Специфика творческого метода З.Е. Серебряковой

 

Позднее творчество

 

Этот этап в  жизни Серебряковой ознаменован  созданием новых полотен, таких, как «Портрет Иды Велан», пейзаж «Френель. Крестьянская ферма».

 

В эти парижские  годы художнице посчастливилось  дважды побывать в Марокко, что дало ей новые совершенно неведомые ранее  ощущения. Робкий и деликатный человек, она всегда и особенно с годами, стеснялась работать на натуре. Но у  нее всегда была твердая рука, верный глаз и быстрые наброски постелью.

 

http://www.artscity.ru/statiy/russkie_hudozhni/serebryakova/

Татьяна Савицкая - Статья к альбому "З. Серебрякова. Избранные произведения"

"Не представляю  себе, что из моих вещей может  привлечь внимание публики в СССР? Так как, конечно,— сужу по здешней прессе и вкусам,— в моем искусстве нет ведь никакой оригинальности ни в сюжетах, ни в манере рисования и прочем...".

Так писала Зинаида  Евгеньевна Серебрякова ( см. рисунок  З.Е.Серебряковой "Балерины Мариинского театра" на нашем сайте) родным из Парижа в преддверии своей московской выставки 1965 года — первой, которую увидели соотечественники художницы после ее разлуки с родиной, да и по существу первой, на которой ее творчество было представлено не отдельными картинами и даже не отдельными периодами, а во всей своей полноте.

 

Таким искусство  Серебряковой( см. рисунок З.Е.Серебряковой "В балетной уборной" на нашем  сайте)  не знал почти никто: в  Москве лишь немногие слышали о се зарубежных работах, в Париже редко кто помнил об оставшихся на ее родине. Даже самой Зинаиде Евгеньевне вообразить себе эту выставку было непросто: какие-то картины ею почти забылись, о других она судила теперь иначе. О произведенном выставкой впечатлении ей поведали в письмах близкие и друзья, присланные ими отзывы прессы.

 

После долгих десятилетий  бедствий, нужды, гнетущих раздумий о  «несостоявшейся» жизни, своей «ненужности» и невозможности творить так, как она привыкла и считала  единственно достойным, к ней  снизошла «нечаянная» радость: доброй вестью с далекой родины достигло ее признание. В личной судьбе художницы это уже ничего не могло изменить: она только что переступила порог своего восьмидесятилетия, и жить ей оставалось недолго. Но значение выставки выходило за пределы отдельной художнической судьбы.

 

Для большинства  советских зрителей, знавших ее лишь по автопортрету из Третьяковской галереи, выставка явилась подлинным открытием: искусство Серебряковой( см. рисунок  З.Е.Серебряковой "В балетной уборной  Мариинского театра" на нашем сайте)  предстало перед ними во всеоружии великолепного мастерства, в обаянии молодости и красоты и какого-то особого присущего ей оптимизма. Восполнилась заметная страница в истории отечественного искусства, когда-то оборванная на полуслове.

 

«К Петербургу я буду возвращаться в своих воспоминаниях по всякому поводу — как влюбленный к предмету своего обожания»,— писал в своих автобиографических записках художник, искусствовед и писатель Александр Николаевич Бенуа, брат матери Зинаиды Евгеньевны Серебряковой. В этих «Записках» глава «Мой город» служит зачином книги, предшествуя рассказу о многочисленной родне — знаменитом семейном клане, образовавшемся от породнения представителей трех фамилий — Кавосов, Бенуа, Лансере.

 

Выходцы из Италии и Франции, они в конце XVIII и начале прошлого века по примеру многих своих соотечественников обосновались в России, которая стала для них второй родиной. Они ревностно ей служили, сохраняя в быту еще некоторые обычаи своих предков, но уже мыслили и чувствовали как русские люди.

 

Бенуа пишет  о «пламенном русском национализме»  отца Зинаиды Евгеньевны, скульптора-анималиста Евгения Александровича Лансере: «От  своего французского происхождения  он не отказывался и даже ценил  его, однако эта кровная симпатия к Франции была ничтожна в сравнении с боготворением России». Последнее относилось в первую очередь к Петербургу — одному из тех необыкновенных городов мира, о которых недостаточно сказать, что они повлияли на становление той или иной творческой личности: кажется, что без данного города она просто не могла состояться или была бы совсем иной, ибо город — его внешний облик и прошлое — подверг ее своему мощному и таинственному облучению, и даже сама современность воздействовала через него.

 

Для русской, а  тем самым и мировой культуры значение Петербурга особое. Его отцовство явственно проступает в чертах и характере пушкинской и блоковской муз, гения Достоевского, его взыскательный дух, величавая гармония, художественное совершенство становились «мерой вещей» в зодчестве, литературе, музыке, танце, изобразительном искусстве и, может быть, более всего в рисунке, где точность, чистота, элегантность линии играют первостепенную роль. Это «петербургское» качество, унаследованное в искусстве и традициями ленинградскими, можно было бы обозначить словом «стиль», никак  не уравнивая его со стилизаторством, с отрывом от правды жизни. Бенуа, например, говоря о стиле художницы А. П. Остроумовой-Лебедевой, своей соратницы по объединению «Мир искусства», имел в виду «благородство» и «строгость» ее высокого мастер¬ства. В этом смысле отцовство Петербурга окажется различимым и в творчестве Серебряковой.

 

После ранней смерти Евгения Александровича Лансере  его вдова, Екатерина Николаевна, перебралась с шестью маленькими детьми к своему отцу, известному архитектору Николаю Леонтьевичу Бенуа, чья просторная петербургская квартира поблизости от Мариинского театра стала надолго их пристанищем. Здесь Зинаида Евгеньевна выросла, окруженная особой атмосферой многочисленной дружной семьи, где все традиции и условия благоприятствовали занятиям искусством. На поприще искусства самым незаурядным образом проявили себя многие ее родственники, начиная с прапрадеда по материнской линии композитора Катерино Кавоса, переселившегося в Петербург из Венеции. С искуством был связан не только род занятий многих членов семьи, им был пронизан самый их быт. Все исповедовали культ книги.

 

Все члены семьи, их родственники и друзья музицировали — в доме был рояль, фисгармония, скрипка, виолончель. Все разделяли  страсть русской интеллигенции к театру. Театральным действом, разнообразными художественными затеями была пронизана череда общих и семейных праздников — именин, дней рождений. Однако доминировал не талантливый дилетантизм, но отношение к искусству как к серьезному делу, требующему знаний, систематических усилий и враждебному мелочным устремлениям, самодовольству материального благоденствия.

 

 Характерный  штрих: А.Н.Бенуа считал брак  своего брата Леонтия — по  его же словам, «самый счастливый  из всех», ему известных,— причиной того, что этот способнейший человек хотя и преуспел на поприще архитектуры, но подлинных высот не достиг. Считая необходимым пояснить такой неожиданный вывод, Александр Николаевич излагает как бы целое кредо семьи Бенуа: жена Леонтия Николаевича Бенуа (урожденная Сапожникова; кстати, именно она получила в наследство и принесла в семью мужа знаменитую картину Леонардо да Винчи, названную затем «Мадонна Бенуа») «принадлежала по своей породе, по своему воспитанию и образу жизни — к совершенно иной людской категории, нежели та, которая была подлинно нашей... Для нее, типичной дочери торгового мира, искусство было средством добывать деньги, достижения почета в обществе, средством сделать жизнь удобной для себя и завидной для других, но чтобы художественное творчество было каким-то духовным подвигом, чтобы можно было бы выражать посредством него устремления и мысли более возвышенного порядка,— это было вне ее помыслов и желаний». Подобная приземленность противоречила самому духу дома, где стали воспитываться дети Е. А. Лансере: это был дух жизнелюбия, но и сознательного самоограничения, когда речь шла о цели высокой.

 

Художественные  наклонности обнаружились у Зинаиды  Евгеньевны рано. Учась в гимназии, она на досуге почти не расстается с альбомом, занося в него наброски с натуры. Взрослые члены семьи поправляют рисунки, учат технике акварели. В ее рисунках предстает окружающий мир и — наиболее ярко — Нескучное. Это небольшое имение на стыке Курской и Харьковской губерний, где семья проводила лето, принадлежало Екатерине Николаевне Лансере, а хутор по другую сторону речки Муромки — сестре Евгения Александровича Лансере, Зинаиде Александровне, по мужу Серебряковой. Жизнь и природа Нескучного и хутора за рекой, оказавшихся так тесно связанными с ее собственной жизнью, станут для Зинаиды Евгеньевны постоянным источником душевных и творческих сил. Семнадцатилетней девушкой она пишет домой из Нескучного: «Дорогая мамуля, как здесь чудно, как хорошо. Вчера мы сорвали первую зацветшую ветку вишни и черемухи, а скоро весь сад будет белый и душистый; за эту ночь (шел теплый дождичек) весь сад оделся в зелень, все луга усеяны цветами, а поля ярко-зеле¬ные, всходы чудесные. По вечерам мы ходим слушать соловьев, которые заливаются в обоих садах».

 

Упоение жизнью, природой, искусством, выражавшееся особенно ярко в Нескучном, выливается в массе пейзажных, портретных и жанровых зарисовок, сделанных в доме, в саду, в поле, на скотном дворе, в крестьянских избах. Представлены виды и персонажи Нескучного — и кого только здесь нет! Мужики, бабы, детишки, индюки, куры... Эту нехитрую хронику простой деревенской жизни отличают искренность, непосредственность взгляда на окружающий мир и вместе с тем сдержанность, строгость: ни в цвете, ни в форме не обнаружить стремления к усложненности, к внешним эффектам. Все окружение молодой женщины, будь то семья, город или Нескучное, воспитывало ее, обогащало знаниями.

 

Само научение ремеслу происходило вне учебного заведения с его постепенностью освоения определенной программы —  для того времени это уже стало довольно обычным. Так, и крупнейшее худо¬жественное явление русской культуры начала века, объединение «Мир искусства», возникло из юношеского кружка бывших гимназических однокашниов, называвших себя поначалу обществом самообразования. Многим из них недостаток художественного образования помогали восполнить частое обще¬ние с людьми высокой культуры и собствен¬ная всесторонняя образованность. Кстати, сборища и споры, сопровождавшие рождение «Мира искусства» и его насыщенную, хотя и недолгую деятельность, иногда происходили в квартире Бенуа, но Зинаида Евгеньевна была в ту пору еще слишком юна, чтобы принимать в них участие или хотя бы испытывать к ним интерес; лишь много позже, когда «Мир искусства» возникает снова, она и ее брат Евгений станут участниками его выставок.

 

Если же говорить о событиях юности, действительно  повлиявших на ее становление, то самый  заметный след оставила поездка с  матерью, сестрами и друзьями семьи  в Италию, где в то время, по счастью, находился и Александр Николаевич Бенуа — несравненный знаток итальянского искусства и их вдохновенный гид.

 

Как ни питательна окружающая среда, Зинаида Евгеньевна стремится к «настоящим» занятиям. Окончив гимназию, она посещает хорошо известную в Петербурге художественную школу княгини М. К. Тенишевой, к сожалению, через месяц закрывшуюся, а затем, в течение полутора лет,— студию художника О.Э.Браза. Учение это, хотя и недолгое, посвящено основе художнического ремесла— реалистическому рисунку.

 

Продолжать ли занятия  искусством? Такие естественные для молодой девушки ее круга, они вряд ли выдержат испытания семейной жизнью. Ведь и ее мать когда-то посещала классы Академии художеств, но затем замужество, заботы о детях вытеснили все остальное...

 

Однако Зинаида Евгеньевна, считая свое художественное образование недостаточным, проявляет настойчивость: ей необходимо учиться, причем более основательно, и она решает для этого ехать в Париж. Многократно прикинув нелегкие для их скромного бюджета расходы, Екатерина Николаевна Лансере соглашается на поездку, с которой дочь ее связывает столь большие надежды.

 

 

...Идет 1905 год. События  первой русской революции всколыхнули  страну. Передовая интеллигенция  сочувствует революции, близкие  и друзья Зинаиды Евгеньевны, ходят на митинги, берут иногда  и ее с собой; в сатирических изданиях, выступающих против самодержавия, участвует и ее брат Евгений.

 

Но так случилось, что  именно в это, исполненное глубокого  драматизма время Зинаида Евгеньевна переживает счастливейшую пору своей  жизни: она только что вышла замуж за студента Бориса Анатольевича Серебрякова, своего кузена и соседа по имению, и никакие тяжелые предчувствия не омрачают светлого настроя ее души.

 

В конце 1905 года поездка во Францию наконец состоялась. Из-за революционных событий петербургские учебные заведения временно закрылись, и Борис Анатольевич вскоре тоже приезжает в Париж. Серебряковы наслаждаются этим городом, бывают на выставках, реже — им это дорого — в театрах. Зинаида Евгеньевна делает на улицах зарисовки, ее муж фотографирует мосты и набережные Парижа, парижский масленичный карнавал. Позже Зинаида Евгеньевна наклеит эти снимки в альбомчик, положив начало фотолетописи семьи, к сожалению, слишком короткой, но и по сей день волнующей своей подлинностью. Однако главное для Зинаиды Евгеньевны — посещение студий. Увы, парижские студии разочаровали ее: ей кажется странным небрежное отношение наставников к своим ученикам, полностью предоставленным самим себе. Утешением служат музеи и особенно Лувр, где она, так же как в Эрмитаже, копирует шедевры почитаемых ею великих художников. Процесс внутреннего накопления продолжался. Прошло около полугода, и пора было возвращаться на родину, где Зинаиду Евгеньевну ждали новые для нее семейные заботы — как-то они скажутся на ее призвании?

 

«...Родился мальчик, маленький, черненький и страшно худенький, 7 фунтов весу на 2-й день. Кормили 3 дня с рожка водой с 7з молока. На 4-й день Анна Григорьевна привезла кормилицу московку Фроську, красивую бабу 18 лет. Она привезла с собой своего двухнедельного младенца Вальку, оравшего и день и ночь без умолку, т. к. она его все время кормила. Но на 2-й день... отправилась домой в Борисовку,.. где узнала, что муж не разрешает ей идти в кормилицы. Тогда начали опять кормить с рожка... потом пригласили из Нескучного бабу... но и ей муж не разрешил ехать...»