о чем. Дело в том, что всяческие умствования по поводу – в том числе и эти мои собственные! – как раз и подвергаются сомнению в рамках этой подоплеки. По той же причине трудно в положительных терминах, например, определить дзен – да и любое другое сущностное явление, возникшее не в хитросплетениях словес, а из самой жизни и к ней обращенное.

Больше бы тут пристало говорить на языке падающей листвы, неторопливой человеческой походки, плывущих облаков. И говорить не о лексике или фонетике, а о чувстве хрупкости и краткости жизни, ее ослепительной яркости и трагичности – со всем возможным и неизбежным одиночеством, непониманием, слишком известным финалом. И о мудром принятии этой жизни, любви к ней – то робкой, то безудержной, а подчас и мучительной. Подобное безоглядное, и одновременно, деликатное отношение сродни любовному. Может быть, оттого и так мало собственно «любовной лирики» у нашего поэта, что чувство любви подспудно разлито едва ли не во всех стихах – и к женщине, и к ребенку, и к муравью, ко всему тому удивительному и едва ли вполне выразимому, что окружает каждого из нас.

Ощущение «несказываемого» и «несказанного» – весьма частое при чтении стихов Олега Горшкова. И нужна, помимо прочего, большая поэтическая смелость, чтобы вести речь о таких трудноопределимых вещах, как человеческое самосознание, глубины «внутреннего Тибета», «длящаяся внутри» осень, музыка – из которой ты создан, зима – в которую ты уйдешь. Сколько здесь человеческого – и сколько невыразимого! Понимает это, конечно, и сам автор: «Сковавший сердце миг нельзя перелистнуть». Но если не об этом писать – то о чем же тогда? И по сравнению с философским трактатом, у поэта есть естественное средство преодолеть эту трудность выражения. А уж удается ли – в меру сил, отпущенных искусству и собственного таланта – судить возможному читателю.

Думается, тем не менее, что читатель у «Глагола одиночества» найдется. И потому, что обращены эти стихи не к литературной «тусовке» (как это сейчас, увы, принято), а к каждому человеку, способному определенным образом чувствовать и осмыслять мир. И потому, что жанр элегий (к которому, при всей устарелости и условности жанрового деления сейчас, принадлежат эти стихи) всегда будет родственен человеку – как известно «от многой мудрости многая печаль». Отсюда же можно заключить, что читателей этих не будет слишком много – в наш век массового искусства и культа тела вместо культа ума – но это известная судьба искусства, печалиться тут бессмысленно.

О лирической поэзии нелегко говорить. Поневоле сбиваешься либо на общие вещи, подсказанные тем или иным стихотворением, либо на вполне ущербный пересказ. И там где Пегас летел, там прозаическая кибитка комментатора только подпрыгивает на кочках однобоких толкований. Даже и критику тут приходится туго, поскольку критика – искусство, по большей части, отторжения, а не со-чувствия. И если перед глазами не кособокая изба с душными сенями затертых рифм и бревнами шаблонных образов, а дворец в стиле барокко, – поневоле теряешься. Да и – чего там! – не больно-то нуждается поэзия в разговорах о себе, красавицу не делают лучше пересуды соседок. В этом смысле настоящая статья – не более чем поток отраженного света, эхо – в ответ на «Глагол одиночества». Пусть, однако, всякое солнце и ярче луны (что и рекомендуется догадливым читателям), но осветить самое себя – даже в малой мере – ему затруднительно. Хочется надеяться, что мне это хотя бы отчасти удалось.

А теперь, всё более удаляясь от стихотворений, возвращая им самостоятельное бытие, независимое от толкований и сопоставлений, остается привести заключительные строки – и «Глагола одиночества» и настоящей статьи.

 

Когда окликнет он издалека,

качающий пространства колыбельщик,

ты, несший крест свой, будешь обескрещен

в мгновенье хрупкой верой мотылька,

всё примирив религией смешной –

щекочущей, беспечной, невесомой…

И оклик вдруг на отчий зов из дома

отчаянно похожим станет, но

теперь уж тот, чье время истекло,

не выпросит свободы лишний часик,

мальчишке надо будет возвращаться –

он догулял своё. Хрустит стеклом

раздавленным лабораторный мир

весов и мер – посудина на случай

любого превращения сыпучих,

тягучих и бесплотных, как эфир,

сквозь пальцы ускользающих веществ…

Ты слишком этой химией потешной

был увлечен – пытлив и многогрешен,

чего ж страшиться перемены мест

слагаемых в себе? – ещё одна,

зато, какая светит перемена –

угла и неба, веры и вселенной.

Ты мотылек у желтого окна,

ты просто возвращаешься в покой,

не ведая, насколько путь недолог,

теперь ты дышишь не из чувства долга,

а потому что дышится легко.

И город свой из виду потеряв,

его пыльцу и каменные туши,

спешишь на оклик, на рожок пастуший

по сущим небесам прохладных трав –

куда-то за неведомый порог,

где бредит постояльцем дом молочный,

где слышно, как бранятся молоточки,

без устали сколачивая впрок

за белой колыбелью колыбель,

где рядом бьет родник со светом млечным,

где на ладонях ветра залепечет

тот, кто весь путь пройдет вослед тебе…

 

2007–2008

 

 

 

Ярославль на карте виртуальной и реальной литературы

 

В Ярославле литературы нет.

Евгений Ермолин.

«Знамя», № 6, 2001 г.

 

Может быть, все-таки есть?

там же

 

Появление и чрезвычайно бурное развитие в России в 1990-е годы технологии компьютерных сетей несколько парадоксально отразились и на литературе. Помимо удобства связи и печатного дела появилось отдельное и заслуживающее подробного разговора явление, в значительной мере определяющее положение современного писателя и даже литературный мир в целом. Речь идёт о литературных сайтах в сети Интернет. Их взрывообразная эволюция, активность, массовость, а порой и претензия их авторов на высокое искусство породили даже специальный термин «РуЛинет». Он обозначает пространство «сетевой» литературы, то есть не привязанной к бумажному носителю, а существующей «виртуально» на экране персонального компьютера. С точки зрения физического расположения «сетевых» текстов, все они представлены на одном из веб-сайтов Интернета или, как говорят для простоты, в Сети.

История «РуЛинета» началась сравнительно недавно. В 1996 году усилиями предпринимателя Леонида Делицына был создан первый литературный сайт и, одновременно, ежегодный литературный конкурс под названием «Тенёта». К работе конкурса были привлечены многие известные писатели, а некоторые из победителей «Тенёт» приобрели известность впоследствии. Проект прекратил свою деятельность в 2002 году, но к тому времени идея сетевой литературы поистине овладела массами. Тем более что процесс создания веб-сайтов упростился настолько, что это могли делать собственными усилиями отдельные энтузиасты с дипломом программиста.

Уже на рубеже тысячелетий новые литературные сайты стали возникать в огромном количестве. Общее их число сейчас, с учётом персональных авторских страниц, не поддается счёту. Часть из них ориентируется на представление в виртуальном виде классической русской и зарубежной литературы, но подавляющее большинство – на творчество современных авторов. Причем оказалось, что желающих донести свои произведения граду и миру десятки (если не сотни) тысяч, разбросанных по всему земному шару. Толстые литературные журналы переживали в это время резкое падение тиражей и общественной значимости. Вдобавок их было просто мало, да и опубликоваться там мог далеко не каждый автор – в силу своего художественного уровня или местожительства. Не секрет, что многие «толстяки» не свободны от кумовства и снобизма по отношению к провинциальным или начинающим авторам, не говоря уж о соображениях литературного либо идеологического «формата». Неудивительно поэтому, что литературные сайты, особенно со свободной публикацией, вызвали огромный интерес у авторов, одновременно ставших и читателями. Важнейшей особенностью таких сайтов является интерактивность, то есть возможность оперативно размещать свои произведения, читать и комментировать чужие, вообще вступать в диалоги и полилоги с другими авторами.

Все литературные ресурсы «РуЛинета» удаётся довольно чётко классифицировать на несколько групп – по тому, насколько просто там опубликоваться любому желающему. Эта же классификация определяет и авторитет разных сайтов, поскольку одно дело самостоятельно выложить свои опусы на каком-нибудь общедоступном форуме и совсем другое – быть опубликованным в периодическом сетевом альманахе или журнале. Поэтому поговорим о такой классификации подробнее, приводя необходимые примеры. Когда же топология «РуЛинета» приобретёт, по ходу настоящей статьи, упорядоченные очертания, то можно будет и предметно поговорить о ярославской литературе – сетевой и не только.

К первой группе можно отнести сайты со свободной публикацией и литературные форумы. Разместить свои произведения на них может кто угодно, достаточно лишь зарегистрироваться. Другой важной их особенностью является то, что прямо под опубликованными произведениями можно оставлять отзывы. Иногда к этому добавляется и возможность голосования, расстановки баллов, размещения анонсов (в том числе за деньги) или даже рекламы, прямо не относящейся к изящной словесности.

Наиболее известными такими литературными сайтами стали «Проза.Ру» (http://www.proza.ru) и особенно «Стихи.Ру» (http://www.stihi.ru), одно время объединённые в так называемую Русскую Национальную Литературную Сеть. На первом из них публиковались прозаические произведения, на втором – поэтические, но это разделение не было жёстким. Удобные, запоминающиеся веб-адреса, простота регистрации и размещения произведений сделали эти сайты (в особенности сайт «Стихи.Ру», в просторечии именуемый «стихирой») чрезвычайно популярными уже в 2000-2001 годах. Примерно в это же время там был организован собственный литературный конкурс, хоть и осуществляемый самими авторами сайта, но претендующий на открытие новых талантов и привлечение читательского интереса к сильным авторам. В частности, каждый член так называемой коллегии номинаторов имел возможность вывесить на главной странице сайта любое понравившееся произведение с обоснованием своего выбора. Номинированный таким образом текст в течение нескольких дней могли прочитать сотни, а иногда и тысячи других авторов, в том числе оставляя рецензии. Со временем, однако, создатель этих «народных» сайтов Игорь Сазонов потерял к ним интерес. В 2004 году был ликвидирован конкурс. Вскоре многие известные авторы покинули эти сайты. В результате последние годы «Стихира» влачит жалкое существование с точки зрения художественного уровня тамошних авторов. С точки зрения же количественных показателей всё замечательно: так на сайте «Стихи.Ру» представлено более 350 тысяч авторов и опубликовано свыше 13 миллионов произведений. Примерно то же происходит на «Проза.Ру».