Лексика современного французского языка и его отражение в современной художественной литературе

Пресуппозитивная информация оказывается  важной не только для понимания механизмов речевого общения, но и для правильного понимания, а иногда и для уместного использования языковых единиц.

В связи с вышесказанным уточним  структуру лексического значения, релевантную  для данного исследования. В значении лексической единицы возможно выделение нескольких частей: ассертивной ( утвердительной), составляющей как бы смысловой центр слова, пресуппозиционной, содержащей различные подразумеваемые смысловые компоненты и условия правильного употребления слова, и модальной рамки, которая передаёт оценку обозначаемого факта говорящими (Ч.Филлмор, Ю.Апресян, А.Вежбицкая)[2].

Очевидно, что социальное в слове  может быть главным образом в  пресуппозиционной части его  лексического значения: поскольку здесь  помещаются различные условия правильного осмысления и употребления слова, естественно предположить, что среди таких условий есть и социальные. Социальными могут быть и оценки, содержащиеся и в модальной рамке лексического значения, и в модальных операторах, имеющихся в предложении, однако мы остановимся на факте, иллюстрирующем социальную природу пресуппозиций.

Социальная обусловленность языка  связана также с прагматикой  употребления языковых единиц. Многие из прагматических характеристик имеют  ясно выраженный социальный характер. Таковы, например, сведения о типе отношений между коммуникантами, о социальном статусе говорящего и слушающего, об исполняемых ими в данном речевом акте социальных ролях, об обстановке, в которой происходит общение. Другими словами, под прагматическим контекстом понимается совокупность когнитивных и социальных факторов, релевантных для использования.

Статус французского просторечия как социолингвистическая проблема  

Эволюция научных представлений  о так называемом langue populaire (букв. «народном языке») во французской лингвистике весьма показательна и с точки зрения отражения изменчивой сущности данной языковой подсистемы, и с точки зрения развития социолингвистической мысли в романистике. Будучи гораздо менее исследованным, чем, например, арго или региональные диалекты, просторечие традиционно является «пасынком» французской филологии: научная литература о langue populaire крайне скудна, а монографии единичны даже во Франции ( Bauche 1920, Gadet 1992, Guiraud 1965). Между тем невозможно изучать литературный язык, тенденции его развития, если не учесть питающую его нелитературную среду, не познать стихию и закономерности живой городской речи.

Несмотря на то, что термин « langue populaire » принято переводить как  «просторечие», что, как известно, в  русистике обозначает речь необразованного и полуобразованного городского населения, не владеющего литературной нормой, французское langue populaire не является аналогом русского просторечия. Французское просторечие отчасти соотносимо скорее с английским cockney – лондонским просторечным койне – или с просторечными вариантами испанского (кастильского) и итальянского языков ( Garmadi 1981: 57), но совсем не имеет аналогов, например, в американском английском. Своеобразие французского просторечия еще более очевидно при рассмотрении его в диахронии, поскольку просторечие – категория историческая.

Как известно, французский национальный язык сформировался на основе образования  единой нации. XVI век явился тем поворотным пунктом, который положил начало централизации французского общества – его государственности и языка. В период господствующего положения латинского языка «французский язык» сам был своего рода просторечием, неким разговорным койне, обслуживающим обиходное общение. В ходе длительного развития французский язык вытесняет своего соперника – латынь, а его ядро – франсийский диалект – становится основой литературной нормы, по отношению к которой все другие языковые факты уже становятся «отклонением» от нормы, т.е. просторечием. Формируется единый национальный литературный стандарт, устраняющий или поглощающий нелитературные явления. Просторечные, «вульгарные» явления начинают соотноситься с речью простолюдина, представителя «низов» общества. К середине XIX века возникает понятие langue populaire , охватывающее представления о парижском «языке низов».

Первая лингвистическая работа, посвященная французскому просторечию, появляется в 1920 г. ( Bauche 1920). А. Бош относит к langage populaire любые отклонения от «хорошего французского» ( bon français), считая, однако, что имеет дело с двумя разными языками, параллельно развившимися из общего источника – латинского языка. Для носителя парижского просторечия его речь предопределена социальным происхождением: Langue populaire – наречие, на котором свободно и естественно говорит народ, наречие, которое простолюдин перенимает от своих отца и матери и которое он ежедневно слышит из уст себе подобных (там же). Представитель образованного общества начала ХХ века может использовать «вульгаризмы» только как ироническое средство.

Работа А. Боша внесла свой вклад в формирование так называемой классовой теории языка, т.е. его деления на «язык низших» и «язык высших» классов общества. Интересно, что несмотря на очевидную несостоятельность данной теории, устанавливающей жесткий изоморфизм между языковой и социальной дифференциацией и полностью игнорирующей динамику функционирования городской речи, «классовый» подход в теории французского просторечия был доминирующим на протяжении почти всего ХХ века.

Так, для П. Гиро просторечием являлась одна из форм « parlure » (по терминологии Ж. Дамурета и Э. Пишона), т.е. язык определенного класса общества ( Guiraud 1965). Для П. Гиро язык проявляется в двух формах: parlure populaire (язык народа, плебса) и parlure bourgeoise (язык буржуазии). Именно буржуазия «создает», «культивирует», шлифует язык, а просторечие, соответственно, его портит, засоряет: «Между французским просторечием и французским языком просвещенных – дистанция, подобная дистанции между Природой и Искусством»* ( Guiraud 1965:11).

Немногим отличается и определение  просторечия, которое можно встретить  в академических изданиях даже последнего десятилетия, например в «Словаре терминов лингвистики и наук о языке»: «В социальной диалектологии прилагательное “ populaire ” характеризует всякую языковую черту или систему, исключенную из узуса образованных, которая, не будучи грубой или вульгарной, соотносится с особенностями речи, употребительной среди простых слоев населения» ( Dubois … 1994: 372).

В поисках ответа на вопрос, почему классовая теория просторечия оказалась столь жизнеспособной во французском языкознании, приходим к необходимости выделения среди возможных причин двух групп: 1) причин философско-гносеологической природы и 2) причин, связанных с методологической спецификой французской лингвистики.

Среди причин первого порядка следует  отметить сильные позитивистские тенденции, свойственные французским гуманитарным наукам, в том числе и лингвистике. Обратной стороной эмпиризма в науке, как известно, оказывается слабость теории, неразработанность абстрактно-типологических аспектов проблемы. Вместе с тем, в научной литературе отмечалось отсутствие до последних десятилетий взаимодействия между французской социологией и лингвистикой ( Helgorsky 1973: 390). Этот фактор в совокупности с тем, что урбанизм (шире – пространственный фактор) не рассматривался во французской социологии как релевантный ( La Sociologie en France 1988: 81), привел к тому, что для адекватной теории стратификации языка в городе не было соответствующего научного социологического контекста.

Среди причин второго порядка следует  назвать сильные пуристские тенденции  французского языкознания, до сих пор  проявляющиеся в известной идеологической тенденциозности академических  нормативных изданий, где зачастую утверждается прямой изоморфизм социального и языкового членения («просторечие – речь простых слоев населения»). Унаследованные от сравнительно-исторического языкознания и структурной диалектологии понятия «языка» ( langue ) и «наречия» ( parler ) легко подвергались идеологизации, поскольку они использовались не только как классификационные понятия для описания состояния внутренней структуры лингвем, но и для установления определенных иерархий. К тому же изучение отдельных языковых образований (в частности, социальных диалектов) во французской лингвистике велось преимущественно в статике, в структурном плане ( Sourdot 1991: 14).

В целом совокупность данных экстралингвистических  причин привела к тому, что проблема членения и варьирования национального  языка во французском языкознании решалась преимущественно путем упрощения реальной динамики взаимодействия языковых идиомов.

Впрочем, французские лингвисты  всегда уделяли большое внимание взаимодействию langue populaire и арго, которое  начиная с XIX века активно «рассекречивается», проникая в парижское просторечие. Основными социально-экономическими причинами этого процесса явились развитие средств массовой информации и транспорта, уничтожение крупных воровских банд, разрушение старых кварталов в городах, в целом – мощные интегративные процессы, устранившие условия для изоляции (социальной и языковой) отдельных сообществ, культивировавших классическое французское арго. Широкую известность приобрел тезис Л. Сенэана, «отца современных исследований языка города» (Б.И. Ларин), о полном растворении арго в парижском просторечии: «В поддержку идеи такой унификации мы выдвинули многочисленные и неопровержимые доказательства. Продолжают делать строгое разграничение между просторечием и арго тех, кто находится на обочине общества. Это разграничение, вполне реальное в прошлом, ныне больше не существует, и, возможно, нелишне снова настаивать на окончательном смешении арго и парижского просторечия» (Sainéan 1920: 5). Несмотря на явное преувеличение, ученый точно обозначил характерную черту французского просторечия, отличающую его, например, от просторечия в русском языке: оно в значительно большей степени арготизировано.

Основным вопросом, стоявшим перед  исследователями французского просторечия, всегда являлся вопрос о том, имеет  ли просторечие своего носителя или же представляет собой своеобразный сниженный стиль речи. Две крайние позиции во взглядах на эту проблему занимали, по нашему мнению, П. Гиро и Ф. Карадек. Вступая в полемику с П. Гиро, определившего просторечие как «вульгарное наречие, повседневный язык парижского простонародья» ( Guiraud 1965: 9), Ф. Карадек указывает, что столь сниженная характеристика этого явления («вульгарное наречие») неоправдана, поскольку в действительности просторечие не опускается до такой тональности. Кроме того, по мнению Ф. Карадека, у П.Гиро понятие «peuple» («народ») имеет узкое, пейоративное значение, тогда как современное понятие « langue populaire » относится скорее не к «peuple», а к «population» («население»). Неоправданна в определении П. Гиро и строгая локализация просторечия (язык Парижа), которая сводит просторечия к городскому говору (patois urbain), и даже к региональному диалекту (langue r é gionale). Сам Ф. Карадек, указывая на многочисленные факторы, приведшие к «последовательной демократизации вокабуляра» (всеобщее среднее образование, войны, униформизация досуга, научно-техническая революция и т.д.), считает, что просторечие «стало разговорной формой языка, которой владеют все французы, даже те, что делают вид, будто не знают его» ( Caradec 1989: 9).

Очевидно, что Ф. Карадек, будучи лексикографом, говорил скорее о просторечной лексике, которая действительно общеизвестна и общеупотребительна в ситуациях непринужденного общения. Исследователь прав в том, что экстралингвистические факторы оказали сильнейшее влияние на демократизацию литературного языка, с одной стороны, а с другой – повлекли за собой «сублимацию», т.е. переход нелитературной лексики в более «высокие» речевые сферы. Все это создает специфику современного французского просторечия, в котором наблюдается тенденция ко все меньшей степени социальной детерминированности: langue populaire становится не только социальной, но и стилистической разновидностью французского языка.

Работы французских  социолингвистов последних десятилетий  обнаруживают очевидную смену исследовательской парадигмы в определении и подходах к просторечию. Даже сами названия публикаций свидетельствуют о том, что статус langue populaire как самостоятельной формы существования языка поставлен под большое сомнение – «Vous avez dit populaire?» («Вы говорите “просторечие”»?) (Bourdieu 1983), «Le français populaire: a valid concept?» («Французское просторечие : валидный концепт?») (Abecassis 2003), «Les grands mythes séparateurs: français parlé, français populaire» (« Великие разделяющие мифы : французская разговорная речь, французское просторечие ») (Blanche-Benveniste 1992), «A la recherche du français populair» («В поисках французского просторечия») (Eloy 1985), «“Français populaire”: un classificateur déclassant?» (« Французское просторечие : деклассирующий классификатор?») (Gadet 2003a), «Français standard et français populaire: sociolectes ou fictions?» («Французский стандарт и французское просторечие: социолекты или фикция?») ( Valdman 1982) и т.п.

Как пишет о langue populaire Ф. Гаде, «этот термин удобен для обозначения обычной ( ordinaire ) речи, прежде всего парижской, несмотря на то что невозможно дать ему определение ни в социологическом плане (кем являются говорящие? кто есть простой народ?), ни в плане лингвистическом (есть ли у него языковые особенности?) (Gadet 2003b : 117). Определяющим признаком отнесения к просторечию остается факт отталкивания, противопоставления литературной норме, или языковому стандарту, как все чаще обозначают норму во французской лингвистике (Calvet 2003: 11; Gadet 2003a: 103; Garmadi 1981: 56).

Что касается собственно лингвистических характеристик, приписываемых  французскому просторечию, то в современной  французской речи их состав заметно  размывается. Значительная часть из них стала соответствовать коммуникативной норме разговорной речи (например, употребление неопределенно-личного местоимения on в значении личного местоимения первого лица множественного числа nous, регулярное опущение первого компонента приглагольного отрицания ne, отсутствие инверсии в вопросительных конструкциях и переход вопросительного слова в конец синтагмы (On va ou? Ca fait combien?), адвербиальное использование ряда предлогов (Ca va avec. Je sors jamais sans) и т.п.). Другие не выходят за рамки нормальной вариативности устной спонтанной речи (например, неустойчивое употребление грамматиче-ского рода некоторых существительных (особенно заканчивающихся на e muet), прежде всего при согласовании прилагательных (la belle age, une grosse legume, une petite clope) или при номинации лица мужского пола существительным женского рода (un espece de vaurien, cet homme est un andouille) и др.). Впрочем, более анормативные явления, преимущественно грамматические, имеют значительно меньше шансов приблизиться к литературному стандарту (такие, например, как выравнивание парадигм некоторых глаголов (je vas, j’avons, je voirai, j’ai descendu, je m’as leve), унификация форм единственного и множественного числа (le chevau, l’hopitau, les chevals, les hopitals), упрощение парадигмы относительных местоимений (C’est une chose que tu peux etre fier) и др.).