Социальные аспекты танатологии в современном обществе

Согласно древневосточным  воззрениям, процесс умирания возведен в степень своеобразного искусства. Благодаря изоляции и соответствующей «эволюции духа», адепты при жизни могли входить в подобные состояния и ощущать этапы посмертных переживаний. Испытывая ощущения многократно, тибетцы научились манипулировать глубиной собственного вхождения, давать объяснения данным эффектам и передавать опыт ученикам. Так возникла тибетская «Книга Мертвых» - своеобразное «учебное пособие» для преступающего пределы своего биологического существования. Наставления, читаемые ламой помогали умирающему понять этапы переживаний, а также на каждом этапе новых видений напоминали о постоянной возможности «освобождения».

Чтение Тибетской книги мертвых производилось медленно и отчетливо, «дабы было услышано и осознанно каждое слово». Спешка при чтении текста не благоприятствует результату, т. к. считалось, что усвоение текста возможно уже после фактической смерти, т.е. прекращении деятельности всех жизненно важных функций. «Книгой Мертвых» данное учение стало называться уже после прихода в Европу. На санскрите она читается как Бардо Теодол. Буквальный перевод: «учение о состояниях бардо». Данных состояний насчитывается шесть: три посмертных - момента смерти, появления кармических видений и устремления к новому рождению; и три прижизненных: утробы, сна и мистического озарения.

В отличие от египетской «Книги Мертвых», в которой, по словам К. Юнга, говорится слишком много и слишком мало, Бардо Теодол доступна не богам и дикарям, а обыкновенным людям, но только в том случае, если они не воспринимают текст буквально, а попытаются интерпретировать сонм добрых и гневных божеств кармических видений как своеобразные проекции человеческой души.

Нельзя принимать тибетскую «Книгу Мертвых» за истинное описание потустороннего мира. Она сама не претендует на эту роль. Существование объекта описания здесь недоказуемо. Это происходит из-за того, что реалии материального мира не соответствуют уровню восприятия и взаимодействия с иными сферами мыслимого. Тибетские учения предполагают существование независимой психической функции (потенциала), заключенной «самой в себе», и только ее проявление во временных параметрах, т.е. взаимодействие с существующим миром, и являет собою третье - наше сознание, наше «я» таким, каким мы себе его представляем. Поэтому адепт, становясь посвященным, понимает, что путь в иные миры проходит только через него, и что только он и ничто другое являет собой дорогу, дверь (переход) и «оформление» данного мира. Проделывая путешествие сознательно, благодаря специальной тренировке, адепт «правильно понимает» природу своего состояния. В случае же смерти непосвященного человека все происходит иначе: его сознание продолжает находиться в привычном «режиме» нашего земного восприятия и разделения на «я» и «не я». Именно отчуждение окружающей среды является, по мнению учителей, главной причиной, препятствующей освобождению и, благодаря ему, достижению наивысшей стадии эволюции (избавление от кармических уз). Согласно тибетской «Книге Мертвых», чтобы правильно ступить на тропу посмертного опыта, умирающий должен быть в полном сознании. Только в этом случае он сможет максимально отчетливо воспринимать читаемые тексты. Считается, что в самый момент смерти человек получает первый шанс мгновенного просветления сознания. Длится это состояние всего несколько долей секунд и называется «переносом сознания». Но прежде, чем испытуемый встретится с «абсолютным светом» (а это и есть возможность «познать абсолютную реальность»), он проходит целую гамму ощущений. Первым признаком предсмертного состояния или агонии является всеобщее онемение организма. Оно может продолжаться от нескольких секунд до времени, исчисляемого минутами. В Бардо Теодол состояние потери чувствительности и контроля над собой описывается как «земля в воде» - тяжесть во всем теле; «вода в огне» - ощущение нестерпимого жара; «огонь в воздухе» - тело разрывается на атомы и рассыпается миллионами искр. Своим чтением лама помогает умирающему достаточно отчетливо распознавать соответствующие признаки. Если умирающий не может контролировать себя из-за боли или страха, лама пытается внушить ему, что только от человека, только от него самого зависит «дальнейший путь его сознания».

Индийцы достаточно религиозны и, в общем, имеют первоначальное представление о некоем состоянии освобождения, поэтому лама все же достигает своей цели и оказывает помощь. Он читает: «Не позволяй своему уму отвлекаться: сейчас приходит к тебе то, что называют смертью; думай о ней так: вот настал час моей смерти, воспользуюсь же ею во благо всех живых существ, которые населяют беспредельные просторы небес, и буду поступать так, чтобы достичь совершенного состояния Будды, движимый любовью и состраданием к ним и направляя свои усилия к высшему совершенству, к чистому свету». Такое равномерное, мелодичное чтение внимает духу умирающего, а основное правило бардо гласит: «состояние твоего духа определяет твой путь». Только с большим воодушевлением, с пожеланием добра и радости можно поймать неуловимый момент видения «чистого первичного света» и «остаться в нем», не продолжая дальнейший путь. Постичь это состояние встречи с мгновенным и чистым абсолютным светом дано не каждому, т.к. такая чистота по учению «Книги Мертвых» есть не что иное, как собственное «себя воспринимающее» сознание, лишенное постороннего влияние окружающих стимулов и направленное на «встречу с собой». Такая одухотворенность в момент смерти очень редка, а озарение так неожиданно, что наше «я», еще не освободившееся от влияния житейских впечатлений, не узнает «самое себя», и, обособившись, пугается окружающей иллюзии, «не соответствуя состоянию просветленности».⁹

Китайская культура представляет собой своеобразное единство индийского буддизма, переосмысленного в соответствии с особенностями китайской ментальности, даосизма и конфуцианства. По словам Г. Чхартишвили, «китайскую культуру отличает «домашнее», уютное отношение к смерти. Вспомнить о ее неотвратимости совсем не страшно - наоборот. Уместно подарить гроб тяжело больному другу, престарелому родителю».¹⁰

Согласно даосскому  мировоззрению, феномен жизни отождествляется  с дыханием, которое состоит из инь и янь - мужского и женского начала. Если беречь его и подпитывать, человеческое существо может достичь бессмертия. А целью даосской алхимии являлось создание эликсира бессмертия.

Напротив, конфуцианство  понимает бессмертие не как достижимое для индивидуума, но как уже достигнутое естественной сменой поколений. Однако, несмотря на то, что Конфуций и его последователи отказываются обсуждать тему смерти с позиции философии, это не означало, что они элиминируют смерть из социокультурной сферы. Исследователи (Е.Л. Торчинов и др.) считают, что они оставляют морталъную тематику на попечение религии. Кроме того, конфуцианство постулировало культ предков, вследствие чего мир мертвых не страшит человека.¹¹

Японский дзэн-буддизм  также как индийские и китайские  религиозно-философские системы, основан на идее смерти и формирует спокойное отношение к ней. Так, лучшим воином является тот, кто не боится смерти. При этом самая верная смерть - не смерть в бою, а смерть от собственной руки. Например, яркой иллюстрацией способности к самоконтролю самураев является обряд харакири. Самоубийство считалось среди самураев высшим подвигом и высшим проявлением личного героизма. Примером исключительного самообладания, выдержки и духовной стойкости во время церемонии харакири может являться история братьев Сакон, Наики и Хатимаро. «Когда приговорённые присели в ряд для отправления последней части экзекуции, Сакон повернулся к самому младшему брату и сказал: «Начинай первым - я хочу убедиться, что ты сделал всё правильно». Младший брат ответил, что он никогда не видел, как проводят сэппуку и поэтому хотел бы понаблюдать, как это сделают они, старшие, чтобы потом повторить их действия. Старшие братья улыбнулись сквозь слёзы – «Отлично сказано, братишка! Ты можешь гордиться тем, что ты сын своего отца» - и усадили его между собой. Сакон вонзил кинжал в левую часть живота и сказал: «Смотри! Теперь понимаешь? Только не вводи кинжал слишком глубоко, не то можешь опрокинуться назад. Наклоняйся вперёд и твёрдо прижимай к полу колени». Найки сделал то же самое и сказал малышу: «Держи глаза открытыми, иначе будешь похож на умирающую женщину. Если кинжал застрянет внутри или тебе не будет хватать силы, наберись смелости и постарайся удвоить свои усилия, чтобы провести его вправо». Мальчик смотрел то на одного, то на другого, а когда они испустили дух, он хладнокровно вскрыл себе живот, чуть не перерезав себя пополам, и последовал примеру тех, кто лежал по обе стороны от него».

Отношение самурая к  смерти, многократно воспетое в литературе и неоднократно подтверждённое историческими примерами, отнюдь не являлось чем-то исключительным для народов Дальнего Востока. Наоборот, оно было естественным для всей даосско-буддийской системы мировоззрения, определявшей жизнь человека как звено в бесконечной цепи перерождений. Самоценность земной жизни для ревностного буддиста любого толка была очень невелика. Дзенский монах, крестьянин, веровавший в милосердие будды Амитабы, священник секты Тэндай и нищий отшельник, исповедовавший тантрическое учение Сингон, в равной степени считали жизнь иллюзорным кратковременным эпизодом в бесконечной драме Бытия. Буддийский тезис о непостоянстве всего сущего (мудзё-кан) лежит в основе всей японской культуры.¹²

Таким образом, в целом  восточные воззрения характеризуются  полным принятием смерти, они органически  включают смерть в цикл жизни, а также  актуализируют идею бессмертия как выхода из цикла жизни и смерти. Восточная культура ориентирована на идею смерти и смертности, и ее характер можно понять через выяснение ее специфики отношения к смерти и бессмертию, полное неприятие, отвращение, и страх перед смертью мы встречаем только в синтоизме.

Античность, в отличие от восточной культуры, связала философию и смерть (напомним платоновскую метафору «философствовать - значит учиться умирать»), сделав тем самым смерть одним из главных вопросов культуры. Мортальная тематика зарождается в недрах досократической натурфилософии и  не теряет актуальности на протяжении  всего периода существования античной культуры. Можно выделить несколько направлений развития античной мысли относительно темы смерти.

Во-первых, казнь Сократа  и добровольное принятие философом  приговора суда инициировали появление нового ракурса осмысления смерти: смерть рассматривается не просто как удел человека, а в контексте понимания ценности и смысла жизни, а также личного выбора человека. Так, Платон устами Сократа в «Апологии Сократа» говорит: «... у меня ... не хватило ...дерзости, бесстыдства и желания говорить вам то, что вам всего приятнее было бы слышать: чтобы я оплакивал себя, горевал, словом, делал и говорил то, что вы привыкли слышать от других, но что недостойно меня... Я скорее предпочитаю умереть после такой защиты, чем оставаться в живых, защищавшись иначе. Потому что не на суде, не на войне ...не следует избегать смерти любыми способами без разбору».¹³

Во-вторых, особенностью классического этапа развития античной философии является формирование концепции бессмертия (Платон и Аристотель) и ее последующее отрицание (Эпикур, Тит Лукреций Кар). Согласно Платону, бессмертие человека определяется бессмертной сущностью его души. В «Федоне» Платон предлагает четыре доказательства бессмертия души (о бессмертии души свидетельствует, во-первых, возникновение всего из противоположностей; во-вторых, знание человека о мире, которое является результатом припоминания того, что было до рождения; в-третьих, самотождество идеи (эйдоса) души; в-четвертых, теория души как эйдоса жизни). Эпикур, оппонируя адептам платоновской концепции, утверждает, что смерть есть распад на атомы, вследствие чего человек теряет возможность ощущать. Тит Лукреций Кар полагает, что разум человека умирает вместе с ним, следовательно, человек не может знать того, что будет после его смерти.

В-третьих, в античности возникают две противоположные идеи: идея метемпсихоза (орфики и пифагорейцы) и эсхатологизм (стоики).

В-четвертых, античная философия  на всем протяжении своего существования активно обсуждает тему страха перед смертью и пытается обосновать его безосновательность (Платон, кинизм, эпикуреизм, стоицизм). Платон аргументировал беспочвенность страха перед смертью тем, что смерть есть избавление от всего слабого, болезненного, что есть в нас, так что «уход из жизни есть не что иное, как замена некоего зла благом».¹⁴ Киники, напротив, утверждали, что жизнь и смерть суть одно и тоже. Стоики Марк Аврелий и Сенека говорили о смирении черед неизбежностью смерти, по их мнению, смерть не должна вызывать ни страха, ни отвращения, ни презрения.

Итак, на основании вышеизложенного  мы можем сделать вывод об актуальности темы смерти в античной философии, античность обозначила основные векторы направления культурно-философской рефлексии относительно смерти. Истоки античной философии - в теме жизни и смерти, и можно говорить о жизни и смерти как основаниях античной культуры в целом. Идея «победы над смертью» не мыслима для античного человека, поскольку, как отмечает А. Камю, греки верили не только в судьбу, но и в природу, в жизни которой они принимали участие, следовательно, бунтовать против природы - значит бунтовать против самих себя.¹⁵ Следовательно, бунтовать против смерти, которая также есть природа, бессмысленно.

Средневековье можно  рассматривать как переходный этап в развитии танатологического дискурса. Средневековая философия, в отличие от античной, отказывается говорить на тему смерти. Скупые рассуждения о смерти мы встречаем в трудах некоторых церковных авторов VI - VITI веков (Григорий Великий, Бонифаций, Бэда Почтенный), где даны примеры видений потустороннего мира, а также Аврелия Августина, однако средневековая схоластика оставляет еще более скудные размышления на танатологические темы. Причем тема смерти в теологических трактатах поднимается в виде размышления о посмертном наказании в аду, мучениях души, и окончательной «вечной» смерти после Страшного Суда (П. Абеляр, П. Ломбардский, И. Дунс Скот).¹⁶

В рамках средневековой  народной культуры по-прежнему функционирует механизм ритуализации смерти, задача которого органически ввести ее в жизнь социума. Тем не менее, в средние века ритуал также не снижал страх смерти, что, в первую очередь, обусловлено тем, что средневековый страх смерти имеет несколько иную природу, нежели, например, античный. Смерть не страшна христианину сама по себе, поскольку она обрывает существование в грешном мире и способствует слиянию с Богом. Скорее всего, именно этот аспект восприятия смерти средневековым человеком имел в виду Ф. Арьес, говоря о «прирученной смерти», смерти как «близкой соседке» и аргументируя свою позицию примерами изобразительного искусства. Однако нельзя не обратить внимания и на обратную сторону средневекового отношения к смерти, которую ошибочно игнорирует

Средневековый человек  боится не самой смерти, а того, что будет после нее, т.е. ада и грозящих там страшных и при этом вечных мук, что обостряет страх смерти. Следовательно, ритуал не мог гарантировать спасения от адских наказаний и попадание в рай.

Итак, мы приходим к выводу, что в основании средневековой культуры лежат не жизнь и смерть, а страх смерти, и этот страх оказывается непреодолимым, поскольку средневековье не смогло найти адекватный механизм погашения ужаса смерти.