Психологическая теория басни Л. С. Выготского и изучение басни в средней и в коррекционной школе (инновационный аспект)

- у Крылова образ  того или иного животного никогда  не бывает аллегорией определенного  человеческого характера или  концентрацией известных, определенных человеческих черт. В качестве примера Выготский приводит крыловских лебедя, рака и щуку, синицу, журовля, лошадь, муравья, льва, комара, муху, курицу и заключает, что «у всех этих героев нет никакого определенного характера», как нет его и у «таких классических басенных героев, как лев, слон, собака и др.» [Выготский 1986: 137]. Под характером принято понимать индивидуальную, достаточно устойчивую систему способов поведения человека в определенных условиях.

Само представление  о характере басенного героя, по Выготскому, выводится на основе басни и является вторичным фактом. Причина выбора животных в качестве героев «заключается в том, что каждое животное представляет заранее известный способ действия, поступка, оно есть раньше всего действующее лицо не в силу того или иного характера, а в силу общих свойств своей жизни. Тогда для нас станет совершенно понятным, почему бритва, топор, бочка могут стать наряду с этими героями – потому что они тоже преимущественно носители действия… Именно поэтому такие определенные люди, как мужик, философ, вельможа, лжец, и такие орудия, как топор, бритва и т.п., могут вполне с успехом заменить басенных зверей» [Выготский 1986: 138].

Л.С.Выготский обращается к басне о лебеде, раке и щуке и не находит у них «заранее известных читателю черт», «они выбраны  здесь исключительно для олицетворения действия и той невозможности действия, которая возникает при их совместных усилиях. Всякий знает, что лебедь летает, рак пятится, а щука плавает. Поэтому все эти три героя могут служить прекрасным материалом для развертывания известного действия» [Выготский 1986: 138].

Открытием Л.С.Выготского стало предположение и доказательство двойственного, противоречивого характера басен И.А.Крылова. По Выготскому, басня построена на двойственности: «Эта двойственность все время поддерживает интерес и остроту басни, и мы можем сказать наверно, что, не будь ее, басня потеряла бы всю свою прелесть. Все остальные поэтические приемы, выбор слов и т.д. подчинены этой основной цели» [Выготский 1986: 156].

Двойственность эта  не логического, а эмоцианального, аффективного свойства: так, в «Вороне и Лисице» чем сильнее лесть, тем сильнее издевательство; и лесть, и издевательство заключены в одной и той же фразе, … и мы вправе сказать, что аффективное противоречие, вызываемое этими двумя планами басни, есть истинная психологическая основа нашей эстетической реакции [Выготский 1986: 156], « переживание читателя басни есть в основе своей переживание противоположных чувств, развивающихся с равной силой, но совершенно вместе» [Выготский 1986: 181]. В «Стрекозе и Муравье» чем сильнее беззаботность, тем именно острее и ближе гибель.

Задача художника в  таком случае, по Выготскому, - «стихами и всеми стилистическими приемами воздействия возбудить в нас два стилистически противоположно направленных и окрашенных чувства и затем разрушить их в той катастрофе басен, в которой оба эти тока как бы соединяются в коротком замыкании» [Выготский 1986: 183].

Причем, и это очень  важно, два аффективных плана  должны быть уравновешаны до точки взрыва, ни один план не должен преобладать или делаться слишком явным. В «Вороне и Лисице» у Крылова оба плана уравновешаны – и лесть, и издевательство над глупой вороной. Если же прямо сказать, что ворона глупа, как это сделал в аналогичной басне П.П.Сумароков (у него лиса в заключение говорит: «О ворон, если бы ты еще обладал разумом»), то вся прелесть басни будет разрушена.

Художественное своеобразие, неповторимость крыловской басни, отмеченные Выготским, дают ему основание сделать еще одно утверждение относительно характера чтения басни читателем. А.А.Потебня, анализируя басню, пришел к выводу, что басню надо читать медленно, так как читатель медленно подбирает знакомые ему случаи, чтобы басню понять. Выготский не разделяет его мнения: «Дело вовсе не в этом. … Напротив того, можно с уверенностью сказать, что, читая басню, он (читатель), не занят ничем другим, кроме того, что эта басня ему рассказывает. Он всецело отдается тому чувству, которое басня в нем вызывает, и ни о каких доугих случаях и не вспоминает. Именно это получили мы в итоге рассмотрения каждой басни» [Выготский 1986: 181].

Л.С.Выготский, констатируя  наличие двойственности и производимый ею эффект в басне Крылова, отмечает также точку схождения обоих  планов, и эта точка чрезвычайно  значима у Крылова, - она получила название «катастрофа», «ударное место»: «Такой катастрофой или шпилькой басни является заключительное ее место, в котором объединяются оба плана в одном акте, действии или фразе, обнажая всю противоположность, доводя противоречия до апогея и вместе с тем разряжая ту двойственность чувств, которая все время нарастала в течение басни. Происходит как бы короткое замыкание двух противоположных токов, в котором самое противоречие это взрывается, сгорает и разрешается» [Выготский 1986: 185]. В басне «Волк и ягненок» - это фраза Волка «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Эта фраза отмечает правоту ягненка и одновременно его смерть. «Это – внутреннее противоречие, которым двигалась басня: с одной стороны, правота спасает от смерти, отдаляет ее, если ягненок оправдается, он спасется, - вот он оправдался начисто, волк признал, что у него обвинений нет, ягненок спасся; с другой стороны, чем правее, тем ближе к смерти, то есть чем больше разоблачается ничтожество обвинений волка, тем больше раскрывается лежащая в их основе истинная причина гибели и тем больше, значит, гибель нарастает» [Выготский 1986: 185].

То же самое отмечает Выготский и в «Вороне и  Лисице»: «В катастрофе читаем: «Ворона каркнула» - это кульминационный пункт лести. Лесть сделала все, что она могла, она дошла до апогея. Но тот же самый акт есть, конечно, верх издевательства; благодаря ему ворона лишается сыра, лисица торжествует победу. В коротком замыкании лесть и издевательство дают взрыв и уничтожаются» [Выготский 1986: 185].

Отделяя поэтическую  басню Крылова от басни прозаической, Выготский называет еще одно специфическое свойство крыловской басни – «тонкий яд», который способен уловить подготовленный читатель. Особенность психологической реакции читателя на басню Выготский видит в «аффективном противоречии и его разрешении в коротком замыкании противоположных чувств» [Выготский 1986: 186].

Из общей психологической  концепции и анализа «формы»  крыловской басни проистекает и оригинальная мысль Выготского о необязательности морали в басне басенного атрибута. Выготский утверждает: «Всякая басня говорит всегда больше, чем то, чтог заключено в ее морали, и мы найдем в ней такие лишние элементы, которые оказались бы… совершенно лишними для выражения известной мысли» [Выготский 1986: 142]. В частности, в басне «Ворона и Лисица» мораль фактически не согласуется с баснеей: лесть гнусна, вредна, утверждается в начальном фрагменте, но льстивая лисица оказывается привлекательным персонажем благодаря своему остроумию и хитроумию и лесть в ее устах оказывается не вредной, а напротив – полезной. В басне «Осел и соловей», посвященной, казалось бы, только глупости осла, слишком много сладкоголосого пения соловья («мармеладная картина»), и соль басни расходится с ее моралью: она не столько в изображении невежества осла ( он лишь функция), сколько в противопоставлении двух манер пения – соловья и петуха, двух крайностей.

Выготский призывает  не полагаться на моральный фрагмент каждой крыловской басни и воспринимать его как своеобразную литературную маску: «Такой же литературной маской является мораль в басне. Баснописец никогда не говорит от своего имени, а всегда от имени назидательного и морализирующего, поучающего старика, и часто баснописец совершенно откровенно обнажает этот прием и как бы играет им» [Выготский 1986: 148].

Методические  аспекты изучения басен Крылова, вытекающие из психологической теории басни Выготского:

- Выготский требует  читать и изучать басню как  богатое по эмоциональному содержанию художественное произведение. К этому идеалу нужно стремиться, развивая способность учеников воспринимать, чувствовать, переживать, а не только понимать текст на уровне сознания. Роль басни в формировании эстетического чувства чрезвычайно велика. В связи с этим особое значение приобретает первоначальное озвучивание текста басни – профессиональное чтение актера или учителя. Юный читатель должен равняться на чтение басни взрослыми, но первое чтение басни для него непосильно. Особенно мораль в басне должна звучать весомо, авторитетно, и Выготский сочувственно цитирует Потебню, который заметил, что «бывает очень комично, когда она (истина) является в устах ребенка, который важно выступает и говорит: «Уж сколько раз твердили миру, что ложь гнусна, вредна…»[Выготский 1986: 121];

- особого внимания  требует поэтика басни Крылова,  или, по Выготскому, - ее форма, то есть обрисовка персонажей, их речь, соответствие манеры рассказа предмету повествования, мастерство художественной детали и т.п.;

- особенность жанра  басни Крылова, в которой содержится  зерно лирики, эпоса и драмы,  предполагает и адекватный методический прием – драматическое разыгрывание басни учениками как эстетически действенный способ ее постижения;

- к числу желательных  методических приемов при анализе  басни Выготский относит «прием  экспериментальной деформации, то  есть изменение того или иного элемента в целом басни и исследования тех результатов, к которым это приводит, - один из самых психологически плодотворных приемов, к которому бесконечно часто прибегают все исследователи. Он по своему значению стоит наряду с сопоставлением разработки одного и того же басенного сюжета у разных авторов и изучением тех изменений, которые каждый из них вносит, и с изучением вариантов одной и той же басни у писателя» [Выготский 1986: 127];

- как само собой  разумеющийся Выготский подразумевает  дидактический аспект басни, предполагая, что он очевиден и лежит на поверхности. Но это с точки зрения взрослого, умудренного жизненным и эстетическим опытом читателя. Однако в методической практике нецелесообразно пренебрегать воспитательным потенциалом басни, басня традиционно и успешно дает уроки нравственности;

- Выготский, разумеется, прав, когда обязывает читателя  выводить свое представление  о содержании басни из ее  внутреннего мира. В связи с  этим он отказывает в правомерности проведения исторических аналогий. Например, известно, что Кутузов во время войны 1812 года уподобил Наполеона серому волку, и басня, таким образом, приобрела конкретное историческое содержание. Однако Выготский подобные аналогии и сближения не принимает в расчет и утверждает: «Скажем прямо, что исторический повод никогда и ничего не может нам разъяснить в басне» [Выготский 1986: 172]. Тем не менее подобные аналогии любопытны, поучительны, обогащают представление о содержании басни и помогают зрительно представить ее образно-ассоциативный мир.    

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

1.2. Вузовская  методика чтения об изучении  басен в начальной 

и в коррекционной школе (сравнительный аспект)

 

Методика изучения басни  привлекает внимание методистов на протяжении нескольких столетий, начиная с 18 века - с докрыловского периода. Постепенно в методической науке осозначалась и обосновывалась теория методики изучения басни, в частности, вопрос о возрасте, в котором детям следует предлагать басню; вопрос об акцентах, которые следует ставить при чтении басни с детьми.

Чтобы оценить сделанное  в области басни И.А. Крыловым и затем в теории басни Л.С. Выготским, полезно обратиться к  истокам.

В 18 веке один из первых  отечественных методистов князь  Михаил Михайлович Щербатов (1733-1790) предложил одну из первых концепций школьного образования, в том числе и литературного. Эта концепция была опубликована в работе «О способах преподавания разных наук» (около 1783-1786). Басни И.А. Крылова в тот момент еще не появились, и было принято считать, что в басне главное - мораль, ради которой басня и написана. В связи с этим и М.М. Щербатов утверждал, что басня должна быть написана простым и ясным языком, непродоложительна, и обязательно заключать в себе мораль: «Басня имеет свои особливые правила, которые едва ли где есть описаны, но сие не воспрепятствует искусному наставнику из самых примеров правила ее начертать; яко, что она должна быть писана слогом самым простым, не быть излишне продолжительна и чтобы ясное нравоучение каждая басня в себе заключала» [История литературного образования в российской школе 1999: 24]. В этой формулировке Щербатова отражается также господствовавшая в то время концепция классицизма в культуре и в литературе: классицизм трабовал ясности и разумности.

Еще одна методическая проблема, о которой писал Щербатов, была проблема доступности басен детям. Щербатов считал, что в самом начале литературного образования надо читать и изучать «мадригалы, эпиграммы, баллады и сонеты; а дабы все сие с основанием показывать, то, по моему мнению, надлежит сперва юноше показать, что такое есть стихи, какие суть александрические или шестистопные, что такое ямбы, что хореи, что дактили, какие суть десятистопные, осмистопные и не порядочные, у каких есть сечение и где полагается, какие суть рифмы мужские и женские, как они сопрягаются и что должно в оных наблюдать. Все сии краткие объяснения не худо, хотя бы наизусть юноша для двух языков выучил» [История литературного образования в российской школе 1999: 27]. Образование в ту эпоху было классическим, т.е.ориентировалось на классические античные образцы, с которых и следовало, как тогда считали, начинать образовывать юношей. Дело еще и в том, что в эпоху классицизма (17-18 век) фольклор (сказки, пословицы, загадки и т.п.) и мифология еще не были в научном и читательском обиходе, их открыли в конце 18 - начале 19 века романтики (в частности, были опубликованы «Сказки братьев Гримм»).

После античных и классицистических  образцов Щербатов предлагал обращать внимание детей к басне, так как они уже в состоянии понять ее мораль: «Я, говоря о басне, не могу остановиться без примечания, что многие в самом начале науки языка начинают юношам наизусть учить басни. Сим приучают их ко лжи и учат им нравоучение, которое еще никак им неощутительно, и в засвидетельствование мнения моего ссылаюсь на то, что господин Руссо говорит в книге «Эмиль» о баснях, и точно о басне «Ворон на дереве» и прочее» [История литературного образования в российской школе 1999: 24].